Следы привели ее на тропу, где они впервые встретились. Но отпечатки ног исчезали в зарослях травы. Что произошло с царем? Его похитили? Убили? Царица шла и шла, одолеваемая мрачными предчувствиями. Она звала прекрасное создание по имени, которое дала ему. Она кричала. Все было напрасно — из глубоких долин откликалось лишь эхо ее собственной тоски.

Царица больше не хотела править своим народом. Она лежала на ложе из увядших цветов и высохшей травы. Лежала, устремив взор на верхушки деревьев. Она ждала возвращения своей бесценной птицы. Всходила и заходила луна. Любимый царицы исчез, как тень, как призрак.

Тело царицы сотрясали жестокие спазмы. Она извивалась и стонала. Три дня и три ночи порывалась она вспороть себе живот, но служанки удерживали ее за руки и за ноги, чтобы она не рвала ногтями свою плоть. Утром четвертого дня на свет появились два мертвых младенца. Царица угасла в мученьях, томимая горечью разочарования. Никто не знал, видела ли она перед смертью своих детей, но с того дня в нашем племени из поколения в поколение передавался запрет любить мужчин и зачинать от них детей.

Любовь и дети разрушают дочерей Сиберии. Я, Тания, получила от моей матери Танкиасис наказ беречь царицу. В ней жизнь нашего племени.


Что было там, по другую сторону горы?

Рассказывали, что там плещет водами океан и живут морские народы.

Кто-то видел охотников, живущих на деревьях с золотыми листьями.

А еще говорили, что там расстилается пустыня, где песок прекрасен и чист, так что кажется, будто в нем перемешаны бриллианты и золото.

И будто бы жили там мужчины, убивавшие и пожиравшие друг друга, пившие кровь своих братьев и сестер и совокуплявшиеся с родителями.

По другую сторону Сиберии происходило столько же чудес, сколько творилось и злодеяний. Наша Царица-Мать преступила закон, когда понесла от мужчины. И бог Льда умертвил ее детей в утробе. Ибо слияние чистоты и порочности немыслимо, невозможно.

Сотни тысяч лет спустя вечные снега накрыли гору. Одно поколение нашего племени сменяло другое, уходя все дальше от неба к земле. В степях наши предки забыли чешуйчатых птиц с разноцветными хохолками. Они научились укрощать бескрылых птиц-лошадей.

Царица-Мать совершила ошибку, и век нашего племени начал клониться к закату. Мы попали в мир, где природа была не так щедра, а животные не так прекрасны. Хороших пастбищ становилось все меньше, нам приходилось отражать набеги диких орд, покушавшихся на наш скот. Зимы были суровыми. Завывал ветер, пугая людей почище волков. Снегопад заставлял нас укрываться в шатрах вместе с овцами и баранами.

Я предчувствовала, что степи станут последним царством нашего племени и мы будем жить здесь, пока не сойдем во Тьму. Я не печалилась о грядущем конце, наслаждаясь ароматами новой весны, а летом закрывала глаза и слушала тишину и звуки степи. От горизонта плыли грозовые тучи, постепенно затягивая все небо. Ветер разгонял изумрудно-зеленые волны. Испугавшись раскатов грома, белые журавли танцевали, как зачарованные. Я сидела, откинув полог шатра, и смотрела на грозные росчерки молний на лиловом небосводе. Осень разворачивала над нашими головами сапфирово-синий стяг небес. Я ложилась в траву и наблюдала за бабочками — их крылышки были покрыты крошечными чешуйками.

Сестер-амазонок смешил мой задумчивый вид.

Меланхолия — поэзия беззаботной жизни.


Я, Тания, спутница царицы, я не знаю, где родилась, и не ведаю ни своего истинного возраста, ни имени, данного мне при рождении. Здесь все зовут меня Тания, что означает «аромат бабочки».

— Я красивая? — спросила я мою мать — ту, что приняла меня в племени и выкормила овечьим молоком.

— Красота — это озеро внутри нас, — отвечала она. — Красота отражает прозрачность и блеск ледника Сиберии. Красота — это улыбка нашего бога.

Мы, дочери покрытой вечными снегами Горы, не боялись ни голода, ни жары, ни холода, ни захватчиков. В каждой из нас жила частичка ледника. Мы были хранительницами белого огня и жили уединенно, сами по себе, вдали от чужих городов и царей.

Орлы были нашими друзьями. Царица умела призывать их. Они прилетали с неба и служили нам проводниками. Мы заботились о наших лошадях. Купали их, чистили, расчесывали гривы и очень любили. Лошади были нашими верными спутниками. Природа степей скудна, сочные фрукты здесь почти не растут, и несколько красных ягод на кусте приводили нас в восторг. Мы охотились с луком на кроликов, лисиц и волков, чтобы иметь силы для долгих переходов, длившихся порой месяцами.

Раз в год, наевшись досыта, напившись вволю вина из кореньев и ягод, накормив и напоив лошадей, мы пускали их галопом и много лун скакали без сна и отдыха. Нашими телами овладевало такое неистовство, душа так жаждала полета, что мы до полного изнеможения мчались следом за царицей к дальним границам степи. Мы насыщались воздухом, дождем и ветром. Мы не ведали ни печали, ни страха, одну лишь свободу — она принадлежала нам, и мы ею гордились. Мы напоминали перелетных птиц, подчиняющихся зову таинственной силы. Мы стремились туда, где встает луна. Наш путь лежал на великий праздник, где каждый год собирались все обитатели степи.

На берегу реки Яксарты толпились мужчины и женщины. Знатные люди выделялись головными уборами из кожи и войлока, украшенными перьями, цветами или головами животных. Простолюдины соревновались в умении завязывать тюрбан. Племена приходили сюда, чтобы обменяться оружием, шатрами, драгоценностями и женщинами. Говорили здесь на общем языке, амазонки тоже знали несколько необходимых для торговли слов, но в совершенстве этим языком цифр, восклицаний и преувеличений владели только мы с царицей.

Весь этот праздничный месяц мы меняли наших лошадей на кожаные переметные сумы, расписную посуду, ожерелья из стеклянных бусин и маленьких девочек. Мы слушали рассказы о том, что происходит в большом мире. Нам стало известно, что на Персию, самую большую из всех земных империй, напала пришедшая с запада армия. Персы бежали от нашествия на восток, и их роскошные ткани, тонкая посуда и драгоценные украшения теперь задешево обменивались на наших рынках. Мужчины и женщины красовались в персидских одеяниях и устилали свои шатры персидскими коврами. Я, Тания, смотрела на эту игру цветов и всеобщее возбуждение, и меня одолевали дурные предчувствия и неясный страх.


Амазонки в немом восторге застыли перед с игрушками, а потом вдруг раскричались и принялись хохотать. Они тянули руки к статуэткам, куколкам, механическим зверюшкам, управляемым хитрой системой ремешков и лент, сумочкам с прелестными камешками для игры в шахматы, золотым монеткам для лягушек с разинутым ртом, счетам с костяшками, плавающим стеклянным рыбкам и птичкам с настоящими перьями. Торговец суетился, хватал игрушки и бурно жестикулировал, назначая цены. Он был забавный, но его крики смущали моих сестер. Они отошли подальше и перестали смеяться. Они не знали, что выбрать. Мы ничем не владели, и нам было трудно что-нибудь взять.

Я отправилась к торговцам специями, чтобы сделать запасы на год. В терракотовых горшках синий, желтый, шафрановый, оранжевый, лиловый, лилово-оранжевый, переливы зеленого смешивались с оттенками желтого и многообразием белого. Цены на специи упали. Я предугадывала великую перемену. Я последовала за царицей к рядам с тканями. Они касались моего лица, ласкали ладонь. Грубые, мягкие, тонкие, плотные, прозрачные, непроницаемые, блестящие, линялые, белые, черные, зеленые, синие, оранжевые, красные, они колыхались на ветру и полыхали на солнце. Я была очарована, ослеплена и опустила глаза к земле. Дочери Сиберии не могли себе позволить такой роскоши.

Мы обогнули шатер и оказались перед горшечными рядами. На земле громоздились вазы, кратеры, блюда, расписанные геометрическими узорами. Сидевшие на коврах кочевники что-то бурно обсуждали, размахивая руками. Для подсчетов они использовали разноцветные камешки, сделки совершали в последний день.

За горшечным рядом начинался невольничий рынок. Мужчины в набедренных повязках, скованные по рукам и ногам, сидели на земле с отрешенными лицами, но стоило кому-нибудь подойти, и в их глазах загоралась ненависть, они готовы были кинуться, укусить, вцепиться в горло.

Под полотняным навесом, где торговали растениями, царили прохлада и диковинные ароматы. Экзотические цветы с загадочными названиями притягивали к себе мою царицу. Она шла медленно, уходила и возвращалась, останавливалась у поправившегося растения и долго вглядывалась в него, словно пыталась запечатлеть в памяти навечно.

Солнце клонилось к закату. Мы возвращались назад, насладившись прогулкой, но с пустыми руками. Амазонки никогда не покупают ничего роскошного, мы довольствуемся необходимым.

В квартале харчевен были натянуты шатры, где сошедшиеся на одну ночь пары находили приют за три черных камешка. Люди пили теплое молоко и хмельные напитки, ели жаренное на вертелах мясо. Блеяли привязанные к столбам козлята, лаяли собаки. Громче других звучал в толпе общий для всех племен степи язык купли-продажи.

Мужчины и женщины замолкали и расступались перед царицей амазонок. Она была невысока ростом, но от нее исходило сияние, подобное солнечному свету, предвещающему счастливый трудовой день. Густые брови, черные глаза и пухлые губы свидетельствовали о неукротимости натуры. По примеру повелительницы мы отгораживались от чужого любопытства, кутаясь в нашу гордость, как в роскошную мантию.

Наша царица была молода, но ее почитали и боялись. Красота правительницы не блекла от наговоров недругов, слухи придавали ей ореол тайны. Об амазонках ходило множество легенд. Мы будто бы похищали мужчин, становились их женами, а наутро после брачной церемонии убивали. Еще говорили, что чрево царицы амазонок делает воинов непобедимыми, потому-то многие и рискуют жизнью, чтобы изведать ее ласки. Женщины в толпе смотрели нам вслед с опаской, мужчины посмелее подмигивали. Заходящее солнце опалило небо и закатилось, тень укрыла лица людей. В сгущавшихся сумерках глаза блестели, как звезды в ночи, обращаясь к нам с безмолвным призывом. Если амазонка хотела ответить, она отделялась от сестер и, как орел добычу, хватала понравившегося ей мужчину или женщину.

Мы не обменивались с чужаками ни дарами, ни прядью волос, ни кровью. Закон предков запрещал отдавать чужакам то, что принадлежало племени. Мы исчезали так же, как появлялись: пускали лошадей в галоп, не оставляя за спиной ни обетов, ни обещаний. Некоторые из нас были слабыми — раз в год они встречались с избранником или избранницей, проводили ночь в шатре, любили друг друга, плакали, шептали на ухо свои истории. Возвращаясь в племя, они прятали от сестер смятение, как постыдную болезнь. Нас не трогала печаль заложниц любви. Мы позволяли им страдать, но не желали слушать рассказы о страданиях. Среди своих они должны были смеяться, даже когда хотели плакать, быть сильными и мужественными — даже с разбитым сердцем.

Случалось, что кто-то исчезал во время ежегодной встречи племен. Мы никогда не искали и не наказывали отступниц. Таков был их злосчастный удел, так им было на роду написано. Когда амазонка уходила, ее имя переставало звучать, а лицо стиралось из памяти. Душа покинувшей племя сестры просто улетала. Мы, дочери Льда, не знаем привязанностей — даже к нашим сестрам.

Амазонки почитают свободу. Они и есть свобода. Выбравшая страдание вольна переживать свое страдание. Никто не в силах помешать судьбе осуществиться. Племя амазонок не наказывает и не карает. Мы поклоняемся богу Льда, а он хранит наши земные жизни. Законы племени можно преступить, ведь над законами есть бог.


Царица шла, высоко подняв голову, с непроницаемым лицом, звеня висевшим на поясе оружием. Ее окружали двенадцать амазонок, каждая могла в одиночку убить медведя. Окликать царицу, восхваляя ее красоту, осмеливались только трактирщики. Она лишь слегка кивала в ответ. Я чувствовала, что моя повелительница неспокойна, она словно ждала кого-то. Завидев шатер с приколотым на пологе букетом белых лилий, она устремилась внутрь, но пробыла там недолго, и мы отправились дальше.

Наступило четвертое полнолуние, на землю вернулось лето. В стойбище, среди дочерей Сиберии, царило волнение. Вокруг шептались о воителе, явившемся из страны, где заходит солнце. Сидя вокруг огня, амазонки с горящими от возбуждения глазами пересказывали царице собранные за день слухи. Говорили, что его подданные — простые рыбаки. Что он сжигал города и насиловал женщин. Что он отнял у персов их сокровища и купил наемное войско. Что он скачет на белом жеребце, что копье у него золотое и что он осмелился бросить вызов Великому Царю Персии и поклялся, что завоюет Вавилон, самый большой город под земными небесами.

Царица хранила молчание. Я чувствовала, что ее занимает какая-то тайная мысль. Она улыбалась, но я угадывала под улыбкой печаль. Сгущалась ночь. Веселые голоса девушек смолкли, уступив место стрекоту цикад и потрескиванию пламени. Меня разбудил какой-то неясный шум. Царица откинула полог и покинула шатер. Я тихо вышла следом. Она прыгнула в седло и поскакала в степь. Я поехала за ней, держась в отдалении, но стараясь не упустить ее из виду. Океан лунного света заливал степь. Царица спустилась к реке. Она стояла неподвижно, время обтекало ее. Тени облаков скользили по волнам, медленно уплывавшим к горизонту и никогда не возвращавшимся обратно. Я была далеко, но чувствовала, что повелительницу бьет дрожь. Кто назначил ей встречу? Кочевник, позвавший уйти с ним? Женщина, решившая присоединиться к амазонкам? Когда, в какой момент она стала слабой и в ее сердце поселилась тайна? Талестрия, моя царица-дикарка, воительница с серповидным мечом и смертоносным диском, с каких пор ты сражаешься с собой?