Придя домой, я сел на крыльцо и любовался закатом.

Я чувствовал себя одиноко, но в хорошем смысле этого слова. Мне нравилось быть одному. Возможно, даже слишком. Наверное, мой отец был такой же.

Я подумал о Данте. Казалось, что его лицо — это карта мира. Карта мира без подлости.

Мир без подлости. Это, наверное, так красиво.


Часть ІI: ВОРОБЬИ, ПАДАЮЩИЕ С НЕБА



Когда я был маленьким, я часто просыпался с мыслью, что мира больше не существует.




ОДИН



Наутро после того как мы похоронили птичку, я проснулся с высокой температурой. Все тело ломило, горло болело, голова раскалывалась. Я уставился на свои руки, словно они принадлежали кому-то другому. Когда я попытался встать, вся комната зашаталась, и закружилась. Я попытался сделать шаг, но мои ноги меня не слушались. Не устояв на ногах, я рухнул в кровать.

В дверях комнаты появилась мама, но почему-то она показалась мне нереальной.

— Мам? Мам? Это ты? — мне казалось, что я кричал.

В её глазах читался вопрос.

— Да, — сказала она. У неё был очень озабоченный вид.

— Я упал, — сказал я.

Она начала что-то говорить, но я не мог разобрать ни слова. Все было так странно, и мне стало казаться, что я просто сплю. Мама потрогала мой лоб:

— Да ты весь горишь, — сказала она.

Я почувствовал её руку на своем лице.

Я продолжал гадать, где же я нахожусь, так что я спросил:

— Где мы?

— Чшш, — успокаивала меня мама.

Мир вокруг затих. Между мной и миром появился невидимый барьер, и на мгновение мне показалось, что мир никогда не хотел, чтобы я существовал, и сейчас пользуется возможностью, и избавляется от меня.

Я поднял глаза, и увидел маму с двумя таблетками аспирина и стаканом воды в руках. Когда я взял стакан, то стало заметно, как сильно трясутся мои руки. Мама сунула мне в рот термометр.

— Сорок один, — сказала она, взглянув на термометр. — Такую температуру нужно сбить. Это всё твои тренировки в бассейне, — покачав головой, сказала она.

— Это просто простуда, — прошептал я. Но мне показалось, что это сказал кто-то другой.

— Я думаю, у тебя грипп.

Но сейчас лето. Слова крутились у меня на языке, но я не мог их произнести. Меня трясло. Мама укрыла меня ещё одним одеялом.

Голова закружилась, в глазах потемнело, и я уснул.

Птицы падали с неба. Воробьи. Миллионы воробьев. Это был дождь из воробьев. Падая, они задевали меня, и я весь был покрыт их кровью. Я не мог найти места, чтобы укрыться. Их клювы рассекали мою кожу как стрелы. Я видел, как падает самолет Бадди Холли и слышал песню Вейлона Дженнингса «Ла Бамба». Я слышал, как плачет Данте. И когда я обернулся, чтобы посмотреть, где он, я увидел его, держащего искалеченное тело Ричи Валенса. И тут самолет рухнул прямо на нас. Все что я мог рассмотреть — это тени и земля в огне.

Потом небо и вовсе исчезло.

Я, наверное, кричал во сне, потому что мама и папа вбежали в мою комнату. Меня трясло, и я весь вспотел. И вдруг я понял, что рыдаю и никак не могу остановиться.

Отец взял меня на руки и сел в кресло. Я чувствовал себя маленьким и слабым. Я хотел обнять его, но руки меня не слушались. Мне захотелось спросить у него, держал ли он меня также в детстве и почему я этого не помню. Я начал думать, что все еще сплю, но увидев, как мама меняет простыни на моей кровати, я понял, что это реально. Всё кроме меня.

Кажется, я что-то бормотал. Отец прижал меня крепче, и что-то прошептал. Но ни его объятья, ни его шепот не избавили меня от озноба. Мама обтерла меня полотенцем, и вдвоем с отцом они сменили мне одежду. И вдруг я сказал странную вещь: «Только не выбрасывай мою футболку. Мне её подарил папа». Я расплакался, но не знал почему, ведь я не из тех парней, которые плачут. Я подумал, что может быть это вовсе не я, а кто-то другой разрыдался.

Я услышал, как отец прошептал: «Тише, все в порядке». Он положил меня на кровать, а мама протянула мне стакан воды и ещё аспирина.

Я взглянул на отца, и понял, что он волнуется. Мне стало грустно от того, что я заставляю его тревожиться. Я хотел сказать ему, что вовсе не ненавижу его. Я просто не понимаю его, не понимаю, какой он на самом деле. Но я очень хочу его понять. Мама сказала что-то отцу на испанском, и он кивнул.

Мир затих. Я уснул, и сны вновь вернулись. Мне снилось, что за окном лил дождь, сверкали молнии, слышались раскаты грома. Я увидел себя, бегущего под дождем. Я искал Данте, я звал его: «Данте! Вернись! Вернись!» Потом я стал искать, и звать отца: «Папа! Папа! Где ты? Куда ты ушел?»

Когда я снова проснулся, то был весь мокрый от пота. Отец сидел в кресле и внимательно смотрел на меня. В комнату вошла мама. Она посмотрела на отца, а потом на меня.

— Я не хотел вас пугать, — сказал я шепотом.

Мама улыбнулась, и я подумал, что в молодости она была довольно привлекательной девушкой. Мама помогла мне сесть.

— Дорогой, ты вспотел. Почему бы тебе не принять душ?

— Мне снились кошмары.

Я положил голову ей на плечо. Я хотел, чтобы вот так втроем все вместе мы сидели вечно.

Отец помог мне принять душ. Как только теплая вода коснулась моего тела, я вспомнил о своих снах… Данте, мой отец. Интересно, как выглядел мой отец в молодости. Мама говорила, что он был красив. Такой же красивый, как и Данте? И я тут же сам удивился своим мыслям. Когда я вернулся в постель, мама уже успела поменять постельное белье.

— Жар прошел, — сказала она, и протянула мне стакан воды. Я не хотел пить, но выпил весь стакан. Я даже не знал, что меня так сильно мучает жажда. Я попросил маму принести ещё воды.

Отец все еще сидел в кресле.

— Ты искал меня, — сказал он.

Я взглянул на него.

— Во сне. Ты искал меня.

— Я всегда ищу тебя, — прошептал я.


ДВА



На следующее утро я проснулся, и подумал, что умер. Я понимал, что этого не может быть, но все еще продолжал думать об этом. Может быть, какая-то часть тебя умирает, когда ты болеешь? Я не знаю.

Мамино лечение состояло в том, чтобы влить в меня галлон воды. В конце концов, я взбунтовался и отказался пить.

— Мой мочевой пузырь скоро лопнет.

— Это необходимо. Нужно промыть твой организм.

Но вода это не единственное, что меня раздражало. Я ненавидел её куриный суп. Первая тарелка была восхитительна. Я еще никогда не был так голоден. Это был в основном бульон. Но суп появился и на второй день. И это тоже было нормально, потому что это был уже полноценный суп с курицей, овощами и теплым хлебом. Потом суп был на обед и на ужин.

Мне надоели вода и куриный суп. Мне надоело болеть. После четырех дней в постели, я решил, что выздоровел.

— Я уже поправился, — сообщил я маме.

— Еще нет, — ответила она.

— Я в заложниках, — первое, что я сказал отцу, когда он вернулся с работы.

Он ухмыльнулся.

— Я в порядке, пап. Правда.

— Ты еще бледный.

— Мне нужно на свежий воздух.

— Потерпи ещё денек, — сказал он, — а потом можешь идти и творить свои безобразия дальше.

— Хорошо, но только больше никакого куриного супа.

— Это ты с мамой договаривайся.

Выходя из моей комнаты, он немного замешкался. Стоя спиной ко мне он спросил:

— Тебе больше не снились кошмары?

— Мне постоянно снятся кошмары, — ответил я.

— Даже когда ты здоров?

— Ага.

Он обернулся, и посмотрел на меня.

— И ты всегда ищешь кого-то?

— В основном да.

— И ты всегда пытаешься найти меня?

— Мне кажется, что в первую очередь я хочу найти себя, пап.

Было странно обсуждать с ним что-то подобное. Но я тоже был напуган этими кошмарами. Я хотел продолжить разговор, но не знал, как выразить словами то, что было внутри меня. Я посмотрел на отца и пожал плечами.

— Извини, — сказал он. — Извини, что я так далеко.

— Ничего.

— Нет, — сказал он, — это не нормально.

Казалось, он хотел сказать ещё что-то, но передумал. Он развернулся и вышел из комнаты.

Я опустил взгляд. Вдруг я услышал голос отца:

— У меня тоже бывают кошмары, Ари.

Я хотел узнать у него, были ли эти кошмары связаны с войной или с моим братом. Я хотел спросить, просыпается ли он таким же напуганным, как и я. Но все что я сделал, это просто улыбнулся ему. Он наконец-то, рассказал что-то о себе. Я был счастлив.


ТРИ



Мне разрешили смотреть телевизор. Но я кое-что понял о себе. На самом деле, я не люблю телевидение. Ни капельки. Я выключил телевизор и стал наблюдать за мамой, которая сидела за кухонным столом и готовилась к занятиям.

— Мам.

Она посмотрела на меня, и я попытался представить её, стоящую перед классом. Интересно, что парни о ней думают. Как они её видят? Нравится ли она им?

— О чем ты думаешь? — спросила она.

— Тебе нравится преподавать?

— Конечно, — сказала она.

— Даже если твоим ученикам все равно?

— Я открою тебе секрет. Я не несу ответственность за то, хотят мои ученики учиться или нет. Желание должно исходить от них, не от меня. Это всего лишь моя работа.

— Даже если им все равно?

— Даже если им все равно.

— А если твои ученики так же, как и я считают, что жизнь скучна?

— Таково мнение всех пятнадцатилетних.

— Это просто период, — сказал я.

— Да, это просто период такой, — ответила она и рассмеялась.

— Ты любишь пятнадцатилетних?

— Ты спрашиваешь, люблю ли я тебя или своих студентов?

— И про себя, и про них.

— Я тебя обожаю, Ари, ты же знаешь.

— Да, но ты также обожаешь и своих учеников.

— Ты ревнуешь?

— Можно мне пойти на улицу?

Я не мог также умело, как она избегать неприятных мне вопросов.

— Ты можешь выйти только завтра.

— Ты тиран, фашист.

— Таков мир, Ари.

— Благодаря тебе я знаю разные режимы правления. Муссолини был тираном. Франко был тираном. И папа говорит, что Рейган тоже тиран.

— Не воспринимай шутки отца так буквально, Ари. Он всего лишь хотел сказать, что президент Рейган, по его мнению, слишком деспотичен.

— Я знаю, что он имел в виду. Так же, как и ты понимаешь, что я имею в виду.

— Я тебя поняла, Ари. Но ты все равно не выйдешь из дома.

— Я просто хочу выбраться отсюда. Я схожу сума.

Она встала, подошла ко мне и сказала:

— Мне жаль, что ты считаешь, что я слишком строга с тобой. Но у меня на это есть причины. Когда ты подрастешь…

— Ты всегда так говоришь. Мне пятнадцать. Сколько мне должно исполниться, мам, прежде чем ты поймешь, что я уже не маленький мальчик?

Она взяла мою руку и поцеловала.

— Для меня ты всегда ребенок, — прошептала она. По её щекам катились слезы. Я не мог понять, что происходит. Сначала Данте, потом я, теперь мама. Может быть слезами можно заразиться так же, как и простудой?

— Все хорошо, мам, — прошептал я и улыбнулся ей. Я надеялся, что она объяснит причину своих слез. — Ты в порядке?

— Да, — сказала она, — все хорошо.

— Я так не думаю.

— Я стараюсь не сильно волноваться за тебя.

— Почему ты волнуешься? Это был просто грипп.

— Я говорю не об этом.

— А о чем?

— О том, чем ты занимаешься вне дома.

— Всякой ерундой.

— У тебя даже нет друзей.

Она вдруг осеклась и закрыла рот рукой.

Мне хотелось возненавидеть её за такие обвинения.

— А мне никто и не нужен. И как у меня могут появиться друзья, если ты даже не выпускаешь меня из дома? И кстати, у меня есть друзья, мам. Школьные друзья и Данте. Он мой друг.

— Ах да, Данте, — сказала она.

— Да, — сказал я — Данте.

— Я рада за Данте.

— Я в порядке, мам. Я не тот тип парней… — я не знал, что сказать. — Я просто другой, — сказал я. Я даже сам не понял, что я имел в виду.

— Знаешь, что я думаю?

Я не хотел знать, что она думает. Но мне придется выслушать её.

— Конечно, — сказал я.

Она проигнорировала мой сарказм.

— Я думаю, что ты не догадываешься, насколько сильно мы тебя любим.

— Я знаю.

Она хотела что-то сказать, но передумала.

— Ари, я просто хочу, чтобы ты был счастлив.

Мне хотелось объяснить ей, что мне трудно быть счастливым. Но я думаю, что она это и сама прекрасно понимала.