Возможно, эта новая жизнь и была бы если не счастливой, то хотя бы просто сносной, не хуже чем у других, и, может быть, Ася притерпелась бы к ней, не вмешайся внешние обстоятельства. Обстоятельства эти, теперь известные как «лихие девяностые», бульдозером сметали привычные устои, давние традиции, рушили все, что попадалось им на пути, разбивали семьи, прежде считавшиеся крепкими и счастливыми. В Асиных воспоминаниях семейная жизнь с Олегом оказалась спаянной неразрывно с «лихими» девяностыми и теми проблемами, которые они принесли.

Впрочем, это случилось чуть позже. А сначала все было вполне прилично, особенно в первые два месяца. Жили они тогда с Асиными бабушкой и дедом. К началу третьего месяца Олег, которому не нравилось, что Зоя Ивановна, привыкшая руководить мужем и внучкой, пытается управлять и зятем, стал высказывать недовольство. Сначала намеками, а потом и впрямую, не стесняясь в выражениях. Происходило это по вечерам, когда Ася укладывала сына спать.

– Не понимаю, Насть, чего ты ее слушаешься, как пятилетняя?

– Ты о чем? – Ася, поправив одеяло в детской кроватке, повернулась к мужу.

– Хотя бы о том, что твоя старуха…

– Олег!

– Бабуля твоя не дает тебе перейти на заочное. Могла бы работать и учиться, денег было бы больше. Нет, ты не подумай чего, мне твоих денег не надо. Я ж о тебе забочусь. Могла бы, например, пальтишко и получше себе купить, чем то, в котором ходишь.

– Оно тебе не нравится?

– Нет, почему… ничего. Только, по-моему, из моды вышло.

– Ты ошибаешься. И вообще меня оно устраивает.

– Ну-ну. А все равно, зря ты позволяешь ей так собой командовать. Между прочим, давно пора жить собственными мозгами. Вот если бы я хотел перейти на заочное, а меня…

– Наверное, она права, – прервала его речь Ася, давая понять, что тема закрыта.

– Дело хозяйское. – Олег пожал плечами и с недовольной миной затих, правда, ненадолго: – Ну, скажи, с какой это стати я должен вставать в несусветную рань в свой законный, долгожданный, потом и кровью заработанный выходной? С какой это стати мы с тобой, Настька, должны ехать на гребаную дачу твоей назойливой бабули и ишачить там, как две сельские лошади? Нет, все, баста! Никуда не поедем! Я на своей работе напахался! Имею право хоть в выходной день отдохнуть? Нет, ты скажи, имею?

Ася вздохнула и посмотрела на мужа, удивляясь тому, как быстро обнаружилось все, что было прежде скрыто под маской. Если раньше он восхищался бабушкой, называл ее и в глаза и за глаза только Зоей Ивановной, то теперь иных эпитетов, кроме как «твоя старуха», «твоя назойливая бабуля» или «эта твоя нудная престарелая родственница», Ася от него не слышала. И если раньше Олег считал отдыхом прогулки и походы в кино, теперь все релаксационные мероприятия сводились к просмотру телевизора или валянию на диване с мятой газетой «Советский спорт» в руках.

– Но ведь бабушке с дедом трудно одним работать. Они же не молодые. Почему бы нам не помочь, – мягко возражала Ася. – Они ведь нам помогают, продуктами и вообще. Алеше вон столько одежек накупили. И игрушек. А то, что на даче выращивается…

– Да что там выращивается, – перебил, скривившись, Олег. – Чепуха одна! Нет, Настька, не поеду я никуда.

– Ну ладно, как знаешь. Я одна поеду. С Алешей.

– Ну и езжай, коли охота, – проворчал Олег и отвернулся. Он знал, что жена все равно растолкает его ни свет ни заря, вытащит из теплой постели и поволочет на постылую дачу вопреки всем его желаниям. Только потому, что так хочется ее нудной родственнице, это старой карге, подмявшей под себя и мужа, и внучку, а теперь старающейся наложить лапу и на него, Олега.

Ночью он долго ворочался в постели, обиженный на жену, и глухо бурчал себе под нос что-то неразборчивое, но в конце концов все же заснул. Ася лежала рядом, прислушиваясь к мерному дыханию Алеши и тихому похрапыванию мужа, и, наверное, уже в тысячный раз пыталась понять, не совершила ли она ошибки, согласившись выйти за Океанова. Нет, наверное, никакой ошибки не было. Всем хорошо: и бабушке, довольной, что пристроила внучку за хорошего парня, и Алеше, у которого появился наконец отец. Отец этот, правда, к Асиному безграничному удивлению, теперь почти не обращал внимания на ребенка, который продолжал тянуться к нему. А ведь раньше, до свадьбы, ей казалось, что он любит ее малыша. Нет, она, наверное, не права, хочет от мужа слишком многого. Он действительно сильно устает на работе, и вечером ему, конечно же, нужно отдохнуть, расслабиться, почитать газету, а в выходные подольше поспать. Не все же могут крутиться с утра и до позднего вечера, как ее бабушка, прошедшая войну и знающая, почем фунт лиха.

Вскоре, несмотря на настойчивые уговоры бабушки, молодые собрали пожитки и перебрались к Олеговой матери. На этом настоял Олег, заявивший, что мать, которая в последнее время прихварывает, хотела бы, чтобы сын с семьей был рядом. Вдруг ей станет плохо, понадобится помощь, а вызвать «Скорую» будет некому?

– Понимаете, Зоя Ивановна, после смерти отца ее здоровье сильно пошатнулось, – высокопарно объяснял Океанов. – Папин уход подломил ее силы.

– Конечно, Олег, все правильно, вы должны быть рядом, если она так хочет, – соглашалась бабушка Зоя, думая про себя: какой хороший, какой чуткий и внимательный сынок у мадам Океановой. Удивляло другое: Татьяна Павловна создавала впечатление абсолютно здоровой, небоязливой, подвижной женщины, которой сам черт не брат. Она была такая же коренастая и широкоплечая, как ее сын, с таким же ярким румянцем во всю щеку, широкими ступнями и сильными, как у мужчины, кистями рук. И водку на свадьбе глушила так, что у Зои Ивановны, тоже не чуравшейся спирта тогда, на фронте, а теперь позволявшей себе лишь несколько глотков сухого вина, просто дух захватывало. И плясала Татьяна Ивановна без устали, как заводная, словно кто-то подключил ее к электричеству. Однако мальчик прав, нельзя оставлять мать без внимания. У нее, у Зои, муж всегда рядом, под боком, сын с семьей живет неподалеку, всего через три дома, а у бедной женщины никого, кроме Олега нет. Дочка не в счет, она в Новосибирске, приезжает к матери только по большим праздникам.

– Жаль, – говорила Зоя Ивановна растерянно, – у нас тут так просторно, а у вас, Олег, тесновато будет. Две комнаты ведь всего на четверых.

– Ничего, – бодро отвечал зять, – в тесноте, да не в обиде. Правда, Настена?

Ася, которая терпеть не могла уменьшительного Настена, звучавшего в устах мужа грубовато и даже немного пошло, только кивнула задумчиво, не желая ввязываться в эту никчемную дискуссию.

Дед, сильно привязавшийся к Асе и к Алеше, тоже огорчился, когда узнал об их желании переехать, но высказывать свою точку зрения на сей счет не стал. Если Зоинька считает, что так надо, значит, и в самом деле надо. И ничего тут не попишешь.

Вместе с детской кроваткой и прочим немногочисленным скарбом, накопленным за недолгие годы пребывания в Томске, Ася с сыном поселились в узкой, длинной, как кишка, темноватой Олеговой комнатушке. Справедливости ради нужно сказать, что комната свекрови была ненамного симпатичнее, а больше всего-то на три метра. Но и этих трех метров заметно не было, потому что все пространство в ней было до предела заставлено мебелью. Маленькой были и кухня, и прихожая, и после просторной и светлой бабушкиной квартиры жилище Океановых казалось Асе очень тесным, невероятно мрачным и весьма неуютным.

Татьяна Павловна относилась к снохе с показной любезностью, за которой, как Ася полагала, скрывалась обида матери, лишившейся любимого сына по вине «бессердечной свиристелки», обремененной, кроме прочих недостатков, «чужим хвостом». Но выбор сына для матери – дело святое, а значит, «свиристелка» будет пользоваться ее добрым отношением. До тех пор, пока она нужна ее сыну. Однажды молодая женщина случайно услышала, как Олегова мать, разговаривая с кем-то по телефону, произнесла такие слова. Хотя никаких имен не называлось, из контекста было ясно, что речь идет о ней и об Алеше.

Доброе отношение свекрови выражалось в основном в том, что Асе не позволялось и пальца приложить к хозяйственным делам. Татьяна Павловна отнимала у снохи веник, когда та пыталась вымести пыль в прихожей, забирала тряпку, если молодая женщина хотела протереть пол, а из кухни выпроваживала со словами: «Не волнуйся, милая, я еще не забыла, как варить ребенку манную кашу, иди-ка лучше готовься к экзаменам, у тебя сессия на носу». В результате Ася, вынужденная сидеть почти безвылазно в мужниной комнате, где все предметы были ей чуждыми, ощущала себя не в своей тарелке. Впрочем, она не жаловалась никому и даже самой себе, потому что давно привыкла подчиняться властным родственницам, на которых ей, странное дело, всегда везло – сначала Клара, потом бабушка Зоя, а теперь вот свекровь, которую язык не поворачивался назвать мамой. А той почему-то этого страстно хотелось, она высказала свои обиды Олегу, и он выговаривал жене:

– Трудно тебе, Настена, что ли! Язык небось не отсохнет. Мать к тебе всей душой, а ты ее даже мамой назвать не хочешь.

Ася соглашалась с мужем, но продолжала звать свекровь по имени-отчеству. Как она может называть милым, добрым, ласковым словом мама совершенно чужую, враждебно настроенную к ней женщину?

Наступил июль, и Ася могла передохнуть после долгих, изматывающих душу и тело экзаменов. Сидеть в Олеговой комнате часами не было нужды, на кухню ее по-прежнему не допускали, муж целыми днями пропадал на работе, и она с чистой совестью вместе с Алешей прямо с утра отправлялась туда, где их встречали с радостью: к бабушке Зое и деду.

После одного из таких визитов она приехала домой около четырех пополудни. Совершая поездки к родственникам, Ася всегда старалась вернуться до прихода мужа, чтобы у того не было повода лишний раз попенять, что она пренебрегает его матерью. Ася знала, что Татьяна Павловна постоянно жалуется на нее, хотя ни она сама, ни ее спокойный малыш особых хлопот свекрови не доставляли. В еде не капризничали, не шумели, громко не топали, а сидели себе мышками в своей комнате, читали учебники и играли в тихие игры, а выходили лишь тогда, когда их звали завтракать и обедать. Ну, иногда ванну надолго занимали, так как купаться и стирать приходилось часто, но тут уж ничего не поделаешь. И помощь свою по хозяйству неизменно предлагали, а свекровь неизменно отказывалась, разрешая Асе лишь полы протереть в ее комнате да палас почистить пылесосом. А если свекрови хотелось поболтать, она сама являлась к ним, усаживалась на стул, аккуратно расправив юбку, и принималась расспрашивать сноху о томской или московской родне. Но чаще всего сама что-нибудь рассказывала, например, знакомила Асю с очередной газетной сплетней. Иногда Татьяну Павловну тянуло на воспоминания, и она извлекала из памяти то давнюю историю о поездке всей семьей на юг, то фамильную легенду о дедушке – пламенном революционере. Но чаще всего просто хвалила сына, говорила, каким славным и невероятно умным ребенком был ее Олег в детстве. Ася, отложив учебник и искоса поглядывая на возившегося у ног Алешу, внимательно выслушивала эти рассказы, смеялась в нужных местах, поддакивала и даже вопросы иногда задавала. Она была человеком нисколько не воинственным, и ей хотелось жить со свекровью в мире и дружбе.

Так вот, в четыре часа они с Алешей подходили к подъезду, когда навстречу им выскочила белокурая девушка. Совсем молоденькая, маленького росточка, с тонкими, как плети, ручками, бледным продолговатым личиком и светлыми водянистыми глазами, обрамленными густо накрашенными черными ресницами. Ася не обратила бы на нее внимания, если б не настойчивый взгляд незнакомки, которым она просто пожирала и мать, и ее ребенка. Она даже приостановилась, чтобы получше их рассмотреть, и Ася тоже замедлила шаг, собираясь спросить, могла бы она чем-нибудь ей помочь. Может, она искала кого-то в их подъезде? Но девица, так и не разжавшая тонких губ, едва тронутых перламутровым блеском, вдруг резко отвернулась и зашагала прочь. Ася только плечами пожала и в то же мгновение выбросила странную девицу из головы.

В прихожей она заметила на вешалке голубую вязаную кофточку, которую никогда прежде не видела. Она точно помнила, что утром, когда они с Алешей выходили из дома, ее тут не было. Кофточка была миниатюрной, с узкими рукавами и, конечно же, не могла принадлежать свекрови. Ася хотела поинтересоваться, чья это вещь, но потом передумала: не стоит проявлять любопытство, а то свекровь опять нажалуется сыну, скажет, что его жена вечно во все лезет. Как-то раз Олег, будучи сильно не в духе, попросил Асю не приставать к его матери с глупыми вопросами, хотя она и не приставала вовсе, просто полюбопытствовала однажды, чего ради свекровь хранит старый, давно вышедший из употребления холодильник, без толку занимающий место в прихожей, и без того тесной.

Однако к Асиному изумлению Татьяна Павловна сама завела разговор о голубой кофточке. Глядя, как молодая женщина, присев на корточки, расстегивает сандалики на Алешиных ногах, сказала с притворной ласковостью: