— Нет! Не надо!

То, что она вскрикнула, видимо, только почудилось, потому что в следующее мгновение всю ее наполнила темнота.


Сан-Франциско. Калифорния


А в это время очень далеко, на другом конце света, с Барбарой Флорио происходило примерно то же самое. Она грезила. Иначе это назвать было нельзя.

Наверное, она приняла больше таблеток, чем обычно, или может быть, это в текиле содержалась какая-то галлюцингенная сила, но она грезила, как будто наяву, как будто смотрела качественный цветной кинофильм. Ей приснился — хотя вряд ли это можно было назвать сном — их летний дом в Орегоне. Она девочка, лежит на теплом прибрежном каменном уступе и наблюдает за морскими львами.

Всего их было двадцать, они грелись на солнышке, расположившись на скале почти прямо под ней. Взрослый самец там был только один, зато огромный и матерый. Его голова и плечи, покрытые косматой гривой, были повернуты вверх, почти вертикально. Он охранял стадо, находясь в центре, окруженный лениво развалившимися телами самок и детенышей. Барбару переполняла любовь к этому большому животному-самцу, защитнику, отцу и любовнику.

«Какое же прекрасное, — думала она, — какое же прекрасное было у меня детство». Впереди, сразу же за скалой со львами, вздымал и опускал свои воды океан. Бирюзовые валы с беловато-кремовыми барашками привычно обрушивались на гигантские колоннады скал, обточенные и отформованные океаном и временем. Некоторые были достаточно велики, чтобы дать приют деревьям — преимущественно елям, которые каким-то образом ухитрялись прилепиться корнями к камню, — но большей частью это были голые столбы и колонны. Океан вкупе с ветром придал им причудливые очертания. При желании можно было разглядеть амбар, стог сена или сахарные головы.

Неожиданно ее что-то отвлекло, вроде даже вывело из дремы. Она поняла, что в комнату кто-то вошел. Орегон отступил куда-то вдаль, сошел на нет. Она попыталась пошевелиться, но тело оставалось неподвижным. Совершенно. Обычно она спала довольно чутко, даже нагрузившись алкоголем и таблетками, но этой ночью ее как будто бы прижал огромный и одновременно невесомый пресс. Она не могла даже звука из себя выдавить. Тут же возникла мысль, не инсульт ли это, — то, чего она всегда боялась. Когда Барбара пребывала в нормальном состоянии, мысль о возможном инсульте наполняла ее паническим страхом, но сейчас она почему-то отнеслась к этому совершенно спокойно. Повернуть голову, хотя бы на дюйм и открыть глаза стоило ей огромных усилий. Она всегда спала с включенным ночником, но сейчас перед глазами все расплывалось как будто в тумане. Она увидела человека, который стоял в отдалении и смотрел на нее. Во рту мелкой дрожью затрепетал язык.

— Пожалуйста… — выдавила она.

На ее лицо упала тень. Она почувствовала, как век коснулись копчики пальцев. Веки сомкнулись, и она скользнула обратно в свой сон, похожий на цветное кино.

В светящемся пространстве между скалами парили морские птицы. Она отчетливо слышала удары волн об утесы. С грустью, которая никогда не покидала ее, она осознала, что вот таким образом этот беспокойный неугомонный океан исподволь подтачивает скалы. Но теплый ветерок быстро унес печаль прочь.

Она чувствовала, как он треплет ее волосы, и вглядывалась в пенящиеся буруны и вздымающиеся утесы. Начало припекать, а внизу вокруг каменной платформы, облюбованной стадом морских львов, среди гладких лоснящихся коричнево-золотистых туш, кроме колыхания волн, кажется, больше никакого движения вообще не было. Властный настороженный взгляд самца трансформировался в сонное мигание. Барбара увидела, как морской лев открыл рот в зевке, обнажив похожую на пещеру розовую пасть, приподнялся и вновь с шумом плюхнулся на скалу. Ветерок донес до нее глухой звук от удара восьмисоткилограммовой туши и ленивый стон зверя. Впереди смутно простирался безбрежный океан, солнце обжигало волны. Барбара наслаждалась, и не было ни сожаления, ни печали.

И снова в ее грезы вторгся какой-то звук. Он принадлежал отвратительному настоящему. Ее прекрасный морской лев тоже услышал этот звук. Его глаза вспыхнули. Он поднял массивную голову, осмотрелся и шумно втянул ноздрями воздух. Возможно, он почуял запах какой-то опасности, потому что раскрыл пасть, показывая острые зубы, резко выделяющиеся на фоне пятнистого нёба.

Барбара всплыла на поверхность. Почему все тело такое свинцовое? Почему она не может рта даже раскрыть, не говоря уже о том, чтобы заговорить? С мучительным усилием Барбара попыталась опереться на локоть. Ей наконец удалось приподняться на несколько дюймов и раскрыть затуманенные глаза. Она чувствовала, как по подбородку стекает слюна.

Дверцы платяного шкафа были раскрыты. Она увидела руки, методично перебирающие одежду. Этот некто переворачивал каждую этикетку и внимательно изучал. Она попыталась заговорить, но единственным результатом ее усилий стал высунутый в щель между полураскрытыми челюстями язык. Она предприняла новую попытку, затем еще одну. Наконец ей удалось еле слышно проговорить:

— Ч-ч-что ты делаешь?

— Ничего. Спи.

— Ч-ч-чего тебе нужно?

— Тихо. Спи, пожалуйста.

Барбара упала на подушки, ее веки дрожали. Больше она не могла произнести ни слова. Ей хотелось снова вернуться в свой сон, но безуспешно. Этот некто ее испугал. Веки некоторое время оставались закрытыми, заслоняя его от нее, но затем, затрепетав, неуверенно открылись.

«Что ты там делаешь? — вертелось у нее в голове. — Зачем роешься в моей одежде? Почему читаешь ярлыки, как будто покупаешь что-то на распродаже?»

И тут до нее начало доходить.

«Вот, значит, как! Тебя интересует материал, из которого это сшито. Ищешь синтетику, потому что она тебе нужна. Но это не так уж трудно выяснить. Вот, вижу. Найдены две вещи, те, какие нужно. Повешены рядом. Теперь из одной ты вытягиваешь длинную нить. Я знаю, что ты сейчас сделаешь. Подожжешь ее с помощью маленькой пластмассовой зажигалки. Она у тебя в кармане».

Барбара увидела, как вспыхнуло желтое пламя. В глазах потемнело. Сейчас она пребывала где-то посередине между спасительным, уводящим от всех проблем сном и кошмарной явью. Впрочем, действительность была просто другим видом сна, отвратительным. В такие сны ей приходилось окупаться очень часто. Наблюдая за происходящим, она точно знала, как все будет.

«Теперь уже легко. Ты всунешь тлеющую нитку в рукав другой вещи. Затем убедишься, что все вешалки висят прямо, чтобы все выглядело, как будто никто ничего не трогал. Потом прикроешь дверцы платяного шкафа. Но не до конца. Оставишь щель в несколько дюймов, чтобы внутрь проникал воздух. Иначе твоя хитроумная маленькая система может не сработать».

Нужно разбудить спящий дом. Она попыталась закричать, но не получалось. Из-под век медленно потекли слезы, но все это без единого звука.

— Зачем? — прошептала она одними губами. — Зачем? — И услышала мягкие шаги.

— Ш-ш-ш. Это тебе.

К груди что-то протиснулось, какой-то предмет. Невидимая рука подняла ее руку и прижала ею этот предмет. Со шлепком.

— Теперь спи. — Ее лба легко коснулись губы. И вот уже она одна и снова начала погружаться в сон, до нее снова донесся рокот океана, а кожа ощутила прикосновение солнечных лучей. Это, конечно, лучше, чем думать о том, что грядет. В этом ласковом мире онемевшие пальцы распрямились и ощупали предмет, который ее заставили прижать к груди. Вещица небольшая, легкая, приятная, знакомая. Вон там что-то твердое, здесь шелковистое.

Вдруг, осознав, что это такое она держит, Барбара вскрикнула.

Но это был не настоящий крик, и в реальном мире услышать его никто не мог. Но вожак стада морских львов услышал. Она увидела, как он поднялся, волнообразно колыхнув телом, и завертел головой по сторонам в поисках опасности. Молодые самцы последовали его примеру, выпучив желтовато-коричневые глаза. Решение вожак принял быстро. Он зычно рыкнул и ринулся в середину своего гарема, расталкивая самок. Их тучные тела пришли в движение. Тяжело ступая ластами, стадо начало передвигаться к краю скалы. Барбара внимательно наблюдала за их уходом, восхищаясь, как неуклюжесть внезапно сменялась грацией, когда животные устремлялись в воду и чуть отплывали вперед. Вожак, как и положено отважному капитану, покинул скалу последним. Прежде чем соскользнуть с нее, он повернул усатую морду и, казалось, пристально посмотрел Барбаре в глаза. А затем, подняв тучу брызг, исчез в бирюзовой воде вместе со своей семьей. Скала внизу опустела.

По воде пополз черный туман. Тяжелый и ядовитый, он начал быстро распространяться, завихряясь то тут, то там, смазывая и загрязняя голубизну. Она знала, что это не туман, а нечто другое — то, что исходило из платяного шкафа. Эта субстанция была тяжелее воздуха и обволакивала пол. Поэтому индикаторы дыма, установленные на потолке, среагировать на нее не могли. Они, конечно, сработают, но тогда будет уже слишком поздно. Слишком, слишком поздно. А черная масса все прибывала и прибывала.

С огромным трудом Барбаре удалось в очередной раз разлепить глаза, чтобы увидеть, как этот туман клубится в ногах ее постели. Она плыла в этом черном «море», как сказочная принцесса, брошенная в волны по воле злого волшебника. Потом она закрыла глаза. В последний раз.


Катманду


Лекарство подействовало, но кое-какая способность соображать у нее все же осталась. Это помогло ей начать вспоминать. В полусне мало-помалу перед ней возникали картины недавних событий. Она в горах. Пронзительно-белая пустыня. Они идут, проваливаясь в снег почти по колено, прокладывая в нем глубокую борозду. Впереди Роберт, она связана с ним веревкой. Она продолжает идти, а когда спотыкается, веревка резко дергается, а затем туго натягивается.

Пурга с ледяным ветром неистовствует, и она чувствует, что силы у нее на исходе. Она борется за каждый шаг, ухватившись за веревку, которая сейчас ее единственное спасение. Пока она может за нее хвататься, еще не все потеряно.

И вдруг она осознает, что соскальзывает, падает куда-то, ударяясь о лед и камни. Затем веревка рывком затягивается вокруг пояса. Она лежит, ожидая Роберта, сил, чтобы подняться, никаких нет. Вот и он неясно вырисовывается над ней, затем приседает рядом на корточки. Она ощущает его руки, которые что-то ощупывают у нее на поясе.

— Что ты делаешь? — слышит она свой растерянный голос.

— Так дальше нельзя, Ребекка. Вдвоем у нас ничего не получится.

— Но, Роберт!

— Дальше мы пойдем раздельно. — Из-за ветра она едва слышит его. — Постарайся не отставать.

— Роберт, не оставляй меня!

Но он уже отстегнул карабин от ее пояса и поднялся на ноги.

— Попытайся не отставать, — повторяет он и сворачивает веревку в аккуратную бухту, которую затем прикрепляет к ее поясу. Потом поворачивается и начинает карабкаться по каменистой осыпи.

— Роберт!

Она заставляет себя подняться на ноги. Итак, она отстегнута и брошена одна в этой воющей белизне. То есть обречена. В отчаянии она кидается за ним. Ботинки скользят по льду, и она опрокидывается на бок. А он уже далеко впереди, едва заметный в снежном вихре.

Очень не хочется умирать. Она ковыляет вперед, выкрикивая его имя. За все время он оборачивается лишь один раз. Она успевает увидеть, да и то мельком, только его защитные очки. Больше ничего. Потом он огибает заснеженную скалу и исчезает.

Она продолжает ковылять вслед за ним. Веревка, сложенная и теперь совершенно бесполезная, как будто насмехаясь, бьет ее по бедру. Все бесполезно. Чтобы выбраться отсюда, никаких сил не хватит, и никакие инстинкты самосохранения не помогут. Она брошена здесь умирать.

Продолжая кричать, она слышит голоса. Они приходят из другого мира. Но язык ей непонятен, на нем с равным успехом могут говорить и ангелы, и черти. Скорее всего черти, потому что в рай ей путь заказан.

Потом она чувствует, как ее вены начинает заполнять темнота, наверное, доктора увеличили дозу.

На этот раз тьма оказывается полной.


Сан-Франциско


В одной из точек этого самоуничтожающегося мира сестры встречаются.

Девон стискивает Терезу, как уже делала это однажды, и тащит сестру прочь от лестничного колодца, который теперь как открытая дверца в паровозную топку. Огонь страшно завывает, похожий на какое-то разъяренное огромное животное. Взявшись за руки, девочки припадают к перилам и широко раскрытыми глазами глядят на пламя, которое поднимается к ним по лестнице. Доски пола под их босыми ногами очень горячие. Воздух сушит кожу, обжигает легкие, ест глаза.

— Мама! — кричит Тереза в пламя.

Следом эхом отзывается Девон.

— Мама! Мама!

— Где она? — лепечет Тереза.