Анна Голон - Анжелика. Путь в Версаль

Ошалевшие от вина мужчины позволили снять с себя маски, и бывшая графиня де Пейрак узнала каждого из них: Бриенн, маркиз д'Олон, красавец де Гиш, его брат Лувиньи… Один скорчил насмешливую рожу и прошептал:

— Маска черная против красной маски.

Это был Пегилен де Лозен. Она узнала и Сен-Тьерри, и Фронтенака. Какой-то элегантный господин храпел, развалившись прямо на полу в лужах вина и блевотины. Узнав маркиза де Барда, Анжелика почувствовала прилив горькой ненависти.

Да! Великолепные молодые вельможи из свиты короля! Когда-то она восхищалась их блистательным «оперением», но теперь она видела лишь их испорченные души!

Трое были ей не знакомы. Разве что один… но воспоминания были столь расплывчатыми, что Анжелика так и не смогла сообразить, кто же это.

Высокий стройный молодой человек в роскошном светлом парике. Менее пьяный, чем его спутники, он прислонился к одной из колонн зала и делал вид, что полирует ногти. Когда Анжелика подошла, он не стал ждать, пока она сорвет с него маску, и неспешно, грациозным жестом снял ее сам. Его светло-голубые глаза смотрели холодно и высокомерно. Этот взгляд ранил Анжелику. Нервное напряжение, поддерживавшее молодую женщину, разом улетучилось; ею овладела страшная усталость.

По вискам струился пот. Жара в комнате стала невыносимой.

Анжелика вернулась к собаке, взяла ее за ошейник, заставляя отпустить «добычу». Анжелика надеялась, что вот-вот появится Дегре, но она по-прежнему оставалась в полном одиночестве среди этих опасных призраков. Настоящей сейчас Анжелике казалась только Сорбонна.

— Довольно, — устало вымолвила хозяйка таверны. — Убирайтесь вон. Вы уже сотворили достаточно зла.

Шатаясь, держа в дрожащих руках маски, придворные поспешно ретировались, волоча за собой безвольные тела маркиза де Варда и брата короля. На улице им пришлось отбиваться шпагами от поваров, которые, вооружившись вертелами, с гневными криками преследовали буянов.

Сорбонна понюхала кровь и зарычала, злобно ощерив черную пасть. Анжелика прижимала к себе легкое тельце маленького торговца вафлями и нежно гладила его чистый холодный лоб.

— Лино! Лино! Мой милый мальчик… несчастное дитя нищеты…

Громкие крики, раздававшиеся с улицы, вырвали ее из пучины отчаяния.

— Пожар! Пожар!

Пламя все-таки проникло в дымоход и добралось до самой крыши. Вниз начали падать обломки досок, и густой дым окутал обеденный зал.

Подхватив Лино на руки, Анжелика бросилась вон. За ней бежала Сорбонна. На улице стало светло, как днем. Люди со страхом показывали на огненный плюмаж, увенчавший крышу старого дома. Снопы искр дождем падали на крыши соседних зданий.

Кто-то бросился к протекавшей рядом Сене: люди выстроились в цепочки и стали передавать друг другу ведра и чаны с водой. Но пожар не унимался. Воду приходилось поднимать с этажа на этаж в соседних домах, потому что лестница «Красной маски» рухнула.

Анжелика вместе с верным Давидом попытались пробраться в обеденный зал за телом мэтра Буржю, но отступили, задыхаясь от дыма. Тогда они бросились через двор на кухню и стали лихорадочно выносить все, что попадалось под руку.

Между тем подоспели братья-капуцины[8]. Толпа встретила их появление бурными радостными криками. Народ любил монахов этого отделившегося от францисканцев ордена, устав которого предписывал оказывать помощь пострадавшим от пожара. В то время братья-капуцины были единственной пожарной командой города.

Они принесли с собой приставные лестницы, железные крючья и огромные свинцовые насосы, выбрасывавшие мощную струю воды.

Монахи сразу закатали рукава грубых ряс и, не обращая внимания на падающие сверху горящие головни, бросились к соседним домам. Вскоре они появились на крышах, железными крюками растаскивая кровли, чтобы преградить путь огню. Братья-капуцины подоспели вовремя: пылающий дом оказался изолирован, а поскольку стояла безветренная погода, пожар не перекинулся на весь квартал. Так благодаря умелым действиям монахов удалось избежать великого бедствия, жертвой которого два-три раза за столетие становился Париж с его традиционно деревянной застройкой.

Там, где еще вчера красовался веселый трактир «Красная маска», зияла страшная расщелина, заваленная дымившимися обломками и пеплом. Но огонь был погашен.

Анжелика, с черными от сажи щеками, смотрела на руины, оставшиеся от ее надежд. Рядом с ней сидела Сорбонна.

«Где же Дегре? О Господи! Я хочу увидеть Дегре, — думала она. — Он скажет мне, что делать».

Она взяла дога за ошейник.

— Отведи меня к своему хозяину.

Как оказалось, идти было совсем недалеко. В тени ближайшего портика молодая женщина увидела знакомую фигуру закутанного в просторный плащ полицейского в фетровой шляпе. Бывший адвокат невозмутимо тер табак.

— Здравствуйте, — произнес он будничным тоном. — Скверная ночка, не так ли?

— Вы были здесь, всего в двух шагах! — воскликнула пораженная Анжелика. — И не пришли?!

— А почему я должен был прийти?

— Но разве вы не слышали, как я кричала?

— Я не знал, что это были вы, мадам.

— Какая разница! Ведь кричала женщина.

— Я не могу мчаться на помощь всем кричащим женщинам, — добродушно заметил Дегре. — Поверьте, мадам, если бы я знал, что речь идет о вас, то примчался бы немедленно.

Анжелика со злостью пробормотала:

— Сомневаюсь!

Дегре вздохнул.

— Разве мне уже не приходилось рисковать ради вас своей жизнью и карьерой? Я мог бы рискнуть еще раз. Увы, мадам, вы прочно вошли в мою жизнь, и опасаюсь, что когда-нибудь эта скверная привычка сведет на нет мою природную осторожность и погубит меня.

— Они схватили меня, распяли на столе… хотели изнасиловать.

Дегре с сарказмом взглянул на свою давнюю знакомую.

— Только и всего? Они могли сделать что-нибудь и похуже.

Анжелика растерянно провела рукой по лбу.

— А потом подоспела Сорбонна… подоспела вовремя!

— Я всегда безгранично верил в эту собаку.

— Так это вы ее послали?

— Конечно. Кто же еще?

Молодая женщина глубоко вздохнула. Под действием внезапно нахлынувшей слабости и желая попросить прощения, она прижалась щекой к плечу Дегре.

— Спасибо.

— Понимаете, — продолжил полицейский все с тем же невозмутимым видом, который сильно раздражал, но одновременно и успокаивал Анжелику, — служащим государственной полиции я числюсь на бумаге. А в сущности я — полицейский на службе короля. И не мне нарушать беззаботный отдых благородных вельмож. Дорогая, неужели у вас не хватает жизненного опыта, чтобы наконец понять, в каком мире вы живете? Разве можно позволить себе отступить от моды? А нынешняя мода диктует, что пьянство — всего лишь невинная шутка; похоть, переходящая в разврат, — легкая причуда; оргия, повлекшая за собой преступление, — приятное времяпрепровождение. Днем — придворные поклоны и красные каблуки; ночью — разврат, притоны, трактиры. Разве не в этом заключается привычная жизнь? Вы ошибаетесь, друг мой, если серьезно полагаете, что бояться стоит именно этих людей. На самом деле их маленькие шалости почти не опасны! Единственный враг, самый страшный враг королевства — тот, кто одним лишь словом может подорвать власть: газетчик, писатель, памфлетист. Так вот, я ищу памфлетистов.

— Ну что ж, можете готовиться к охоте, — сказала Анжелика и отстранилась, стиснув зубы, — потому что я устрою вам развлечение.

Ей в голову пришла внезапная идея.

Она пошла прочь, но неожиданно вернулась.

— Их было тринадцать. Имена троих мне неизвестны. Узнайте их для меня.

Полицейский снял шляпу и поклонился.

— К вашим услугам, мадам, — сказал он, внезапно обретая голос и улыбку адвоката Дегре.

КАК и во время их первой встречи, Анжелика нашла Клода Ле Пти спящим на кораблике с сеном, пришвартованном со стороны Арсенала. Молодая женщина разбудила его и рассказала о событиях минувшей ночи. Все усилия оказались напрасными: распутники в кружевах вновь разрушили ее жизнь, как армия мародеров опустошает край, по которому идет.

— Ты должен отомстить за меня, — повторяла она с лихорадочным блеском в глазах. — Только ты можешь за меня отомстить. Ты один, потому что ты — их самый страшный враг. Так сказал Дегре.

Поэт зевнул так, что у него хрустнули челюсти, и потер свои светлые ресницы, будто стряхивая с них остатки сна.

— Какая странная женщина! — заявил он наконец. — Ни с того ни с сего перешла на «ты». Почему бы это?

Он обнял Анжелику за талию и привлек к себе, но та нетерпеливо высвободилась.

— Слушай, что я тебе говорю!

— Еще пять минут, и ты начнешь называть меня деревенщиной. Ты больше не похожа на маленькую нищенку. Ты похожа на знатную даму, отдающую приказания. Ну что ж: к вашим услугам, маркиза. Ладно, я все понял. С кого бы ты хотела начать? С Бриенна? Припоминаю, он волочился за мадемуазель де Лавальер, хотел заказать ее портрет в образе Магдалины. Потому-то король и переносит его с превеликим трудом. Ну что же, на обед Его Величеству мы подадим Бриенна под острым соусом.

И Клод Ле Пти обратил свое красивое бледное лицо на восток, туда, где поднималось солнце.

— Да, к обеду. Успеем. Когда речь идет о том, чтобы усилить эхо моих насмешек над сильными мира сего, печатный станок мэтра Жильбера всегда работает без устали. Что-то не помню, говорил ли я тебе, что сын мэтра Жильбера некогда был приговорен к галерам, уж и не знаю за какой грешок? Для него и для тебя это превосходная возможность отомстить, не так ли?

И, вытащив из недр своего широкого плаща старое гусиное перо, Грязный Поэт принялся писать.

Утро вступало в свои права. Колокола всех церквей и монастырей радостно созывали к заутрене.

Когда король после утренней мессы покинул часовню и пересек прихожую, где его уже ждали просители, близился полдень. Государь обратил внимание, что плиточный пол усеян белыми листками, которые спешно собирает перепуганный лакей. Казалось, слуга только что заметил беспорядок. Пройдя дальше и спускаясь по лестнице, ведущей к личным покоям, Людовик XIV увидел похожую картину и выказал недовольство.

— Что это значит? Листы здесь падают на пол, как осенние листья на Кур-ля-Рен[9]. Прошу вас, дайте-ка мне один.

В разговор вмешался пунцовый, как рак, герцог де Креки.

— Ваше Величество, эти досужие измышления не представляют никакого интереса…

— О! Я уже вижу, что это такое, — промолвил король, с нетерпением протягивая руку. — Еще несколько «досужих измышлений» этого проклятого Грязного Поэта с Нового моста. Памфлетист, как угорь, постоянно выскальзывает из рук стражников! Теперь он пробрался в мой дворец и раскидывает всякую гадость у меня под ногами. Дайте, прошу вас… В самом деле, это он! Когда увидите господина гражданского лейтенанта и господина прево Парижа, можете передать им мои поздравления, господа…

Усевшись за обеденный стол, на котором красовались три куропатки с виноградом, супница с рыбным супом, жаркое с огурцами и блюдо пирожков с начинкой из китового языка, Людовик XIV положил рядом со своим прибором помятый лист бумаги с еще не просохшей типографской краской, пачкающей пальцы. Король любил поесть и уже давно научился обуздывать обуревавшие его эмоции, поэтому напечатанные строки не испортили ему аппетита. Но когда Людовик закончил читать, в комнате повисло тяжелое молчание, напоминающее тишину склепа, хотя обычно во время обеда дворяне услаждали слух монарха приятной беседой.

Памфлет был написан на том грубом, простонародном языке, чьи слова кололи, как стрелы, и который уже более десяти лет олицетворял в глазах парижан мятежный дух города.

В нем расписывались «подвиги», совершенные господином де Бриенном, первым дворянином короля. Этому вассалу недостаточно того, что он хотел похитить «нимфу с волосами цвета луны» у сюзерена, которому он обязан всем на свете; ему мало постоянных скандалов с женой… Но нет, прошлой ночью галантный кавалер отправился в трактир на улицу Нищеты. Там он и его приятели надругались над маленьким торговцем вафлями, а затем закололи мальчика шпагами. Потом они кастрировали хозяина заведения, отчего бедняга скончался, разбили голову его племяннику, изнасиловали его дочь и закончили свои «развлечения» тем, что подожгли дом, от которого осталась лишь горсть пепла.

Хотят нас уверить — за этот грабеж

Ты тех, кто в ответе, вовек не найдешь.