Жюльетта Бенцони - Аврора

— Теперь это уже неважно, ведь то блестящее посольство, которое должно было с оружием в руках узнать правду о судьбе моего брата, так никуда не отправилось и теперь уже никогда не отправится! Я уж не говорю о браке, которым вы меня как-то манили!

— Правитель не всегда может сразу исполнить свои намерения. Я думал, вы это понимаете...

— Я тоже так думала, но...

— Какие тут могут быть «но»?

— Но если перейти к делам, то будут затронуты интересы слишком большого числа людей. Я имею в виду не только вашу благородную супругу, которой я не желаю причинять боль, но и других, тайных «доброжелателей», взять хотя бы автора этого подметного письма. Он не оставит в покое ни вас, ни меня. Потому, Ваше высочество, я и думаю: не лучше ли было бы для нас обоих покончить с нашими отношениями...

— Восхищен вашим благоразумием, но почему бы вам не поинтересоваться моим мнением?

Он отнял у нее щетку и попытался погладить по шелковистым волосам. Аврора не оттолкнула его и даже зажмурилась, когда он, отбросив щетку, стиснул ей голову ладонями.

— Что скрывает это прекрасное личико, эта упрямая головка? Чего я добьюсь, если сожму ее сильнее и раздавлю? — Фридрих Август сжал ее голову сильнее, и Аврора взмолилась:

— Отпустите, вы делаете мне больно!

Он послушался, но только для того, чтобы схватить ее за плечи. Пристально глядя на него в зеркало, Аврора произнесла:

— Вовсе не обязательно давить мою голову, чтобы узнать мои мысли. Они просты: я люблю вас и всегда буду вашей, но...

— Это «но» все портит!

— Все зависит только от вас. Может, вы решили, что я уступила вам только для того, чтобы добиться от вас помощи в моих безнадежных поисках? Так знайте: вы ничего от меня не добились бы, если бы я вами не пленилась. Я полюбила вас и только потому вам отдалась. Разве это сложно понять? Теперь я хочу забыть обо всех обещаниях, которые никогда не будут сдержаны, но ни при каких условиях я не стану игрушкой в руках ваших царедворцев, поэтому предпочитаю с вами расстаться, а не жить во все более тревожном ожидании новых грязных записок, где все ложь, кроме той ненависти, которая их питает. Одним словом, я хочу...

— Значение имеет только твоя любовь. Я схожу сума от мысли, что кто-то другой может ласкать тебя, обладать тобой. Ты застряла во мне, как стрела со слишком длинным острием, чтобы ее можно было вырвать, не лишив меня жизни. Я люблю тебя, моя божественная Аврора, и никогда не перестану тебя любить!

Она тихонько рассмеялась и легко провела пальчиком по губам возлюбленного.

— Тсс! Больше никаких обещаний! Он тоже засмеялся.

— Но одно обещание я все же тебе дам. Если тебе дорого это платье, лучше сбрось его, иначе через мгновение от него останутся одни лоскуты...

...Он собирался уйти под утро, но не смог: ему невмоготу было оторваться от спящей на животе посреди развороченной постели Авроры, ее золотистого тела, озаренного свечой, так заманчиво контрастировавшего с ее роскошными волосами. Он не смог сдержать снова ожившего желания и возвратился во дворец уже тогда, когда в Дрездене наступил день...

***

Аврора крепко проспала до самого полудня. Очнувшись, она не сразу сообразила, что в спальне возится Фатима: турчанка пыталась навести порядок. При пробуждении Аврора пыталась не растерять то волшебное ощущение полноты жизни и блаженства, которое подарила ей эта невероятная ночь, когда любовь, вместо того чтобы угаснуть, разгорелась еще более сильным, чем прежде, пламенем. Возлюбленный снова подтвердил это под утро, когда на прощанье прошептал ей на ухо:

— Я теперь никогда не смогу без тебя обойтись, дьяволица! Вечером я снова приду к тебе...

Последовал восхитительный день. Часть его Аврора посвятила уходу за своим телом, доверившись умению Фатимы. Она провела много времени в ванне и на массажном столе, долго раздумывала, какое платье надеть, и все отвергла, сославшись на внезапное недомогание...

Ответ на привезенные Клаусом письма требовал обстоятельности. Герцогиня Целльская писала о своей радости в связи с обретением дочерних драгоценностей, которые она намеревалась ей передать. Далее она заверяла графиню Кенигсмарк в своем дружеском расположении и в том, что та всегда будет ее желанной гостьей, но все это в довольно прохладной манере официальной переписки. Несравненно более теплым было письмо Шарлотты Беркхоф. Та справлялась о здоровье подруги и, тактично намекая на ее теперешнее высокое, но неудобное положение, напоминала, что при необходимости всегда окажет ей теплый дружеский прием, предоставив у себя убежище.

Сидя за бюро, Аврора не торопилась с ответами. Письмо Элеоноре занимало ее меньше: в нем достаточно было высказать уважение и радость в связи со своим участием в возвращении душевного спокойствия повелительнице, служить которой — ее долг и отрада... Никто не умел так, как она, расточать письменные реверансы.

Совсем другими были страницы — их набралось целых шесть! — предназначенные для баронессы. На них Аврора излила душу, рассказав всю свою историю. От этой умной и благородной женщины она не стала ничего скрывать, поведала и о своем счастье, и о страхах. Обмолвилась и о надеждах: сохранить любовь мужчины, чья ветреность была известна обеим, попытаться его привязать, плетя тайные и оттого еще более прочные узы. «Нет ничего, — писала она, — чего я не была бы готова предпринять, чтобы сделать наши узы гармоничными, даже когда огонь страсти по воле времени начнет угасать, — надолго, очень надолго!»

К концу дня она собралась послать за Клаусом, но тут он предстал перед ней сам. Он намеревался уехать следующим утром и явился за письмами теперь, чтобы не побеспокоить Аврору в неурочный ранний час. Аврора пригласила его к себе в кабинет и провела с ним несколько минут с глазу на глаз, не заботясь о возможных толках. Она чувствовала, как опечален молодой офицер, постепенно превратившийся в ее преданного друга, и впервые в жизни не могла выразить своего отношения словами. Он торопился, догадываясь, что она ждет любовника, и страдая от невыносимого зрелища ее красоты, подчеркнутой перламутром атласного платья и воздушными кружевами. Он забрал письма, запечатанные синим воском, и спрятал их себе под камзол.

— Вы еще вернетесь? — выдавила она.

— Если у вас не будет во мне нужды, то нет, не вернусь. Вы счастливы, и я прошу простить меня за то, что мне тяжело это перенести. Разрешите откланяться!

Клаус поклонился, Аврора протянула руку, и он, поколебавшись, прикоснулся к ней горячими губами. Прощальный поклон — и Асфельд сбежал. Аврора, глядя ему вслед, чувствовала себя уже не такой счастливой.

Это ощущение оказалось стойким и не прошло даже вечером, когда она снова оказалась в объятиях своего принца...

Через две недели Аврора занемогла.

Утром, поднявшись, она почувствовала, как пол уходит у нее из-под ног, и ей пришлось ухватиться за шторку балдахина, чтобы не упасть от головокружения. Сердце колотилось, как бешеное. Когда она села на постель, пляска перед глазами унялась, зато к горлу подступила тошнота. На ее стоны прибежала Фатима, быстро сообразившая, что происходит, и успевшая вовремя подставить тазик. Потом она помогла госпоже снова улечься, растерла ей виски холодной водой.

— Отдыхай! — распорядилась она. — Я принесу тебе обед.

— Не-е-ет! — застонала Аврора, от одной мысли о еде снова склонившаяся над тазиком.

Фатима расхохоталась:

— Я предложила тебе обед, чтобы лишний раз убедиться в своей правоте. Сегодня великий день: у тебя будет сын!

— Ты хочешь сказать, что я беременна?..

— Конечно! Это первые признаки... Ты не думала, что это может произойти?

— Нет. Признаться, это даже не приходило мне в голову... Но почему ты уверена, что будет мальчик?

— Потому что только мальчики сразу заставляют мать болеть.

Несомненно, турчанка была права. Амалия тоже мучилась тошнотой, когда вынашивала своих детей. Часто находясь рядом с сестрой, Аврора наблюдала, как та, бледная, как привидение, от малейшего запаха мучается приступами рвоты и мечется между постелью и креслом. Состояние будущей матери облегчалось лишь в саду Агатенбурга, где она прогуливалась, поддерживаемая с обеих сторон Авророй и Ульрикой. Погода не имела значения, главное было надышаться свежим, без примеси домашних ароматов, воздухом, ведь зимой окна дома были наглухо закрыты. Даже дворец мог пропитаться не вполне приятными запахами.

Новость повергла Аврору в отчаяние. Вспомнив мучения сестры, она испытала ужас и первым делом потребовала зеркало. Угадав ее мысли, Фатима исполнила приказание, но предупредила:

— Ты бледна, но это нормально, не тревожься: нездоровье редко длится больше трех месяцев...

— Думаешь, это меня успокаивает? Три месяца! Три месяца рвоты, бессилия, уродства...

— Уродливой ты не будешь!

Аврора прогнала ее негодующим жестом, зарылась лицом в подушку и заплакала, приходя в ужас от одной мысли о том, что скажет Фридрих Август, этот ценитель женской красоты, при виде жалкой пародии на свою возлюбленную... В таком состоянии ее и застала Елизавета, часто навещавшая подругу для разговора по душам в часы, отведенные у красивых женщин для священного занятии — туалета.

Первым делом она властно оторвала Аврору от подушек, позволив ей уткнуться лбом себе в плечо.

— Немедленно прекратите рыдать! Или вам не терпится стать уродиной?

— Рано или поздно я все равно ею стану. Лучше не тянуть и начать к этому привыкать уже сейчас.

— Честное слово, вы сошли с ума! Признаться, я не понимаю вашего горя. Родить от него ребенка — это же счастье! Его первенец, да еще мальчик, если верить Фатиме!

— Если он меня разлюбит, то мне больше не бывать счастливой. А он меня разлюбит, если я перестану отвечать на его желание. Какими глазами он на меня посмотрит, если увидит в таком состоянии?

— Не бойтесь, не увидит! Головокружение и тошнота накатывают по утрам, и даже это ненадолго. К тому же ваша беременность станет заметной еще только через три-четыре месяца. К тому же у вас такая горничная, о которой можно только мечтать! Доверьтесь ей и думайте только о себе! Главное — желание оставаться красивой. Не расставайтесь с ароматическим флаконом на случай приступов тошноты и думайте о том, как он примет из ваших рук своего первенца!

— А вдруг он меня, наоборот, прогонит?

— Боже правый, Аврора! Опомнитесь! Куда подевалась воительница, охотница, завоевательница, та, которую все мы знаем? Как вы не поймете, что может значить для вас появление малыша? Разве государь не обещал на вас жениться?

— Обещал как-то пару раз, но, похоже, эти обещания уже вылетели у него из головы...

— Ничего, полетают и вернутся! Одно дело — жениться на любовнице, и совсем другое — на матери своего сына...

— Вы так считаете? — пролепетала Аврора, приободренная приоткрытой подругой радужной перспективой.

— Еще бы! Я вам помогу. Скажите себе, что сражение начинается уже сегодня вечером. В Резиденцшлосс состоится бал. Вы будете танцевать на нем в самом красивом платье, с самой обворожительной улыбкой на лице!

— Какое там! Я не смогу...

— Еще как сможете! А пока что отдохните, расслабьтесь. Вас ждет бой!

Сила убежденности, которую пыталась внушить ей Елизавета, была такой, что будущая мать сразу почувствовала себя лучше. Она сумела не только достойно завершить свой туалет, но и съела несколько гренок с маслом и зимнюю грушу, а потом выпила бокал вина. Вечером, как и предрекала подруга, заехавшая за ней, она уже высоко держала голову, улыбалась и источала самоуверенность в стиле мадам де Монтеспан, чему способствовало белое атласное платье с золотой каймой, в котором она явилась на бал. На самом деле она еще чувствовала слабость, но восхищенный взгляд ее возлюбленного мигом ее излечил...

Они танцевали вместе, вызывая всеобщее восхищение, и после изящного реверанса этой пары придворные рукоплескали ей с тем большим воодушевлением, что в зале не было Кристины Эберхардины, оставшейся в своих покоях из-за недомогания, посещавшего ее с подозрительной регулярностью: какая женщина, влюбленная в мужа, согласится увидеть его сияющим в обществе любовницы?

Но кое-кто в зале был чужд всеобщему восхищению: стоя у окна со скрещенными на груди руками, новый канцлер Флеминг ждал, когда фаворитка усядется в кресло неподалеку от вдовствующей курфюрстины Анны Софии. Дождавшись этого момента, он вступил в окруживший ее круг и обратился к Авроре:

— Пригласить вас на танец после Его высочества будет настоящей наглостью, мадам. К тому же я не такой уж блестящий танцор, просто горю желанием с вами поговорить, хотя бы с целью знакомства.