На деле ж тринадцать известных вельмож

Затеяли этот кровавый кутеж.

Но каждый день по одному

Я свету объявлю всему

Их имена, и под конец

Узнают все, кто тот подлец,

Что проливает кровь шутя.

Так кто же заколол дитя?

— Клянусь святым Дени! — воскликнул король. — Если это правда, то Бриенн заслуживает виселицы. Кто-нибудь из вас, господа, слышал об этих преступлениях?

Придворные испуганно лепетали, что им мало известно о событиях прошедшей ночи.

Но король обратил внимание на юного пажа, помогавшего офицерам королевского рта, и, глядя на него в упор, неожиданно спросил:

— Дитя мое, должно быть, вы любопытны и охочи до сплетен, как и полагается в вашем возрасте. Расскажите мне, о чем судачили сегодня утром на Новом мосту?

Подросток покраснел, но он принадлежал к старинному дворянскому роду и потому ответил не задумываясь:

— Сир, говорят, что все, о чем написал Грязный Поэт, — правда и что такие события произошли минувшей ночью в трактире «Красная маска». Мы с приятелями ходили танцевать фарандолу, а когда возвращались, то увидели пламя и побежали к месту пожара. Но братья-капуцины уже справились с огнем. Весь квартал гудит, как растревоженный улей.

— Говорят, несчастье произошло по вине дворян?

— Да, но никто не знает их имен, потому что они были в масках.

— Что еще вам известно?

Глаза короля буравили пажа. Парнишка, уже ставший настоящим придворным, боялся сболтнуть лишнее, что могло бы повредить его карьере. Но, повинуясь приказу властного взгляда, он опустил голову и прошептал:

— Сир, я видел маленького торговца вафлями. Мертвого, с распоротым животом. Какая-то женщина вынесла погибшего мальчика из огня, она сжимала его тело в объятиях. Еще я видел племянника хозяина трактира, у него был перевязан лоб.

— А сам хозяин?

— Они не сумели вынести его тело из охваченного пожаром здания. Люди говорят…

Юный паж выдавил жалкую улыбку в похвальном намерении разрядить атмосферу.

— Люди говорят, что это прекрасная смерть для торговца жареным мясом.

Но король сохранил ледяное выражение лица, и придворные спешно поднесли ладони к губам, чтобы скрыть неуместный смех.

— Пошлите за графом де Бриенном, — приказал король. — Герцог, — добавил Людовик, обращаясь к герцогу де Креки, — передайте месье д'Обре следующие инструкции: во-первых, он должен собрать любые сведения, касающиеся происшествия минувшей ночи, и тотчас же сообщить их мне; во-вторых, проследить, чтобы любой распространитель или продавец этих памфлетов был незамедлительно арестован и препровожден в Шатле. И наконец, на каждого прохожего, замеченного за тем, что он подбирает или читает одну из этих листовок, будет наложен крупный штраф, а в дальнейшем за подобное он будет подвергнут преследованиям и заключен в тюрьму. Я также хочу, чтобы были незамедлительно предприняты самые серьезные меры по обнаружению владельца типографии и месье Клода Ле Пти.


Графа де Бриенна, страдающего от тяжелого похмелья, нашли в его собственном доме, в постели, куда его уложили слуги.

— Дорогой друг, — обратился к нему капитан стражи маркиз де Жевр, — я прибыл сюда, чтобы исполнить тягостный долг. Полагаю, дело это весьма темное, но я вынужден вас арестовать.

И капитан протянул графу под нос поэму, которой сам он насладился по дороге, нисколько не опасаясь, что на него наложат штраф.

— Моя жизнь пошла прахом, — ответил Бриенн, еле ворочая языком. — В этом королевстве все происходит так стремительно! Я еще не успел… избавиться от всего вина, что выпил в этом чертовом трактире, а меня уже заставляют платить по счетам.

* * *

— Господин министр, — заявил Людовик XIV, — по многим причинам разговор с вами мне в тягость. Будем кратки. Вы признаете, что прошлой ночью принимали участие в гнусных деяниях, описанных на этой бумаге? Да или нет?

— Сир, я был там, но не совершал всех этих мерзостей. Грязный Поэт сам признает, что я не убивал маленького торговца вафлями.

— Кто же это сделал?

Граф де Бриенн хранил молчание.

— Я одобряю, месье, ваше нежелание полностью перекладывать на плечи других ответственность за поступки, в которых есть и доля вашей вины. Это можно прочитать по вашему лицу. Но тем хуже для вас, мессир граф, что вы имели несчастье позволить себя узнать. Вы заплатите за всех. Простой народ ропщет… и имеет на это право. Именно поэтому необходимо, чтобы правосудие восторжествовало, причем как можно скорее. Я хочу, чтобы уже сегодня вечером на Новом мосту говорили, что граф де Бриенн в Бастилии… и что он будет жестко наказан. Что касается меня, то я в восторге от того, что мне представился повод избавиться от человека, которого едва переношу. И вы знаете, по какой причине.

Незадачливый Бриенн со вздохом вспомнил о робких поцелуях, которые он пытался сорвать с уст прелестной Лавальер, когда еще не знал о намерениях короля по отношению к этой девушке.

Итак, ему придется расплачиваться и за невинное мимолетное увлечение, и за безобразную оргию. Еще один дворянин в Париже проклял перо поэта. По дороге в Бастилию карету, в которой везли Бриенна, остановила толпа торговок с Центрального рынка. Они размахивали листками с памфлетом и разделочными ножами: женщины кричали, что собираются подвергнуть заключенного той же пытке, от которой погиб несчастный мэтр Буржю.

Бриенн смог вздохнуть спокойно лишь тогда, когда за ним захлопнулись тяжелые двери тюрьмы. Его мужское достоинство было спасено!

* * *

Но на следующее утро новая лавина белых листов обрушилась на Париж. И — невиданная наглость! — одну из эпиграмм король обнаружил непосредственно под своей тарелкой с легкой закуской, которую он намеревался откушать перед тем, как ехать в Булонский лес охотиться на оленей.

Охоту отменили, а мессир д'Олон, главный ловчий Франции, отправился в направлении, прямо противоположном тому, по которому он намеревался следовать. То есть вместо того, чтобы спуститься по Кур-ля-Рен, он поднялся по улице Святого Антония, ведущей к Бастилии.

В новом памфлете поэт указал на д'Олона как на человека, державшего мэтра Буржю, пока его истязали.

Но каждый день по одному

Я свету объявлю всему

Их имена, и под конец

Узнают все, кто тот подлец,

Что проливает кровь шутя.

Так кто же заколол дитя?

Затем наступила очередь де Лозена. Его имя стали выкрикивать на улицах, когда он мчался в карете к утреннему туалету короля. Пегилен тут же приказал развернуть лошадей по направлению к Бастилии.

— Приготовьте мои апартаменты, — велел де Лозен коменданту тюрьмы, господину де Монлезюну де Бесману.

— Но мессир граф, у меня нет распоряжений на ваш счет.

— Вы их получите в ближайшее время, не беспокойтесь.

— А где королевский указ о заточении без суда и следствия?

— Вот он, — сказал Пегилен, протягивая господину де Ваннуа типографский листок, который он только что купил за десять су у какого-то грязного мальчишки.


Фронтенак предпочел бежать, не дожидаясь, когда наступит его черед. Вард пытался отговорить приятеля от подобного поступка.

— Ваше бегство станет признанием вины, оно целиком и полностью изобличит вас. А если вы продолжите разыгрывать из себя невиновного, то, быть может, избежите страшного потока разоблачений. Взгляните на меня. Разве я кажусь взволнованным? Нет, я шучу, смеюсь. Никто меня не подозревает, и сам король рассказывает мне, сколь удручает его это дело.

— Вы перестанете смеяться, когда подойдет ваша очередь.

— Мне думается, что она не подойдет. В песенке говорится про «тринадцать известных вельмож». Имена троих уже преданы огласке. Но полицейские уверяют, что арестованные продавцы памфлетов под пытками назвали имя хозяина типографии. В ближайшие дни «листопад» прекратится, и все вернется на свои места.

— Лично я не разделяю вашего оптимизма касательно краткосрочности этого тягостного сезона, — заявил маркиз де Фронтенак, поднимая воротник дорожного плаща. — Что до меня, то я предпочитаю изгнание тюрьме. Прощайте.

Маркиз уже добрался до границы с германскими землями, когда его имя появилось на пресловутых листках, что, впрочем, прошло почти незамеченным. Ведь накануне на растерзание общественному мнению был отдан маркиз де Вард, причем его похождения были описаны с такими подробностями, что сам король не на шутку разволновался. Грязный Поэт обвинял «высокопоставленного негодяя» ни больше, ни меньше, как в том, что именно он был автором «испанского письма», которое двумя годами раньше оказалось в покоях королевы. Тогда неизвестный «доброжелатель» из «милосердных побуждений» известил Марию-Терезию об изменах супруга с мадемуазель де Лавальер[10]. Обвинение поэта разбередило старую рану в душе государя, ведь тогда Людовик так и не смог найти виновных. Более того, разбирая дело, король не раз обращался к Варду за советом.

Король допрашивал капитана швейцарской гвардии и вызывал во дворец его любовницу мадам де Суассон; невестка короля Генриетта Английская, замешанная в истории с «испанским письмом», бросилась к ногам государя; де Гиш и Месье яростно спорили с шевалье де Лорреном… Между тем список преступников из трактира «Красная маска» с каждым днем становился все длиннее. Каждый день в угоду толпе приносилась новая жертва. Лувиньи и Сен-Тьерри, заранее смирившиеся с судьбой и сделавшие необходимые распоряжения, в одно прекрасное утро обнаружили, что весь Париж знает точное число их любовниц и их альковные пристрастия. Все эти пикантные подробности сопровождались припевом, который уже стал привычным:

Но каждый день по одному

Я свету объявлю всему

Их имена, и под конец

Узнаете вы, кто подлец,

Что проливает кровь шутя.

Так кто же заколол дитя?

Король, потрясенный разоблачениями в адрес маркиза де Барда, отнесся к Лувиньи и Сен-Тьерри довольно снисходительно, он лишь приказал им оставить занимаемые должности и удалиться в фамильные владения.

Весь Париж лихорадило.

— Кто следующий? Кто следующий? — каждое утро вопили продавцы памфлетов.

Горожане рвали листы у них из рук. Те, кто оказался на улице, выкрикивали «имя дня» тем, кто еще не выходил из дома.

У придворных появилась манера подходить друг к другу и загадочно произносить:

— Так кто же заколол дитя?

И прыскать со смеху.

Но вскоре по дворцу поползли тревожные слухи и смех прекратился. В Лувре царила паника, веселье придворных, уверенных в своей невиновности и беззаботно следивших за развитием драматической игры, сменилось глубочайшим замешательством. Многие видели, как королева-мать лично направляется в Пале-Рояль, чтобы поддержать младшего сына. В окрестностях дворца, где проживал Месье, стали собираться молчаливые толпы враждебно настроенных зевак. Еще никто ничего не сказал, никто не был ни в чем уверен, но уже ходили упорные слухи, что брат короля принимал участие в оргии в трактире «Красная маска» и что ИМЕННО ОН убил маленького торговца вафлями.


О первой реакции королевского двора Анжелика узнала от Дегре.

На следующий день после трагедии, когда арестованный Бриенн с трудом добирался до Бастилии, полицейский постучал в двери маленького дома на улице Фран-Буржуа.

С каменным выражением лица молодая женщина выслушала рассказ Дегре о словах и решениях короля.

— Он воображает, что все закончится на Бриенне, — прошептала она, стиснув зубы. — Но он ошибается! Все только начинается. Вначале — те, кто виновен менее других. И так будет продолжаться до тех пор, пока не разразится грандиозный скандал и кровь Лино не запятнает ступени монаршего трона.

Анжелика сжала свои бледные и холодные как лед руки.

— Я только что похоронила его на кладбище Невинных. Все торговки Центрального рынка оставили свои прилавки и проводили в последний путь это несчастное маленькое создание, которое получило в подарок от судьбы лишь красоту и добрый нрав. И надо было такому случиться, что порочные господа отняли у него единственное сокровище — жизнь. Но на похоронах у него был прекрасный кортеж.

— Пока мы с вами беседуем, дамы с Центрального рынка с большой помпой сопровождают мессира де Бриенна.

— Пускай они повесят его, пусть подожгут его карету, подожгут Пале-Рояль! Пусть они сожгут все замки в окрестностях: Сен-Жермен, Версаль…

— Поджигательница! Где же вы будете танцевать, когда вновь станете знатной дамой?