Он осмотрелся вокруг безумным взором. Среди домов на холме возвышался церковный шпиль, в постройке рядом с церковью горел свет. — Подожди меня, — сказал он Анне.

— Нет. Не оставляй меня, Арман. — Началась новая схватка, она задыхалась, ее потрескавшиеся губы побелели.

Арман разглядел вблизи какой-то темный сарай; он забросил в кусты чемоданы, поднял Анну на руки и внес ее в раскрытую рассохшуюся дверь. Помещение было пусто, только в углу лежала охапка соломы. Арман положил на нее Анну.

— Мои ноги! — вскричала она. — Ноги должны быть выше! — Он подложил под ноги охапку соломы.

Она тяжело дышала, лицо ее было в поту. Над головой Анны Арман различил надписи, сделанные белой краской: «Вив ла Франс! Вив де Голль! — Да здравствует Франция! Да здравствует де Голль!» — очевидно, в этой лесной постройке встречались члены Сопротивления.

— Воды! — застонала Анна. — Ради Бога, воды! — Он поцеловал ее в лоб. — Сейчас я вернусь!

Он привел священника и принес воды. Священник зажег свечи вокруг Анны. Схватки теперь происходили регулярно; она кусала губы и так ослабела, что не могла вымолвить ни слова; наконец, с трудом простонала:

— Воды!

— Нельзя! — остановил Армана священник, когда тот хотел поднести чашку к губам Анны. — Намочите платок и смочите ей губы. Пить ей нельзя. — Арман сделал то, что ему велели.

— Теперь поднимите ее! — продолжал распоряжаться священник.

Арман приподнял Анну, и священник подстелил под нее газету. — Это для дезинфекции, — сказал он. — В типографском шрифте есть керосин, он дезинфицирует.

Анна дышала коротко и затрудненно. Внезапно отошли воды. Она приподнялась на локтях, раздвинутые ноги ее были согнуты в коленях, лицо выражало какую-то отрешенность и вместе с тем сосредоточенность и решимость. Пламя свечей, окружавших роженицу, трепетало на ветерке.

Арман увидел, что священник, засучив рукава рясы, нагнулся над Анной и ввел ладони между ее ног. Раздался нечеловеческий крик, и священник выпрямился, держа за ножки винно-красного ребенка, который громко закричал.

— Отлично! — сказал священник, передавая младенца Арману, который успел заметить, что это девочка, но сразу же устремил взгляд на Анну — между ее ног струился густой поток крови, потом начал выходить какой-то темно-красный сгусток. Анна громко стонала.

— Послед! — сказал священник. — Скорее тряпок и воды.

Арман положил ребенка на солому у плеча Анны и побежал за кувшином. Стоны Анны усилились. Помещение вдруг ярко осветилось, и Арман увидел, что в изголовье Анны упала свеча, и солома вспыхнула. Арман вылил на солому воду из кувшина и схватил вопящего ребенка.

— Ей обожгло ножку, — сказал священник.

Кровь продолжала литься на солому, темная, как бургундское вино. С каждым стоном Анны извергался новый поток крови. «Господи, когда же это кончится, — подумал Арман. — Должно же кровотечение остановиться, тогда он обмоет Анну и даст ей ребенка».

Вдруг крик Анны замер, и словно издалека Арман услышал голос священника: — Она умерла, сын мой.

Он не понял. Священник снова положил ему руку на плечо и повторил: — Ваша жена умерла. Да упокоится она в мире. Господь дал, Господь и взял.

Крики возобновились. Арман поднял Анну, обнял ее и нежно баюкал в своих объятиях, чтобы она успокоилась, замолкла. Вдруг он понял, что это он кричит, а Анна безмолвна, она мертва. В помещении стоял запах крови и стеарина от горящих свечей. Священник взял в руки ребенка и что-то говорил о том, что надо перевязать обгоревшую ножку.

Арман опустил тело Анны на солому. Он ничего не чувствовал, в нем все омертвело. Вдруг он уставился пустым взглядом на белые буквы на стене над головой Анны. — Вив! Да здравствует! — прочел он вслух, как будто не понимая смысла. Слезы хлынули потоком, он нагнулся и поцеловал Анну в губы, раскрытые в последнем крике. — Вив Анн! Да здравствует Анна! — безумно закричал он, целуя ее снова и снова. — Вив! Вив! Да здравствует! Да здравствует!

Когда Арман, оставив Анну, дошел до церковной пристройки, ему сразу открыла старая женщина с встревоженным лицом. Она провела его умыться и дала приготовленную для него чистую одежду. В углу комнаты он увидел ребенка, спящего в деревянном ящике под грубым покрывальцем. Священник ждал его в другой комнате; скрестив на груди руки, он внимательно посмотрел в лицо Арману. Арман увидел в окно маленькое кладбище за церковью. — Мы должны похоронить ее здесь, — сказал он мертвым голосом.

— Невозможно. Сейчас полночь.

— Тогда завтра утром.

— Надо достать гроб, надгробный камень.

— Надо ее похоронить!

— Надо зарегистрировать ее смерть. Наш поселок слишком мал, и у нас нет нотариальной конторы. Придется сходить в городок, это в двух километрах…

— Нет! Надо обойтись без регистрации.

Священник, все еще стоявший со сложенными на груди руками, пристально посмотрел на Армана, и тот вспомнил взгляд, брошенный им на бритую, с пушком отрастающих волос голову Анны, когда он вошел в сарай.

— Вы не хотите регистрации? — медленно спросил он.

Арман почувствовал, что единственный выход — воззвать к милосердию.

— Умоляю вас, отец мой, похороните ее! Она была ангел. — Слезы бежали по его щекам. — Поверьте мне! Она была невинна, словно ангел.

— Хорошо, я согласен. Успокойтесь, сын мой. Я похороню вашу жену. Но назовите свое имя.

— Арман Жолонэй.

Арман не видел, что священник взглянул в сторону двери, в темном проеме дверей стояла экономка. Она вздрогнула и попятилась.

— Вы обещаете мне? — молил Арман.

— Обещаю. На рассвете она будет похоронена.

Экономка сделала Арману знак следовать за ней. Он прошел в другую комнату и миновал спящего в углу ребенка, не взглянув на него.


Туманным утром священник читал молитву у открытой могилы; Арман, слушая латинскую скороговорку, неотрывно глядел на белое лицо Анны. Смысл латинских слов, полузабытых со школьных лет, почти ускользал от него. Вдруг послышались шаги; он насторожился. В сером тумане обозначились две человеческие тени. Священник кончил молитву и осенил крестом усопшую. Арман встал на колени. Он почувствовал чье-то присутствие за своей спиной, но встать уже не успел — ему заломили назад руки.

— Кто это?! — Арман попытался вырваться, но его держали крепкой хваткой. Священник подошел к нему и приветственно кивнул незнакомцам, державшим Армана. — Это товарищи из маки, члены отряда Сопротивления, — сказал он. — Они борются за освобождение Франции от захватчиков.

— Вы? — вскричал Арман. — Вы их вызвали? Вы ведь мне обещали…

— Я обещал похоронить вашу жену, но не укрывать предателя. — Глаза его сузились. — Вы предали родину, Жолонэй, и заслуживаете наказания.

Арман закричал в бессильной ярости.

— Ты мерзавец, Жолонэй. Боши побеждены, но товарищи из маки продолжают свое дело, чтобы окончательно очистить Францию от фашистской мерзости. С помощью Бога Всемогущего мы этого достигнем. — Он кивнул одному из парней, державших Армана, тот вынул из-за пояса пистолет и прижал его к боку Армана.

— Поторапливайся, Жолонэй!

— Моя дочь! — вскричал Арман.

— Мы не изверги. Отдадим ее на воспитание монахиням. Дитя не пострадает за грехи отца.

Арман вырвал свою правую руку и выхватил пистолет у державшего его молодого парня. Пуля просвистела над ухом священника, второй парень отбежал. Первый вцепился в пистолет и упал вместе с Арманом на землю. После минутной борьбы Арман вскочил и, встав ногой на грудь поверженного противника, приказал священнику, направив на него пистолет:

— Веди в подвал!

— К-куда? — запинаясь, спросил священник.

— В подвал! Который под землей! И дурака не валяй, не то…

Священник повернулся к дому, Арман навел пистолет на другого парня, который двинулся к нему. Священник остановился перед дверью в углублении стены и, показав на нее движением подбородка, прошептал: — Заперто…

— Ключ! — потребовал Арман. — И не ловчи! Мне-то без разницы, разнесу я вам всем головы или запру в подвале.

Священник достал из кармана ключ, Арман жестом велел ему отпереть дверь, взял у него ключ и погнал всех троих перед собой вниз по лестнице. Неожиданно один из партизан обернулся и кинулся на Армана, тот нажал на спусковой крючок, и парень получил заряд прямо в грудь. Руки его повисли, и он упал на колени. — Мерзавец! — выдохнул он в лицо Армана и скатился по ступеням лестницы.

— Молчать! — крикнул Арман священнику, который начал читать литанию. — Лечь на землю! — Оба легли ничком, Арман взбежал по лестнице и запер за собой дверь. Держа перед собой пистолет, он обыскал дом. Комнаты были пусты, и в деревянном ящичке в углу ребенка не было. Как это ни было бессмысленно, он хотел воззвать к своей дочери, но ведь у ребенка еще не было имени. — Вив Анн! — закричал он, кидаясь в прихожую. — Вив Анн, где ты, Вив Анн? — и он увидел через распахнутую дверь бегущих к дому людей.

5

1945–1951


Мадам Клузе встала с кресла, услышав настойчивый стук во входную дверь своего старого дома в окрестностях города Каркассона на берегу реки Од. Она двигалась с трудом из-за поврежденной спины, — мачеха ударила железным прутом пятилетнюю девочку. Стук повторился, и она сердито проворчала: — Вам бы мои мозоли! — Открыв дверь, она увидела бородатого мужчину с ребенком на руках. Он сказал, что пришел по объявлению, и спросил, не сдана ли еще комната.

— На какой срок вы хотите ее снять? — спросила она подозрительно.

— Это зависит от того… Можно мне войти?

— Необходим задаток, — сказала она, открывая дверь лишь настолько, чтобы его пропустить. — Ребенок не крикливый?

— Девочка тихая и послушная.

— Если окажется, что это не так, я откажу вам. От иных детей бывает больше беспокойства, чем от собак. — Она внимательно посмотрела в глаза незнакомца — светло-серые, цвета матового серебра. — С собаками я постояльцев не беру. Не выношу собак.

— Понимаю вас, — кротко согласился он.

— Я люблю кошек, — продолжала она, ведя его в комнату. У женщины была заячья губа и не хватало нескольких зубов. — Кошки спокойные, а от собак много шуму. Вздумаете завести собаку — я вам откажу.

— Нет, нет, что вы…

Арман вручил задаток, она сунула его в карман юбки.

— Какого возраста ребенок?

— Полтора года.

— Слишком мала. — Она бросила взгляд на Ви. — Чем вы ее кормите?

— Она ест все. — С тех пор, как Арман полгода назад украл Ви из сиротского приюта, он кормил ее хлебом, размоченным в молоке, а потом, выкрасив в каштановый цвет ее светлые волосы, осмеливался заходить с ней в дешевые кафе и удивлялся, что девочка ест все что угодно с его тарелки.

— Это ваш ребенок?

Арман кивнул.

— А мать?

— Умерла.

— Вырастет хорошенькой. — На этой благожелательной ноте знакомство окончилось.

Волосы Ви уже восстановили свой естественный цвет — светло-золотистый. Но, пробравшись в приют, он опознал своего ребенка не по цвету волос, а по особой примете — страшному шраму от ожога на бедре. В детской спальне приюта было жарко натоплено, дети спали с задранными рубашонками, и он почти сразу увидел у одного из ребятишек примету страшной ночи рождения Ви. Теперь он благословлял эту мрачную примету, давшую ему уверенность, что он нашел именно своего ребенка. Он закутал Ви в одеяльце и вылез через окно, через которое и проник в спальню. Надо было еще перелезть через невысокую каменную ограду. С ребенком на руках это было нелегко, он неудачно спрыгнул и упал на спину, прижимая к себе Ви. Она даже не пискнула, как будто понимая, что надо молчать. На секунду он направил на нее луч фонарика — убедиться, что с ней все в порядке, — светло-голубые глаза глянули на него прямым невинным взглядом ее матери. С тех пор они двигались все дальше и дальше на юг, останавливаясь в гостиницах и пансионах, пока не достигли самого юга Франции — недалеко от границы с Испанией и Андоррой. В случае необходимости Арман мог пересечь Пиренеи, но он не хотел без крайней необходимости покидать Францию. Он устал бежать и скрываться, и ребенку нужна была спокойная жизнь. Так он решил поселиться в Каркассоне.


Через три месяца после того, как они стали жить у мадам Клузе, Ви начала говорить. Когда Арман похитил ее, годовалая Ви уже ходила и бегала. Теперь она говорила «папа», «молоко», «веток» вместо «цветок» и «бебе», что означало не «бэби», а «пить». Котенка Дружка она называла «Жок», мадам Клузе — «мам», с каждым днем осваивала новые слова, произнося некоторые из них забавнейшим образом, и начинала строить из них примитивные фразы.