Улита повернулась к юнцу и приторно — ей так показалось — спросила:

— Хотите кофе? Правда, у меня растворимый.

Он серьезно ответил, глядя на нее сверху вниз какими-то ничего вроде бы не выражающими глазами:

— А я и пью только растворимый! — И вошел в квартиру, прислонил несносный мешок опять к стене и стал оглядывать холл, так, будто собрался эту квартиру покупать.

— Идемте, — сказала Улита и рукой повела в сторону столовой, где было красиво и прибрано.

Но он спросил коротко:

— А кухня там?

Она кивнула.

Он прошел туда, оглянувшись на нее и опять улыбнувшись победной волчьей улыбкой:

— Я люблю кухни…

«Капризный мальчишка», — с некоторой досадой подумала Улита.

На кухне у нее с прошлого еще прихода стояла немытая, уже, наверное, заплесневевшая чашка из-под кофе. Она увидела, что гость, задрав широкие рукава своего серого блузона, моет эту сволочную чашку… Улита онемела. Он был для нее слишком подвижен и быстр, и она не понимала, о чем он думает, и вообще не знала даже, как его зовут. С этого и надо было начинать, укорила она себя и представилась:

— Меня зовут Улита Алексеевна… Вас…

— Максимилиан, — насмешливо откликнулся он и добавил: — Наверное, более длинного имени родители не смогли разыскать…

Говорил он быстро, будто все время чуть посмеиваясь и над собой, и надо всеми. И говорил как-то слишком четко и немного книжно, что ли? Литературно.

«А надо мной, — подумала Улита, — он посмеивается».

Максимилиан, вытерев руки полотенцем, обернулся:

— Зовите меня Макс, это проще. А в школе меня звали Мак.

«…B школе… Господи Боже мой! Почему этот ребенок тут?..»

Ей захотелось зайти в душ, смыть хотя бы налет пыли и усталости, нельзя же представать такой перед этой сияющей юностью. Не для чего иного! Для собственного утверждения, чтобы не казаться чушкой с помойки! Сейчас она поставит чайник и… Улита встала, и тут же вскочил он.

— Сидите, Максимилиан, — почти по складам назвала она его и в первый раз улыбнулась.

У него засияло лицо.

— Я понял, где что, — быстро сказал он, — я поставлю чайник… А вы занимайтесь своими делами.


Они сидели на кухне и пили кофе.

Максимилиан либо упорно, как-то даже пристально смотрел ей в глаза, или же вставал и своей летящей пружинистой походкой выходил из кухни в комнаты. После второго из походов он сказал, что квартира ему не нравится, она безлика. То же чувствовала и Улита, но чтобы юнец… Так тонко отметил и точно.

Что происходит, она понять не могла и не пыталась, но ощущала за всем этим безобидным кофепитием что-то пугающее и начала болтать, чтобы стряхнуть странное наваждение. Она болтала о ВГИКе, об их розыгрышах, о смешном капустнике, который она почти весь, оказалось, помнила… Забыв как-то, с кем говорит, притащила курсовую фотографию, где посередине, как два голубка, сидели они с Казиевым будучи уже гражданской семейной парой… Максимилиан рассматривал фотографию, и она видела, что его взгляд устремлен именно на них: Казиева и Улиту. Потом он поднял на нее глаза, какие-то уже другие, то ли равнодушные, то ли — она побоялась признаться себе — злые.

— Это я, вы узнали? А рядом мой муж, Казиев, режиссер теперь… — зачем-то сообщила она. Защищалась именем Казиева? Словом «муж». От этого странного мальчика?.. А может, он — маньяк… Или идиотский поклонник, который будет теперь торчать у ее дверей. О Боже! Но он тут же, будто учуяв ее мысли, сказал также смешливо:

— Не бойтесь, я не буду засыпать вас миллионами роз и торчать под окнами. Я не тот, за кого вы меня чуть не приняли.

Максимилиан положил фотографию вниз лицом.

— Когда-то мы любили друг друга… — глупо заявила она.

— Это заметно на фотографии… — откликнулся Максимилиан и вдруг улыбнулся своей сверкающей улыбкой. — А сейчас все прошло? Простите…

Улита разозлилась. Как он смеет влезать в ее жизнь! И вообще, почему она разрешает сидеть этому мальчишке, развалясь на стуле, в ее кухне, и попивать кофеек!

«…Что ты знаешь о любви, мой маленький Максик! — подумала она и прямо взглянула в ореховые глаза… — Что ты знаешь!»

Он вдруг быстро поднялся со стула:

— Если вам надо еще что-то перевезти сюда, я могу помочь. Возьму машину, мамину или папы…

— А у вас разве нет своей? — удивилась она.

Он помотал шоколадными крутыми волнами волос:

— Нет. Я не люблю машины. У меня мотоцикл. «Харлей». Но я могу что хотите привезти на нем. И вообще, вы боитесь мотоцикла?

— Нет, нисколько, — почему-то твердо заявила Улита, хотя никогда не садилась на мотоцикл именно из-за страха. Но тут!.. Она ему еще покажет, этому нахаленку!

— Тогда мы поедем! — воскликнул он. — Когда?

Глаза его ожили, и в них все шире разгорался зеленоватый свет.

— Я вам свистну, — засмеялась она, стараясь шутливостью тона свести все на нет. И сегодняшнее кофепитие — тоже. Так, от скуки…

Они стояли уже в холле, и она не знала, прощаться с ним за руку или просто по-матерински похлопать по плечу… Пока она раздумывала, он махнул двумя пальцами, прощаясь, и исчез. Она закрыла дверь, прошла на кухню, увидела две чашки из-под кофе, села на стул и сжала руками горящие щеки. Ах, дура!

Но что это было?.. Откуда ей знать!


Пока счастливый Макс летел по городу на своем «Харли», его мама, Наталья Ашотовна, сидела дома, в своем кабинете, и размышляла над рекламным пакетом одной весомой компании… И размышляла вполне продуктивно!

Максимилиан сниматься в рекламе не желает, как она его ни просила. Она сама сделала его пробную фотографию и теперь, в десятый раз, а может, и тысячный, рассматривала своего сына. И сердце ее исходило любовью к нему и гордостью. Красивый, умный, серьезный.

В кабинет тихонько стукнули. Кто там еще?

— Я это, Ашотовна, баба Паша…

Наталья рассмеялась облегченно, ей почему-то показалось, что весть, идущая от стука, нехороша. А что может сказать плохого баба Паша, их давняя домработница, перешедшая в наследство от уехавших в Америку приятелей. Жилплощадь, как называла свою комнату в коммуналке баба Паша, к счастью, имела свою.

— Что, Пашенька?! — ласково и радостно воскликнула Наталья, понимая, что рекламный проект можно на неопределенное время отодвинуть.

Баба Паша протиснулась в дверь. Габариты у нее были огромны: большого роста, толстая, с большой головой и толстой седой косой, накрученной на макушке, она выглядела бойцом японской национальной борьбы толстяков. Наталья рядом с ней смотрелась маленьким мышонком, но мышонком очень бойким и веселеньким.

— Присаживайся, расскажи мне что-нибудь смешное, а то я так устала, — откинулась в кресле Наталья, а Паша взгромоздилась на стул и печально покачала головой.

— Может, и посмешу я тебя, Ашотовна, только смех тот плохой.

— И что же ты мне скажешь? — уже без всякого энтузиазма спросила Наталья.

Паша была человек прямой и простой, потому и брякнула сразу то, что видела и что сразу же по-своему восприняла.

— А то скажу, что как седни переехала эта красавица…

— Кто это? — удивилась Наталья.

— Как «кто»? Не знаешь, что ли? Мадама эта, того, ну которого в заграницах погубили, артистка погорелого теятра.

Паша не признавала актеров, а уж старых баб, которые кривляются по телевизору, накрашенные и размалеванные, как куклы, и вовсе на дух не переносила.

— А-а, — засмеялась и догадалась Наталья, — Улита Ильина, да? Так что с ней?

— С ней — не ведаю, а вот наш-то Максимушка ее встречал, вещи ей таскал и сидел там… — Паша посмотрела на подаренные хозяевами часы, — боле часу. А потом как сумасшедший на своем этом помчался, куда не знаю. Вот так-то, Ашотовна. Все диву дались, я спрошала людей.

«…Так. И людей уже «спрошала»! Значит, сплетни в три раза более зловещие ей еще придется услышать! Но зачем Максику нужна эта очень красивая, но в возрасте дама? Из-за ее славы? Возможно… Но ведь неизвестно, может, он просто помог донести вещи и она, как светский человек, предложила ему что-то выпить… Максик почти не пьет и поехал на своем «Харли», значит, чашечку кофе, — прозорливо подумала Наталья и успокоилась. — Вот только «люди», которые уже обсуждают это происшествие… Надо бы тонко намекнуть об этом Максу. Хотя он такой своенравный и самостоятельный!»

— Панечка, дружочек, — начала она опять прежним ласковым голосом, — так ведь Улита Ильина — наша давняя подруга! Она только-только въезжает в квартиру! Макс ей поднес вещи и выпил чашку кофе, он мне сказал, — врала Наталья.

Баба Паша приутихла.

— Во-она что… — протянула она поскучневшим голосом. — А я и то думаю, чего это надо старой-то бабе от такого прынца заморского? А ему чего? Вот и подумала, что тебе надо сказать.

— И правильно сделала, — подбодрила ее Наталья, — в следующий раз тоже говори про всех, кого с Максом увидишь! Улита — это наша, это так, чистая помощь… А вот что другое — тут же говори!

«…Да и про нее — тоже, — не утерпела было Наталья, так как в голову ее пришли совсем не успокоительные мысли. — Боже, неужели их мальчик!..» Потом она сказала себе, что Улита конечно же не старуха, но!.. И красотка еще какая! Конечно, со всякими ухищрениями, которых мальчик не понимает. И знаменита! И всяких вокруг нее крутится историй! Мог! Мог Максик увлечься! Вполне! И надо этому поставить преграду, но так тонко и незаметно, чтобы комарик носиком не учуял. А это Наталья умеет. Если б не она с ее дипломатичностью и нежным воркованием, никогда бы у них не было никакого рекламного агентства, с ее-то грубятиной-мужем, прямолинейным, как рельс!

Итак, сигнал получен и должен быть «отработан»!


Старик сидел посреди своей комнаты и не злился, а безмерно удивлялся. Как? Как эта деревенская дуреха могла так обвести его вокруг пальца? Его! Который обводил вокруг своего пальца дипломатов и священников, банкиров и наихитрющих старух-наследниц… А уж о светских людях и прочей мелюзге и говорить нечего. Просто надо признаться самому себе, что он стал стар, сдает. Даже не стар — древен. И вот отсюда все промашки. А их — не счесть. Слава богу, что теперь их считает только он один.

Без паспорта, без денег фактически, ну что она взяла у него — сотню долларов, все постеснялась. Балда! Но ведь обманула. И какая силища! Он должен себя сберечь до определенного часа. Вот только дура умотала. Без нее сложнее. Пугал, пугал девчонку, она и перепугалась насмерть. Старая калоша, дурень, списывать пора. Да уж скоро. Чего жаль, так это его записей. Слямзила их частично… Самую середину. А из серой папочки взяла несколько писем, важных для него. Стервоза! Но никто ни в чем не разберется, да она не для этого взяла. Как защиту себе или шантаж?.. И все же надо торопиться. Выходить напрямую. Сейчас можно. Время подстегивает…

7.

Наконец я добралась до Новожиловых. Прошла через консьержку, которой наплела кучу ерунды насчет родства и прочего и даже слезу пустила… Та оказалась доброжелательной и поверила. От нее же я узнала, а потом вспомнила, имя-отчество бабки — Клавдия Егоровна.

В дверь позвонила звонко, не буду трястись перед ними. Мы из одного города! Ну выскочили они раньше, так что, теперь я должна им в ножки кланяться? Попробую остаться у них на день-два, а там… Как судьба повернется.

За дверью зашлепали шажки, и старческий голос громко пробормотал:

— Счас, счас, кто там?

— Здравствуйте! — прокричала я. — Я из Славинска, вашей внучки подруга! Ангел я!

Правда, она всегда лучше действует.

Дверь приоткрылась. Через цепочку на меня смотрела маленькая старушонка. Да, это она, Клавдия Егоровна! Но как же она состарилась! Но и она меня не сразу узнала, я ведь тоже изменилась, особенно в последнее время — во Франции побывала, все ж таки. Ха-ха!

Клавдия присматривалась ко мне, присматривалась и наконец-то запричитала, скинув цепочку.

— Никак Володьки и Зойки дочка, из авоськи! — И расхохоталась.

— Она, Клавдия Егоровна, — ответила я уже не так сладко. Далась ей эта авоська!

Клавдия — старуха была добрая и хорошо ко мне относилась. Алена, конечно, воображала из себя невесть что, как же, папаша — главный в городе. Но как-то так получилось — я придумщица, проще, врушка была отменная — меня к ним пускали, думаю, из-за моих россказней, которым бабка верила истово, а отец Алены и ее мамаша потешались.

Я стояла в холле огромной квартиры, а Егоровна все вспоминала и вспоминала Славинск и никуда меня не звала. И вдруг заплакала и сказала:

— Одни мы с Аленкой, бросили нас Надежда с Сашкой, уехали в Африку какую-то деньги заколачивать. Опять секретное что-то… — Тут Егоровна спохватилась: — Ой, да что это я гостюшку в прихожей держу. Идем, Ангелинка, идем, я тебя чаем напою. У тебя и вещей-то нет, одна сумочка заплечная? Проездом куда?