– Ну, эти-то, – дурацким тоном вставляю я, – не слишком обременительны.

А потом добавляю:

– Никто тебя не принуждал оставлять у себя кошек.

– Смеешься? – отвечает он. – Конечно! Ты и представления не имеешь…

В его квартире три кошки. Они проявляют к нему полнейшее равнодушие, и он платит им тем же. Каждый день он кормит и поит их, меняет им подстилку. И это кажется ему нормальным, равно как и трем животным. Ни он к ним, ни они к нему не проявляют никаких признаков привязанности, если не считать привычку одной из кошек осторожно взбираться на него, когда он лежит, и он это терпит; но если принять во внимание бросающееся в глаза отсутствие чувств в этом случае и у человека и у животного, то такое толкование привязанности кажется, по крайней мере, спорным.

Он сидит на кушетке. Я – на полу, на двух подушках, опершись плечами и шеей на боковую поверхность кушетки. Он играет моими волосами, перебирает их прядь за прядью, накручивает их себе на палец, потом засовывает все пальцы мне в волосы, тихонько тянет их, трет кожу под ними, обеими руками медленно покачивает мою голову.

Кронкайт желает нам доброй ночи. Мы смотрим какую-то телевизионную игру, а потом телесериал, в котором полицейские все время попадают в неприятные истории и гоняются на автомобилях. Эти картинки – по окончании новостей он убрал звук – представляют странный аккомпанемент к истории его кошек, которую он рассказывает мне с видимым удовольствием.

Первая кошка появилась у него вместе с женщиной, которая четыре года назад недолго жила вместе с ним. Только она перевезла к нему кошку, как ей предложили очень заманчивую должность в Цюрихе, она решила согласиться. А кошка осталась… в его квартире. Несколько месяцев он полагал, что это – явление временное. Кошка чувствовала себя, по-видимому, хорошо: нрав у нее был склочный, вид довольно жалкий: хвост полувылезший, пестрая, как пятнистые куртки, которые были в моде в предыдущие зимы, она казалась сшитой из лоскутной материи. Сначала он старательно подыскивал кошке хозяина. Но потом был вынужден признать, что его друзья (кое-кто согласился бы взять котенка, другие – сиамского кота) с трудом скрывали изумление, приходя посмотреть кошку: они представить себе не могли это странное животное в своих ухоженных манхеттенских квартирах. Однажды он даже напечатал объявление в Таймсе, но за пять дней, хотя он и указал свой номер телефона, никто ему не позвонил. Через несколько месяцев он решил отдать кошку в какое-нибудь общество защиты животных, но потом оставил эту мысль. Он надеялся найти более приемлемый выход, а этот всегда оставался на крайний случай.

Год спустя у него гостила племянница одиннадцати лет, приехавшая на какой-то конкурс (она по нему не прошла). Чтобы поблагодарить его за то, что он показал девочке Нью-Йорк, ее мать (то есть его сестра) подарила ему еще одну кошку, и он, естественно, не смог отказаться.

– Это был котенок, чуть менее уродливый, чем первая кошка, которая, впрочем, беспрерывно ворчала и мяукала, как будто я принес в дом удава! Но в конце концов они поладили.

– Потом, однажды вечером возвращаюсь я домой и вижу на аллее ребятишек. При моем появлении они расступились с самым невинным видом. Я бросаюсь вперед, как идиот, и что же я вижу на земле? – Котенка, и не в самом лучшем состоянии. Я поднимаюсь к себе, выпиваю стопку и сажусь читать газету, думая: через час он оттуда уберется. Еще через час я говорю себе: «Тебе так же нужна еще одна кошка, как дыра в башке».

Но тут же я думаю: ведь кто-нибудь может ее убить. Я готовлю яичницу, ем салат, пью кофе, потом решаю после передачи одиннадцатичасовых новостей по телевизору пойти пройтись. И что же? Котенок все еще там, только кто-то отшвырнул его к мусорным бакам. Тогда я вынул из одного бака газету и принес котенка сюда. На следующий день у меня было впечатление, что я заделался в кормилицы. Я отвез его к ветеринару, который кастрировал двух других. Когда я приехал за ним через шесть дней, он был в полной форме. Еще бы, ведь это стоило мне шестьдесят восемь долларов восемьдесят центов. Теперь, каждый раз, когда я уезжаю из Нью-Йорка, это целая история. Моя домработница приезжает из Квинса: иногда она может ими заниматься, иногда – нет, а никому из моих друзей не пришла в голову удачная мысль поселиться поблизости. Не могу же я попросить человека, которому я не плачу, приехать от Центрального Парка, от 80-й или 65-й улиц или из Верхнего Бруклина! Даже от Энди, от 30-й улицы и Парк-Лейна путь неближний. А парень внизу – тот вообще ездит от Штата Мичиган, представляешь, от Штата Мичиган! Следовательно, о нем и речи нет. Приходится просить других соседей, это мне-то, который ненавидит затруднять других людей.

– Мне они кажутся не очень обременительными, – повторяю я.

– Вот так я и влип в хорошенькую историю, – говорит он в заключение.

* * *

Я каждый день ходила на работу, я была опытной деловой женщиной, меня любили сотрудники и ценило начальство. Около пяти часов я убирала свой кабинет, перешучивалась с сотрудниками в лифте и возвращалась домой, – к нему домой. К себе я заходила, только чтобы взять кое-что из одежды, да раз в неделю за почтой. Каждое утро мы вместе ехали в метро, читали один и тот же номер Таймса: он – респектабельный деловой человек с дипломатом, с ослепительной и очаровательной улыбкой, я – с портфелем или сумкой, на высоких каблуках, со свежевымытыми волосами и накрашенными губами. Короче, очаровательная, культурная нью-йоркская пара: образцовая, хорошо воспитанная, настоящая пара из среднего класса.

– Ну-ну, пора вставать! – кричит он с порога.

На металлическом поцарапанном подносе (на самом деле это подставка под телевизор) он несет яйца всмятку, три маленьких поджаренных английских хлебца и чашку чая. Рядом, в маленькой деревянной салатнице, – очищенный апельсин.

– Что за спешка? – спрашиваю я. – Сейчас только половина десятого!

Я кладу обе подушки себе за спину, сажусь и натягиваю простыню на ноги.

– И кроме того, сегодня суббота.

Он ставит поднос, вытирает с него несколько капель чая бумагой из рулона, который он принес под мышкой.

Я повторяю:

– Сегодня суббота. Я надеюсь, что ты никуда не собираешься. Лично я никого не хочу видеть. Я собираюсь спать до полудня и весь остальной благословенный день ровно ничего не делать, разве что позвонить сестре и просмотреть телевизионную программу на следующую неделю.

– Прекрасный план. Ты так и поступишь, когда мы вернемся. Мне нужно пойти в Блумингдейл.

– Лучше бы ты играл в теннис на закрытом корте, – говорю я ему. – Тебе, по-моему, солнце голову напекло. Так или иначе, и речи быть не может, чтобы я в субботу пошла в Блумингдейл!

– Это займет не больше получаса, клянусь. Всего полтора часа: полчаса туда, полчаса в магазине, полчаса обратно. Ешь скорее. В половине двенадцатого мы снова будем в постели.

Мы выходим из подъезда, и тут я восклицаю:

– Надеюсь, мы не в метро поедем!

Он очень бледен и кивает головой.

– Ну, нет, – говорю я. – Всю неделю два раза в день я езжу этой штукой и в выходной поэтому могу себе позволить не заглядывать туда.

В конце концов мы едем на такси. В Блумингдейле полно народу.

– А я-то думала, что люди летом ездят в Хэмптон… – громко говорю я.

– Я же обещал тебе – всего полчаса…

– Согласна. Я думала, что по магазинам ты не любишь ходить. Я-то люблю, но умею выбирать день.

– Послушай, лапушка, – говорит он, – заткнешься ты? Добром тебя прошу. Я вообще-то от природы терпелив, но если ты не перестанешь, я тебя привяжу к прилавку в отделе мужской косметики и уйду. Ты будешь так скучать, что накупишь масла для загара…

Я представляю себе эту картину и смеюсь…

– Но зачем ты сюда приехал?

Мы на четвертом этаже.

– За кроватью, – отвечает он.

– За кроватью? Но у тебя очень хорошая кровать!

– Действительно, у меня большая кровать, – подтверждает он.

– Но…

– Большая для одного человека. – Он ведет меня по залам, где выставлены роскошные столовые. Одна особенно впечатляет: сильные лампы подсвечивают столешницу из черного стекла на подставке из никеля. Черные салфетки продеты в черные хрустальные кольца, а черные бокалы соседствуют с такими же черными тарелками.

– А подают на этом черную икру и подгорелые бифштексы, – шепчет он мне на ухо.

Мы в это время пробираемся среди роскошных диванов, каждый из которых больше всей моей квартиры.

– Белый бархат! – говорю. – Боже ты мой! Стоит только пепел от сигареты уронить, кошке волос оставить – и готово! Все в помойку!

– Клиенты Блумингдейла люди очень-очень чистоплотные, – важно произносит он. – Тебе это, может, неведомо, но это так просто: животных надо держать в клетках, а курить – в уборной…

– Значит, вы в воскресенье уходите в отпуск? – спрашивает позади нас какая-то женщина.

– Да, наконец-то, – отвечает мужчина.

– И куда вы отправляетесь?

Я смотрю назад. Рыжая женщина, элегантно одетая, толкает тележку с пакетами и разговаривает с каким-то мужчиной в костюме от Кардэна.

– Отправляюсь в город Нью-Йорк… – отвечает он.

Говорит он насмешливо и несколько нараспев, и они оба смеются.

– Какой элегантный мужчина! – говорит она, удаляясь от нас. – Лучшее место, где…

– Идем, – говорю я (диваны были антрактом, нас снова окружают столы и обеденные гарнитуры), – я не такого уж большого роста, и если бы ты мне намекнул, зачем мы сюда едем, я бы благоразумно осталась дома.

– Не в том дело, – отвечает он.

– А в чем тогда дело?

Он останавливается перед спальным гарнитуром. Это спальня вашей мечты: в углу стоит бюро из черного полированного дерева, на нем лампа на огромной подставке и шесть подобранных по размеру керамических ваз, и еще одна ваза, длинная а в ней восемь огненных тюльпанов, стопка альбомов с открытками, подборка иностранных журналов, раскинутая в художественном беспорядке я записная книжка, обтянутая тонким шелком.

– Вот это мне нравится, – смеясь, говорит он. – Настоящий секретер для работы. Можно засучить рукава и приниматься.

– Не шути, пожалуйста, – говорю я ему. – Тебя же не заставляли сюда приезжать. А у меня, напротив, при виде этой записной книжки слюнки текут. Очевидно, это для того и сделано, но это работает.

Он улыбается и обнимает меня за талию.

Спальни выставлены рядом. В первой – черный вощеный пол, во второй – белый паркет, в третьей – красный метлакс; тут есть кровать, спинка которой напоминает дверь сарая, к ней крепится полотняный балдахин, а шелковые занавеси в цвет спускаются до полу. В изголовье кровати, Бог знает почему, немного не по центру стоит какое-то огромное растение в декоративной корзине. У другой кровати, толстые витые ножки. На больших подушках, прикрытых покрывалом, лежат валики, обтянутые разной материей с набивным узором, подобранной в тон.

– Это именно то, что тебе нужно, – говорю ему я.

– Мне нужны маленькие подушки.

– Нет, тебе нужно четыре больших. Твои две маленькие штучки никуда не годятся, на них невозможно удобно опереться.

– А когда тебе нужно опираться в постели на подушки? – спрашивает он.

– Ну, когда ты мне подаешь завтрак, как сегодня утром, например. И еще в разных других случаях. Так приятно смотреть телевизор или читать в постели.

– Ну, мне это и в голову никогда не приходит, – медленно отвечает он, и я смеюсь.

Мы проходим мимо стальной кровати, анодированной под медь, с серыми прутьями, и с желтыми круглыми украшениями по углам. Следующая кровать целиком из меди: маленькая, не правдоподобно ажурная и одновременно обильно украшенная, одним словом, самая замысловатая кровать, которую я когда-либо в жизни видела. Я останавливаюсь, чтобы посмотреть на нее. До земли свисает покрывало, вышитое гирляндами гвоздик. Рядом стоит круглый стол, покрытый скатертью из той же материи, что и покрывало, с четырьмя воланами по краю, а справа от него величественный шезлонг из белого дерева с позолотой.

– Тебе это нравится? – спрашивает он меня.

– Прямо декорация для фильма, где Джуди Гарланд играет девушку шестнадцати лет с разбитым сердцем.

– Я спросил только о кровати.

Я внимательно рассматриваю пышное чудо, маячащее перед глазами.

– Недурно, но очень кричаще. А передняя и задняя спинки наводят на мысль о дверях волшебного королевства. Недостает только нескольких медных птиц и одной-двух голов чудовищ.

Он подходит к рыженькой женщине, которая минуту тому назад желала приятного отпуска продавцу.

– Когда мне могут доставить эту кровать?

Я теряю дар речи.

– Эту кровать? – переспрашивает женщина, улыбаясь ему и поворачиваясь ко мне. – Будьте любезны, присядьте на минутку, я уточню сроки доставки.

Я шепчу:

– Но ты просто сумасшедший! В уме повредился!

Он смотрит на меня без улыбки.