- В смысле? – переспросила я каким-то деревянным и оглушенным голосом. – Они позже приедут, да?

Дядя еще сильнее сжал мои плечи и медленно покачал головой из стороны в сторону, продолжая удерживать мой взгляд:

- Нет, Бабочка. Никогда. Все. Остались только ты и я. Никого больше.

Тогда я еще не знала, не понимала – как это много. Как определяюще. Он тоже не знал. Догадывался возможно, потому и гостил у нас так редко. Но не знал, не допускал таких мыслей.

Я же в тот момент вообще ни о чем не могла думать. Я была дезориентирована, раздавлена и сбита с толку.

А еще я стала взрослой. Вот так, сразу. В один момент. И где-то в глубине моей души сломалась та самая вера в волшебство, которую так лелеяли все мои родные. И вместо «принцессы» и «феи Бабочки», которая всегда умела остановиться, не пересекая черту испорченности и избалованности, потому что любила своих родных, внутри меня впервые в жизни появился демоненок. Озлобленный, раненный, пришибленный. Пока молчаливый, еще просто не осознавший в полной мере то горе, что на него обрушилось. Но уже колючий, зубастый и ненавидящий реальность, которая, как оказалось, может быть такой отвратительной и ужасной даже в настолько прекрасный день весны.

Не могу утверждать, что очень запомнила все, что происходило дальше. Директор подскочила со своего места, что-то кудахтая и хлопоча вокруг меня, пока дядя Сережа, ощутив, видимо, что мои ноги подкосились, пытался устроить меня на стуле. Он тоже что-то говорил. Но я и его не очень слышала. В ушах, голове, даже во рту, кажется, стоял какой-то противный тихий гул, который перебивал все остальное. Не было даже мыслей о том, что же будет со мной теперь и как жить дальше? Я все пыталась осмыслить то, что как раньше уже никогда не будет.

Дядя забрал меня из школы. Не просто сегодня. Навсегда. Со всеми документами и табелем, в котором, как оказалось, уже успели выставить годовые оценки. Мы уезжали, оставляя за собой этот кабинет, десять лет моего ученичества в этой школе, всех моих друзей, даже Димку – семнадцатилетнего «короля» нашего класса, с которым я мечтала начать встречаться. И поцелуй, который он мне обещал, но так и не успел реализовать свои обещания. Я не пришла на свидание, назначенное на завтрашний обед. Все, даже только то, что могло случиться - уже осталось в прошлом.

И наш с родителями дом. Дядя Сережа сказал, что теперь я буду жить с ним, а пока, это лето, мы поживем на даче, чтобы немного смягчить боль и как-то адаптироваться к тому, что случилось. Таким образом, у меня одним махом забрали все, даже родной город – дядя жил в другой области, потому, якобы, и приезжал так редко в гости.

Если верить архивам семейных фотографий, то раньше, где-то до того возраста, когда мне исполнилось восемь, дядя бывал у нас чаще. Не то, чтоб жить прям. Но три-четыре раза в год приезжал. А потом – всего пять раз за следующие восемь лет. Так, что я и забывать его внешний вид начала. Не голос.

Моя мама, когда думала, что мы с Лешкой не слышим, говорила папе, что работа - это плохая отмазка для редких визитов к родным. Он только посмеивался и пожимал плечами, но отвергал все сомнения мамы в том, что старший брат не одобряет его жены и детей:

- Ты что, он в нашей детворе души не чает, - всегда со смехом отмахивался отец. – Просто Сережка очень занят. Ты же знаешь – у него дел выше головы.

То, что дел и работы у дяди Сережи море – знали мы все. Правда, ни в детстве, ни сейчас я не смогла бы ответить на конкретный вопрос, что же это за дела? У дяди был «бизнес». Это все, что знали я и Леша. Да и мама, как я потом поняла, знала об этом немногим больше нашего. А может и несколько «бизнесов». Он почти ничего не говорил об этом во время своих редких приездов, молчал о работе и во время куда более частых звонков. В отличие от посещений – звонил дядя Сережа не реже, чем раз в две недели. Иногда даже чаще. Они подолгу разговаривали с папой о каких-то своих проблемах и делах. Дядя всегда передавал привет маме, иногда с ней перекидывался парой слов. И почти всегда просил передать трубку мне. И Лешке, конечно. Только брат, почти не помня дядю по редким визитам, всегда стеснялся говорить с ним по телефону. И отделывался невыразительным мычанием, агаканьем и пожеланиями по поводу подарков на различные праздники. Я подарки тоже любила. И заказывала их с неменьшей охотой, хоть и трудно выбрать что-то, когда у тебя есть очень многое. Тем не менее, дяде всегда удавалось меня удивить. А еще, он спрашивал меня о школе, и я рассказывала, о моем увлечении современными танцами. Обо всем, что меня интересовало. Даже о том, что я тайно влюблена и сохну по какому-то однокласснику – дядя знал и, посмеиваясь, советовал не торопиться предлагать этому «типу» все на тарелочке. За таких принцесс, как я, следует бороться. Мы могли болтать часами. Могли. Но редко болтали. Рано или поздно дядя вспоминал о тех самых своих «делах», и обещал перезвонить на следующей неделе.

Потом появился безлимитный интернет и скайп… Нет, мы не стали созваниваться чаще. Зато теперь я еще могла его и видеть. И он меня, соответственно. И все мое смущение при разговорах о мальчиках. Ну и ладно, зато у дяди Сережи я могла спросить о мальчиках даже то, о чем стеснялась говорить с мамой.

В общем, мы с ним много общались, как вы поняли. Но это общение, как бы так сказать, оно не было полноценным и реальным. Потому я и удивилась, хоть и слабо на тот момент, новости, что теперь буду жить с ним. Нет, у меня и мыслей не было, что я могу попасть в детский дом. Моя семья была обеспеченной, я это уже упоминала. Мне вот-вот должно было исполниться семнадцать. И у меня были живы бабушка с дедушкой по маминой линии. Родители папы и дяди Сережи умерли около семи лет назад: сначала дедушка, от инфаркта. А бабушка – спустя пять месяцев, Бог знает от чего. Мама говорила, что ее свекровь просто не хотела жить без мужа, которого любила и спустя сорок семь лет после свадьбы. А то, что дети уже давно выросли – освобождало ее якобы от иных моральных привязанностей.

Не знаю. Не берусь судить бабушку. Она всегда любила и папу, и дядю, и нас всех. Наверное, просто, дедушку она любила сильнее всех нас вместе взятых. Учитывая то, что я была подростком и не зависела от бабушки, такой подход к любви мне показался даже крутым. Эгоистичным, конечно. Но как подросток (на тот момент), уверенный, что меня саму мало кто в состоянии понять, я бабушку понимала. И пусть сама еще ни разу вот настолько ни в кого не влюблялась, чтоб умереть без него, но решила, что если полюблю – то только так.

Думаю, все в определенном возрасте давали в чем-то похожие клятвы. Ну, может не о любви, а о поступлении в ВУЗ. Или там о непременной карьере миллиардера. В общем, о нормальной подростковой дребедени. Когда решение принимается «железобетонно и навеки».

Ну, все мы страдали чем-то подобным. Я вот, как-то, под влиянием плохого настроения и какого-то дурного аниме (только начинающего набирать тогда популярность среди молодежи), просмотренного под это настроение, решила стать ведьмой. Да, самой такой, значит, настоящей. Практикующей черную магию. Даже трактат какой-то нашла у «подруги подруги знакомой» Лены. Естественно, никому в семье об этом не сказала. Кроме дяди во время очередного звонка, когда закрылась в комнате, чтоб никто не подслушал. Он не рассмеялся. Хотя, как мне потом показалось, ему очень хотелось. И серьезно так спросил:

- Это ты собралась какой-то черной фигней красить глаза и волосы? И вонять, как мешок с протухшими травами, Бабочка? – дядя часто в разговоре со мной или папой использовал жаргон. Иногда даже ругательства. Не то, чтоб специально. Он так говорил. Папа оправдывался, что и сам таким грешил раньше и только влияние матери его исправило. А на Сережу влиять некому. – Может, еще и на колеса подсесть решила, а? – он не упрекал. Не ругал. Он надо мной шутил. Мягко иронизировал. Тогда я не знала такого понятия, потом вычитала в какой-то книжке. – Тогда, Бабочкой тебя уже не назовешь. Проблема. Тебе какое новое имя больше по душе - Сколопендра? Или, может, Клопик? Так, чтоб нежно.

Даже моего подросткового интеллекта хватило на то, чтоб понять: дядя намекал на клопа-вонючку.

Меня аж передернуло тогда. Хорошо, о скайпе в те года мы только слышали, а общались просто по телефону. Иначе дядя точно прокомментировал бы и эту мою гримасу. В общем, от мысли о том, что любимый дядя будет теперь называть меня не своей «феей-Бабочкой», а «сколопендрой-клопом-вонючкой» - я пришла в ужас и тут же поставила жирный черный крест на своей будущей магической карьере.

- Думаешь, тупая идея? – шепотом спросила я у него тогда.

- Тупее некуда, Бабочка, - подтвердил он мою догадку.

- Ладно, я поняла. Родителям меня не сдавай, - попросила я у дяди.

Он дал мне нерушимую клятву. Ну, я же была подростком. Иные варианты клятв меня на тот момент не устраивали. Дядя меня всегда понимал лучше всех. Даже лучше любимого папы.

Но и зная это, я была удивлена тем, что теперь нахожусь под его ответственностью, а не под опекой бабушки и дедушки по маме. Молча и опустошенно я шла рядом с ним по коридорам школы. С нами шли и те двое мужчин, что испугали меня в приемной. Они оказались охранниками. Раньше дядя в охране не нуждался, насколько я знала. И я тоже. Я ошибалась в обоих суждениях.

Но в тот момент я не очень задумывалась об этом. Дядя сказал: «так надо». И я приняла это, как должное. И пошла с ним, таким спокойным, отстраненным и собранным.

Ну, таким он мне казался. Я не знала, что за этим фасадом невозмутимой собранности скрываются десятки чувств и мыслей: боль, вина, радость и облегчение, злость и ярость. И снова облегчение. И опять радость. И решимость. А еще твердая уверенность в уже запущенном деле о моей опеке. Я не знала, что при всем желании, у моих бабушки и дедушки не было ни единого шанса выиграть это дело. Дядя Сережа этого не допустил. А связей, влияния и денег у него для такого было предостаточно. Гораздо больше, чем у всех других родственников.

Но я не была против того, чтобы жить с ним. В тот момент я вообще не была «против» ничего. Я не думала и не ощущала. Я стала пустой на какое-то время. И просто шла рядом с дядей к машине, которая должна была отвезти нас в место, еще утром бывшее моим домом.

Сергей

Телефон трезвонил не переставая. Еще бы, такое дело. Я пока только проверял имена звонивших. Изредка, когда дело не терпело отлагательства – переключал на Николая, своего помощника. А сам то и дело косился на Свету. Иронично и нереально до жути, но у меня почему-то больше не хватало сил смотреть прямо ей в глаза. После того ошеломления и ужаса, который я увидел в глазах девочки, сообщив о трагедии.

Блин. День был совсем паршивым.

Меня разъедало чувство вины и боль от смерти брата, племянника. Этот коктейль разъедал внутренности надежней щелочи.

Невестка… не то, чтоб я обожал ее. Но был действительно благодарен и ценил за несколько вещей, которые она сделала в жизни. Я относился к Дине достаточно прохладно, она это знала. И все-таки, неким образом, без всякого обсуждения, мы выработали определенные правила сосуществования в мире, чтобы не беспокоить и не огорчать тех, кто был обоим дорог. На самом деле, существовало три пункта. Три поступка, которые она сделала, и за которые я был готов простить ей очень многое. Она это знала, Бог знает, каким местом вынюхала, даже Сашка не понимал, но эта изворотливая стерва догадывалась, что имеет рычаг давления на меня. И потому, наверное, Дина всегда казалась мне довольно хитрой, расчетливой и себялюбивой сучкой. Правда, при этом она все же любила своего мужа и детей. Так что, да, я был расстроен и ее смертью тоже. Потому что девочка рядом со мной, которая в данный момент даже не замечала, что я веду ее за руку, чтобы она не спотыкалась – эта девочка беззвучно плакала.

По щекам Светы катились слезы. Молчаливые и тихие, полные такого горя, которое мне и не снилось.

Она выжила тогда, когда вся ее семья погибла. Она не поехала с ними на этот гребаный отдых, и осталась цела и невредима. И, видит Бог, я собирался выписать этой школе нехилую сумму денег за то, что они своими экзаменами сохранили ей жизнь. Эта мысль растекалась по моим венам обжигающей радостью, перекрывающей в какой-то мере горе от смерти всех остальных. Если бы погибла Света… Если бы ее убили вместе со всей семьей – я бы сорвался нахрен и уже сам лично прострелил бы башку Малому. Этот выскочка попер против всех решений и понятий, зарвался. Распахнул пасть на слишком большой кусок. Он мной, Серым, подавится.

Блин, но Сашка ни за что, по факту, отгреб. Из-за меня получил пулю в лоб. За то, что мне захотелось большего. Хотя, не в пример этой суке, я порядка не нарушал, делал все, как следовало. Да и Саша не мог не знать, на что соглашался, когда я дело начал. И свою долю получил бы, на что и рассчитывал. Но так…

И Лешик. Твою ж мать!