Петра Дурст-Беннинг - Американская леди

На самом деле Алоис уже давно ожидал подобной вспышки. Даже простофиля мог заметить, что Мария Штайнманн несчастна. И все же Завацки испугала ее горячность.

– Ради чего открывать этот мир? Это делают другие. Ваш Зигмунд Фрейд занимается бессознательным, Франц Марк рисует голубых лошадей, Альфред Дёблин, книгу которого вы давали мне почитать на прошлой неделе, пишет об убийстве одуванчика. Как можно додуматься до такой странной идеи? – Она с упреком взглянула на продавца книг. – А я рисую звездочки, гирлянды и новогодние колокольчики на елочных шарах. И так до бесконечности. – Она тяжело сглотнула. – Это совсем плохо.

Мария уставилась в точку перед собой.

Мария Штайнманн. Младшая из трех сестер Штайнманн, отважившихся встать к стеклоплавильной печи и выдувать стекло. Прочие женщины Лауши довольствовались тем, чем занимались столетиями: выходили замуж за стеклодувов, серебрили и разрисовывали готовые изделия. Мария еще маленькой девочкой тайком села у стеклоплавильной печи умершего отца и под покровом ночи стала учиться ремеслу, пока не овладела им. Со временем она создала самое красивое елочное украшение, которое когда-либо видели в Лауше. Это были стеклянные шары, блестящие, искусно выполненные, – настоящая поэзия, которая могла осветить даже самую темную лачугу в Святую ночь. Зависть и недоброжелательство не заставили себя ждать, однако и успех пришел: зародилось маленькое семейное дело. Мария работала стеклодувом, а сестры Йоханна и Рут ей помогали. На сегодняшний день у них было более двадцати работников. Десятки тысяч шаров из стеклодувной мастерской Штайнманн-Майенбаум ежегодно рассылались по всему миру, заставляя радостно блестеть детские глаза. Пока большинство стеклодувов жаловались на упадок и отсутствие заказов, «женское хозяйство», как прозвали мастерскую, даже шло в рост благодаря предприимчивости Йоханны и неиссякаемым творческим идеям Марии. Средняя сестра, Рут, много лет назад перебравшаяся вслед за возлюбленным в Америку, тоже заботилась о благосостоянии семейного предприятия, налаживая деловые связи за океаном.

Многие жители Лауши вынуждены были смотреть, как их дети переезжают в город, чтобы обеспечить себе существование. Одна за другой, как грибы после дождя, там вырастали фабрики. У близнецов, которые родились у Йоханны и Петера Майенбаумов, не возникало даже сомнений в том, что они должны остаться и продолжить семейную традицию.

Мария продолжила говорить, словно уловив ход мысли Завацки:

– Разумеется, я рада и счастлива, что наши рождественские украшения, как и раньше, хорошо продаются. Особенно в нынешнее время… Но то, что моя фантазия иссякла, лишь вопрос времени, и вскоре это заметят другие. Я постоянно чувствую себя такой уставшей, просто опустошенной! Нахожу все несказанно обыденным. Если я выдумываю что-либо новое, то чувствую, что уже когда-то рисовала это. Больше всего хочется выбросить всю эту мазню в мусорную корзину, но чем-то ведь надо заполнять наш ежегодный каталог образцов! А из Америки постоянно приходят запросы на новые эскизы. Прежде всего Вулворт требует и требует… Может ли такое случиться, что я исчерпала уже весь запас идей? Нарисовала все свои эскизы шаров?

Ее глаза вдруг округлились от страха, словно она впервые решилась озвучить эту мысль. Завацки взглянул на ее напряженные плечи, на узкий упрямый нос, темно-серые глаза, в которых незаметно угасали тысячи искр.

Перед ним, словно из ниоткуда, возник образ другой Марии. Ей в то время как раз исполнилось восемнадцать лет: стройная, как фея, лоб уже тогда высокий, лицо узкое и глаза, в которых готов был утонуть любой мужчина. Но в голове у Марии было лишь ремесло, и ничто и никто не мог отвлечь ее от этого. Он улыбнулся при этих воспоминаниях. Когда Алоис впервые подвел ее к полкам, на которых стояли книги по изобразительному искусству, Мария не могла поверить, что столько народу разделяет ее страсть.

«И это все книги об искусстве?!»

Как же велика была ее жажда познания! Все деньги, полученные за первый заказ, она истратила на эти сокровища. Спустя несколько часов она в сопровождении Магнуса ушла из магазина с блаженной улыбкой и стопкой книг в руках и даже не заметила его искреннего удивления.

Внешне Мария почти не изменилась: у нее все такая же стройная девичья фигура, моложавое лицо, большие глаза и высокие скулы. Завацки озабоченно пожевал нижнюю губу. Не редкость, когда человека искусства постигал творческий кризис. Но когда книголюб добровольно отрекался от своей страсти… Тут стоило призадуматься.

Внезапно Алоису захотелось встать, подойти к Марии и хорошо встряхнуть ее за плечи. Но вместо этого он произнес:

– Вам просто не хватает источника вдохновения! Вы слишком долго бежали по лесу. Слишком долго изучали оперение синиц и зябликов. А структура шишки не может вдохновлять в течение десятилетий. Меня это не удивляет: лично я не смог бы многого достичь, наблюдая за природой!

Мария нахмурилась. Она не очень любила критику, но они были давно знакомы, поэтому продавец книг мог решиться на такое.

– Дорогая Мария, вам не хватает плодотворного влияния других творческих сил! Никто, даже великий стеклодув Мария Штайнманн, – он подмигнул, чтобы придать словам шутливый тон, – не может использовать одно лишь вдохновение.

Нуждаясь в подтверждении своих слов, он потянулся к полке и вытащил тонкую истрепанную книжицу. Это был томик стихов Эльзы Ласкер-Шюлер, которые та посвятила своему покойному другу Петеру Хилле. Алоис уже давно собирался познакомить Марию с лирикой Эльзы. В стихах и рассказах поэтесса делала со словами почти то же самое, что Мария стремилась создавать с рабочим материалом: изведать его допустимые границы, чтобы воплотить идею.

Недолго полистав, он нашел нужное место, но потом вдруг смутился. Сможет ли Мария, пребывая в таком настроении, воспринять сложный, многозначный символ? Однако в прошлом она часто радовала его способностью чутко воспринимать трудные тексты, поэтому Завацки все же решил попытаться и протянул ей раскрытую книгу.

– Будьте так любезны, прочтите этот отрывок для нас обоих!

Мария неохотно подчинилась его желанию.

«…я сбежала из города, уставшая, присела перед утесом и отдохнула капельку, которая была глубже, чем тысяча лет…»

Продавец книг с закрытыми глазами слушал голос Марии, озвучивший своеобразный выбор слов бунтарской поэтессы.

«…И его голос прозвучал с вершины утеса, и раздался крик: “Что ж ты скупишься для себя!” И я подняла глаза и расцвела, и покинувшее счастье приласкало меня».

Тоска Марии и поэзия повествования стали переплетаться воедино слово за словом. Сердце Завацки забилось горячо и сильно.

«…И со скалы на землю спустился мужчина с жесткой бородой и волосами, глаза его были бархатными холмами…»

Продавец книг пристально смотрел на Марию. Не сочтет ли она преувеличением, что поэтесса сравнивает своего друга Петера с утесом?[1] Эта героизация вызвала много споров в интеллектуальных кругах, но Мария прочла это место без каких-либо комментариев.

«Ночь затенила мои пути, и я не могла даже вспомнить свое имя. Воющие, голодные северные ветры разорвали его. А тот, с каменным именем, назвал меня Тино. И я поцеловала блеск его изваянной руки и отошла от него».

Продавец книг закрыл глаза. Когда он их снова открыл, то увидел, что по щекам Марии текут слезы. И он понял, что подобрал правильный текст.

– Зачем вы со мной так поступаете? Почему вы так мучите меня?

Во взгляде Марии не было надежды. Она шумно вдохнула через нос.

– Так чувствовать! Не знать больше, где находишься. Кто ты есть. «…Не могла даже вспомнить свое имя. Воющие, голодные северные ветры разорвали его», – повторила она волнующие слова. – И все же нужно понимать, что человек для чего-то избран, что нельзя разбазаривать свое время. – Ее глаза блестели. – «…покинувшее счастье приласкало меня…» Эта женщина действительно умеет ценить счастливые моменты.

Мария на мгновение замолчала. Потом снова заговорила:

– Но какое это имеет отношение ко мне? У меня нет близкого друга – не считая вас, – который бы так вдохновлял меня. И я не обитаю в большом городе и не веду жизнь, полную волнений. Кто же тогда должен «творчески» вдохновить меня? Я сижу в маленькой деревне вместе с Магнусом и семьей, которая зависит от меня и моих проектов.

– Но это зависит только от вас, – произнес Завацки с нетерпением. Он обязательно должен был добавить что-то значимое: – И Эльза тоже поначалу ушла из родительского дома, ей пришлось сбежать из города, как вы только что прочли.

Мария сердито посмотрела на Алоиса:

– Я знаю, я знаю, каждый должен идти своей дорогой. А теперь вы наверняка мне расскажете о той художнице, которая предпочла умереть непризнанной, но не подчинилась духу времени. Паула Мадерзон-Беккер, так, кажется, ее звали? – Она уперла указательный палец в лоб, словно напряженно думала. – Или о той поэтессе, у которой не было ни крошки еды, зато она писала искренние стихи.

– Насмешки вам не к лицу, – ответил продавец книг и напряженно уставился на носки своих туфель. – Я…

Она схватила его руку, прежде чем он успел договорить, и сказала:

– Простите. Я не это имела в виду, и вы знаете. Просто сегодня я веду себя ужасно глупо, вот и все. И к тому же я неблагодарная.

Мария закусила губу. Несколько смирившись, Алоис вновь посмотрел на нее:

– У вас больше нет других примеров, правда?

Мария пожала плечами.

– А чем мне поможет пример? В Лауше я так и не нашла образец для подражания. А сама я уже давно освободилась от жизни наших отцов и матерей! В этом я больше не вижу ничего революционного. Так что же у меня может быть общего с дамами из высшего света, которых вы так любите ставить мне в пример?

– Свет, например, – ответил он, небрежно махнув рукой, – весь мир.

Мария улыбнулась.

– Как вы можете такое говорить! Ведь мир не кусок пирога, который можно просто подцепить вилкой и ловко отправить в рот.

Завацки не смог удержаться от смеха. Такие сравнения были типичны для Марии. Он вздохнул.

– Нет, так просто, конечно, не бывает, и слава богу, я думаю! Но не считаете ли вы, что настало время покинуть Лаушу? Хотя бы немного посмотреть мир?

Алоису очень хотелось напомнить Марии о ее сне, указать на его глубокое значение. Но вместо этого он произнес:

– Вы только представьте себе: каждый сотворенный вами рождественский шар путешествует по миру дальше, чем вы сами. Разве эта мысль не пугает вас?

Нью-Йорк, три месяца спустя

«Шрафтс» был лучшим магазином деликатесов в городе. Кому не хватало денег для входа в этот рай, тот довольствовался видом на постоянно меняющиеся витрины, которые были оформлены так искусно, что могли составить конкуренцию лучшим художественным галереям города. Уборщицам приходилось выходить на улицу более дюжины раз на дню, чтобы вытереть отпечатки пальцев и носов со стекол, – так велика была тяга прохожих стать как можно ближе к сказочной стране с молочными реками и кисельными берегами. Вряд ли человек, который мог позволить себе делать там покупки, да и тот, кто был не в состоянии позволить такой роскоши, мог спокойно пройти мимо вращающейся двери, игнорируя благоухание… Всего лишь короткий визит, на минутку, чтобы купить какую-нибудь мелочь. Неужели после напряженного рабочего дня нельзя себе это позволить? Кусочек сыра. Или завернутые вручную конфеты-трюфели. Или горсть темно-лиловых блестящих слив. Зачастую невинные предлоги забывались уже после нескольких шагов за вращающейся дверью магазина, где разнообразные продукты со всего мира пленяли и соблазняли. И в результате большинство посетителей покидали заведение с туго набитым светло-синим пакетом от «Шрафтс».

Фрукты, овощи, колбаса, сыр, готовые блюда – в «Шрафтс» было практически все. В отделе хлебобулочных изделий стояли корзины с фиселями, длинными французскими булками из сдобного теста, рядом – южно-итальянские бискотти, а возле них громоздились ржаные караваи, окрашенные мелассой в темный густой цвет. В сырном отделе покупатель выбирал из 80 сортов, а в углу расположились устрицы из Блю-Пойнт, Чизпик-Бей и Пайн-Айленд. Чтобы облегчить себе выбор, клиент мог просто на месте сдобрить солью и лимоном и отправить в рот полдюжины устриц или насладиться порцией несравненного густого устричного супа. Пока сознание и рецепторы покупателя все еще занимались вкусовым букетом сливок, сливочного масла и припущенных с розмарином устриц, его взгляд уже наверняка скользнул по десятиметровой стойке, за которой друг за другом стояли блюда с холодными закусками. Обычная хозяйка даже представить себе не могла праздника без хотя бы одного вида закусок от «Шрафтс», будь то романтический ужин для двоих или застолье на тридцать человек. Блюда из магазина деликатесов считались неотъемлемой частью стильного обеда, как и салфетки или столовое серебро от «Тиффани».