Я достала со дна чемодана плакат Эдит Пиаф и повесила его на стену — пусть знает, что я тоже кое-что смыслю в культуре. Жаль только, что большая часть моих книг осталась дома в Кокколе. Теперь он решит, что я совсем ничего не читаю. Я перерыла все сумки и, к счастью, обнаружила пару книг Симоны де Бовуар и одну Воннегута. Я разложила их на подоконнике, стараясь создать видимость богемного беспорядка. Валяющиеся на полу вещи и разбросанную обувь я спешно затолкала под кровать.

Потом настала очередь пены. Я никогда раньше ею не пользовалась — на коробке было написано: «непосредственно перед половым актом», но я решила, что нельзя понимать все настолько буквально.

Тут раздался звонок домофона, а затем послышались шаги на лестнице. Потом в дверь постучали, я открыла, и… все понеслось.

Я увидела, как бросаюсь к нему, а он хватает меня на руки и несет прямо на кровать.

Через какое-то мгновение он уже был на мне. От него пахло лосьоном после бритья и лакричными конфетами. Он сжал мои ягодицы, поцеловал в ухо и расстегнул ремень. Пряжка со звоном упала на пол. Не успела я опомниться, как он уже был внутри меня, словно заранее знал про пену.

Наш первый секс был быстрым и странным. Йоуни, казалось, боялся куда-то опоздать, а я все пыталась под него подстроиться, и съеденная за обедом лазанья болталась в животе, то и дело подкатывая к горлу. Чтобы сосредоточиться, я попыталась смотреть ему в глаза, но он избегал моего взгляда. Я была мокрой и ужасно тесной, как изрядно подзалежавшееся на полке мясо.

Скоро все кончилось. За все это время Йоуни ни разу не повторил моего имени, не сжимал моих рук и даже, по-моему, не стонал. Как только все кончилось, он отстранился, закрыл глаза и вздохнул с облегчением.

— Спасибо, — сказал он. Потом открыл глаза и улыбнулся.

И тут я начала безумно хихикать. Только сейчас я поняла, как же я волновалась: моя левая рука была сжата в кулак, а правая нога затекла от напряжения. Я сгибала и разгибала ее и безудержно смеялась. Мне было больно и жарко, но я уже давно не чувствовала себя такой живой.

— Эй, ты чего? — спросил Йоуни, свернувшись калачиком у меня под боком.

— Да нет, ничего.

— А что тогда дергаешься?

— Нога затекла.

— Странно. У тебя всегда такая реакция на секс?

— Нет, только после полуторагодового перерыва.

Он уставился на меня:

— Ты это серьезно?

— Угу. Просто подходящих кандидатур не было…

— Ну ты даешь… Сейчас возомню о себе незнамо что…

Он принялся неуклюже гладить мою грудь, выглядывающую из-под кружевной блузки.

— А знаешь, у меня ведь тоже был полугодовой перерыв.

Теперь настала моя очередь таращиться.

— Я даже боялся, что у меня не встанет. Но все ведь вроде хорошо прошло, правда?

Я отчаянно закивала головой.

— Слушай…

— Ну?

— Я ужасно хочу есть.

— Тогда будем тебя кормить.

Я тихонько провела его на кухню.

— По-моему, здесь только лопарская каша, — прошептала я, роясь в холодильнике.

— Что за лопарская каша?

— Ягодный мусс.

— Ух ты. Обожаю ягодный мусс. А молока у тебя, случайно, нет?

Он заглатывал ягодный мусс с такой скоростью, что можно было подумать, будто бы он целую неделю ничего не ел. Он был похож на голодного зайчонка: мокрая от пота челка, на лице — блаженная улыбка.

— Как все-таки здорово снова поразмять кости! — рассуждал он с набитым ртом.

Он сидел на кухне в чем мать родила. Тело у него было что надо — при желании можно, конечно, придраться к едва намечающемуся животику, но придираться мне сейчас не хотелось.

Поев, он глубоко вздохнул и принялся разглядывать свое отражение в оконном стекле.

— Ну и видок! Не прическа, а куриная гузка!


Пока я доставала из кладовки запасной матрас, Ирена высунула голову из своей комнаты и, хитро улыбаясь, произнесла:

— Парень — класс! Десять балов! По крайней мере с виду.

— Зубы мелковаты, — отрезала я и взвалила матрас на плечо. Мне совершенно не хотелось поддерживать этот дурацкий разговор.


Мы лежали бок о бок, ужасно уставшие, но довольные. Со лба Йоуни медленно стекали капли пота.

— Сара?

Йоуни коснулся рукой моих волос.

— Что?

— Спокойной ночи.

Я тихо накрыла его руку своей.

— Спокойной ночи.

Часы в коридоре пробили два, затем три, а я все никак не могла уснуть. Внутри меня пульсировало робкое счастье.

Я смотрела в темноте на неподвижное лицо Йоуни, который все глубже и глубже погружался в сон. Во сне он пискнул пару раз, словно маленький озябший щенок, и теснее прижался ко мне.

3

Я даже не знала, чем он занимается. Я вообще ничего о нем не знала. «Вот дура, — в очередной раз подумала я. — Деревня. Раз уж спишь с человеком, так хотя бы узнай, где он работает».

— Йоуни?

Он спал, уткнувшись носом в подушку.

— Йоуни!

— А?

— Ты кем работаешь?

Он с трудом открыл глаза.

— Журналистом. То есть вообще-то я еще учусь. А что, уже утро?

— Угу.

Я вдруг смутилась. Одеяло сползло на пол, и я стыдливо натянула его на себя. Йоуни закрыл глаза.

— А ты?

— У меня пока нет профессии — так, подрабатываю официанткой в пиццерии. Но осенью пойду в университет. Буду изучать литературу.

— Ясно.

— Сколько тебе лет?

Он снова открыл глаза.

— Что за идиотский допрос?

— Ну сколько?

— Полных лет — тридцать. Место рождения — город Котка. Опасных заболеваний не обнаружено. Мать — зубной врач, отец — инженер. Учился хорошо. Будущий поэт. А который час?

Он схватил меня за запястье.

— Не знаю.

На кухне кто-то гремел посудой.

— И что же за стихи ты пишешь? — спросила я. Моя скованность все не проходила.

— Ну, японские пятистишия, к примеру, — ответил Йоуни. — Хочешь, прочитаю тебе свою лучшую танку? «Всю ночь» называется.

— Давай.

Всю ночь ел крабов,

Ел и ел всю ночь, и ты,

Ты тоже ела.

Всю ночь ты ела крабов.

Какая крабовая ночь.

Йоуни замер, задумчиво уставившись в стену. Потом вдруг громко расхохотался.

Он смеялся почти целую минуту, потом отпустил мое запястье и вытер выступившие на глазах слезы.

— Я хочу кофе, — сказал он.

У меня не было ни малейшего желания вести его вниз на кухню, чтобы там все таращились на него, как на восьмое чудо света, но Йоуни быстро вскочил и в одних боксерках заскакал вниз по лестнице. Я натянула на себя футболку и направилась за ним.

— Доброе утро, — пожелала я всем, кто был на кухне, и попыталась расчистить нам место за столом.

— Доброе утро, — ответили все в один голос, словно первоклашки, пялясь на нас как идиоты.

Ирена достала нам кружки.

— Твой любовник будет чай или кофе? — спросила она громко.

Йоуни улыбнулся:

— Кофе.

Ирена пристально посмотрела на него. Потом на меня.

— Не такие уж и мелкие у него зубы…

— Может, оставишь свои комментарии при себе? — попросила я.

Тут Йоуни засмеялся, и все уставились на его зубы.


Я собрала с пола постельное белье и повернулась к Йоуни, придав своему лицу как можно более беззаботное выражение:

— Ну, чем собираешься сегодня заняться?

— Тем же, чем и ты, — ответил Йоуни так, словно это было нечто само собой разумеющееся. — Что ты обычно делаешь по субботам?

— Ничего, — сказала я, пытаясь скрыть свою радость.

— Замечательно. Значит, будем ничего не делать.

— Обычно я валяюсь весь день на кровати и читаю.

— Будем валяться и читать. Причем одну книгу на двоих.

— Почти все мои книги дома, — обронила я, как бы невзначай. Наконец-то удалось это вставить к месту.

— Может, на выставку сходим? Говорят, в художественном музее Пюникки хорошая выставка современного искусства.

— Здорово, — сказала я.


Мы стояли перед здоровенной акварелью, на которой невозможно было что-либо разобрать, кроме раздробленной головы лошади, — все остальное было покрыто пятнами краски и водяными разводами. Впечатляет, ничего не скажешь.

— Довольно необычно, — сказал Йоуни.

— Угу, — промычала я, стараясь изобразить воодушевление.

Однажды я была на экскурсии в художественном музее Прадо, и когда осмотр подошел к концу, я выбежала на лестницу и разрыдалась. Я так ждала, что эти картины «произведут на меня впечатление», но, как я ни старалась, ни одна из них меня не тронула.

Взять хотя бы того же Боттичелли — народ на него так и ломился. И ведь было бы на что смотреть: пухлые ангелочки, мерзкие перекормленные детишки с крылышками. Мне аж дурно стало. А когда я представила себе, какой вокруг этих младенцев стоит запашок, меня вообще чуть не вырвало. Сложно представить себе что-нибудь более отвратительное, чем такой вот жирный херувимчик.

Йоуни поводил пальцем по моей шее.

— Давай потом зайдем куда-нибудь, купим хорошего вина, — предложил он.


Мы взяли три бутылки белого вина, а потом пошли на рынок и накупили всякой вкуснятины. Затем зашли в библиотеку, набрали там целый пакет книжек и газет и отправились к Йоуни.


Все было на удивление легко и просто.

Выпив полторы бутылки вина, мы валялись на матрасе. Йоуни пытался заплести мои волосы в косу.

— Какое у тебя было детство? — спросила я.

— Ну вот, опять ты со своими вопросами… — заныл Йоуни. — Детство… Такое избитое слово. Ладно, допустим, у меня было не самое счастливое детство. И давай закончим на этом.

Он продолжал теребить мои волосы.

— И в чем это выражалось? — не отставала я.

— Меня домогались сразу оба родителя. Отец заставлял трахать его в уши, когда мы ходили в сауну, а мама по воскресеньям просила засунуть палец ей в задницу. И когда я выходил на улицу, все дети кричали: «Смотрите, мазер-факер идет!»

— Ха-ха-ха, — засмеялась я.

— Ну а у тебя оно какое было?

— Да обычное.

— Ага. Воскресная школа, значит, все дела?

— Нет. Я была политически грамотным ребенком. Отец записал меня в молодежный союз центристов «Молодые побеги». Это был просто кошмар. Мы день и ночь репетировали какой-то идиотский танец к очередному юбилею партии. Идея заключалась в том, чтобы мы вместе с «молодыми побегами» всей Финляндии выстроились на стадионе в Хельсинки в виде огромного четырехлистника клевера. Вот мы и маршировали ночи напролет в маленькой комнатушке нашего клуба, выстраивая этот хренов четырехлистник. За две недели до праздника я не выдержала и сбежала. Подвела своих товарищей. Все мосты были сожжены. О возращении не могло быть и речи.

Йоуни улыбался и медленно расплетал мою косу.

— Почему у тебя полгода никого не было? — спросила я.

Он хмыкнул.

— Мой так называемый брак распался полгода тому назад. Я жил пару лет с одной девушкой. Мы с ней постоянно ругались, практически все время, разве что на сон перерыв делали. Но почему-то надеялись, что из этого еще может что-то выйти. Однажды она пришла домой и заявила, что у нее уже полгода есть любовник. А я ничего не замечал, и она сказала, что это на меня похоже, потому что я, видите ли, вообще никогда ничего в ее жизни не замечаю. А мне на это и ответить было нечего.

Он снова хмыкнул.

— А потом я вдруг почувствовал, что нас больше ничего не связывает. Знаешь, это так ужасно, когда вы два года прожили вместе, а потом вдруг раз — и ничего. Позже она уверяла, что все еще любит меня и что сама не знает, что на нее нашло, а я сказал, что со всеми бывает. Она вынесла из квартиры всю мебель, и я никак не могу купить себе новую. Впрочем, мне хватает рояля. Всегда мечтал о комнате, где стоял бы один только черный рояль.

Я промолчала. Йоуни тяжело вздохнул.

— После всего этого мне как-то не очень хотелось снова впутываться в новые отношения с женщинами.

Я понимающе кивнула головой. Он еще и не подозревал, что скоро ему придется отыскивать во мне женщину.


День клонился к вечеру.

Круглые фонари в парке за окном наполнились оранжевым светом. Они стали похожи на огромные апельсины. Я сидела с бокалом вина на подоконнике и смотрела на улицу.

Йоуни лежал на матрасе, заложив руки за голову, и смотрел на меня.

— Ты очень красивая, — сказал он.

— Ты тоже, — ответила я.

— Мужчинам этого не говорят.

— Почему?