Предпоследняя пара шелковых чулок. Маленькой дыры под самым коленом никто не заметит. Никто? Как знать. Без неприличий, Эльза!.. Берта просто дрянь. Но разве Христина сколько-нибудь лучше? Не поздравляю будущего ее супруга. Мама, должно быть, всегда была верной женою. Я не буду верна. Я «высокодушна», но не буду верна. Авантюристы мне опасны. Любовник маркизы, наверное, авантюрист. Если бы Фред меня знал как следует, кончилось бы его поклонение… «Из вас могло бы выйти все что угодно, фрейлейн, — пианистка, бухгалтерша, актриса, — столько скрыто в вас возможностей. Но вам всегда жилось слишком хорошо». Слишком хорошо! Фред обо мне чересчур хорошего мнения. У меня ведь, по правде говоря, ни к чему нет таланта… Как знать? Берта, пожалуй, не способнее меня. Но мне недостает энергии. Молодая особа из хорошей семьи. Ха, хорошей семьи. Отец растратил сиротские деньги. Зачем ты это сделал мне, папа? Хоть бы ты от этого получил какое-нибудь удовольствие! А то проиграл на бирже. Стоило ли того? И эти тридцать тысяч тебе тоже ничуть не помогут. На каких-нибудь четверть года хватит, пожалуй. В конце концов он все-таки вылетит в трубу. Ведь полтора года тому назад было почти то же. Тогда выручили. Но когда-нибудь не будет спасения — что станется тогда с нами? Руди уедет в Роттердам, поступит в банк Вандергульста. А я? Богатая партия. О, если бы я себе поставила такую цель!

Я сегодня в самом деле хороша собою. Это, вероятно, от волнения. Для кого я хороша собою? Было ли бы у меня веселее на душе, будь здесь Фред? Ах, Фред для меня, в сущности, ничего не стоит. Не авантюрист! Но я взяла бы его, будь он богат. А потом появился бы какой-нибудь авантюрист, и случилась бы беда… Вам бы, верно, хотелось быть авантюристом, господин фон Дорсдай?.. Издали у вас иногда бывает такой вид. Вид поношенного виконта, Дон-Жуана… Его придает вам дурацкий монокль и белый фланелевый костюм. Но до авантюриста вам далеко…

Все ли в порядке? Одета к «dinner'y»… Но что стану я делать целый час, если не встречу Дорсдая? Если он гуляет с несчастной фрау Винавер? Ах, она совсем не несчастна, ей не нужно тридцати тысяч гульденов. Ну что ж, сяду в зале, раскинусь важно в кресле, буду перелистывать «Illustrated News» и «La vie Parisienne»[8], закину ногу на ногу… дырочка под коленом не будет видна. Может быть, как раз прибыл какой-нибудь миллиардер… «Она или никто»…

Возьму белую шаль, она мне идет. Наброшу ее совсем непринужденно на свои роскошные плечи. Для кого же они у меня, эти роскошные плечи? Я могла бы очень осчастливить мужа, попадись мне только подходящий муж. Но детей я не хочу иметь. У меня нет материнских чувств. У Мари Вайль они есть. У мамы есть, у тети Ирены есть.

У меня благородный лоб и красивая фигура… «Если бы я мог вас написать, как хотел бы, фрейлейн Эльза»… Да, это вам было бы по вкусу. Я уж и не помню даже, как его звали. Тицианом его, во всяком случае, не звали, значит, это была наглость… Только что я получила письмо, господин фон Дорсдай… Еще немного пудры на затылок и шею, каплю вервены на платок, запереть шкаф, открыть окно, ах, как дивно! До слез. Я нервна. Ах, при таких обстоятельствах да не нервничать! Коробочка с вероналом у меня под рубашками. Новые рубашки мне тоже понадобились. Еще одна история выйдет. Ах Боже!

Страшен, громаден Чимоне, словно собирается свалиться на меня! На небе еще ни одной звезды. Воздух, как шампанское. А какой аромат от лугов! Я буду жить на лоне природы. Выйду замуж за помещика и буду иметь детей. Доктор Фрорип был, пожалуй, единственный, с кем я была бы счастлива. Как хороши были оба эти вечера: первый у Книпов и потом второй на балу художников. Почему он вдруг исчез, — по крайней мере, для меня? Может быть, из-за папы? Вероятно. Мне хотелось бы огласить пространство возгласом привета, прежде чем сойти вниз, опять оказаться среди этого сброда. Но к кому обратиться с приветом? Я ведь совершенно одинока. Я ведь так страшно одинока, как этого никто не может представить себе Привет тебе, мой любимый! Кто? Привет тебе, мой жених! Кто? Привет тебе, мой друг! Кто? — Фред?.. Ничуть не бывало.

Так, окно остается открытым, пусть бы даже стало прохладно. Выключить свет. Так… Ах да, письмо. Я должна взять его с собою на всякий случай. Книгу — на ночной столик, на ночь непременно буду читать дальше «Notre coeur»[9], что бы ни случилось. Добрый вечер, прекрасная барышня в зеркале, не поминайте лихом, до свидания…

Почему я запираю дверь? Здесь не бывает краж. Оставляет ли Цисси на ночь открытою дверь? Или открывает ему только на стук? Да наверное ли это так? Разумеется. Потом они лежат вместе в постели. Неаппетитно. У меня не будет общей спальни с мужем и несчетным числом моих любовников.

На лестнице ни души. Так всегда бывает в это время. Мои шаги звучат гулко. Три недели я здесь. Двенадцатого августа выехала из Гмундена. В Гмундене было скучно. Откуда папа достал денег, чтобы отправить меня и маму на дачу? А Руди путешествовал целый месяц. Бог весть откуда. Никогда я не пойму нашего существования. Драгоценностей у мамы, впрочем, не осталось уже никаких… Отчего Фред провел только два дня в Гмундене? Должно быть, и у него есть любовница. Впрочем, представить себе этого я не могу. Я вообще ничего не могу себе представить. Восемь дней уже нет от него писем. Он пишет красиво…

Кто там сидит за маленьким столом? Нет, это не Дорсдай. Слава богу. Теперь, перед обедом, было бы ведь невозможно что-нибудь сказать ему… Отчего смотрит на меня швейцар таким странным взглядом? Уж не прочитал ли он маминого письма? Мне кажется, я с ума сошла. Надо ему будет на днях опять дать на чай… Та блондинка тоже одета уже к обеду. Как можно быть такой толстой!..

Выйду из отеля и пройдусь еще немного взад и вперед. А не пойти ли в гостиную? Там, кажется, кто-то играет. Сонату Бетховена. Как можно здесь играть бетховенские сонаты? Я запускаю игру на рояле. В Вене опять начну правильно заниматься. Вообще, начну другую жизнь. Все мы должны зажить по-иному. Так это не может продолжаться. Я как-нибудь серьезно поговорю с папой… если только еще успею. Успею, успею. Отчего я этого еще ни разу не делала? У нас в доме от всего отделываются шутками, а на душе ни у кого не весело. Каждый, в сущности, боится других, каждый одинок. Мама одинока, потому что недостаточно умна и ни о ком не знает ничего: ни обо мне, ни о Руди, ни о папе. Но она этого не чувствует, и Руди тоже не чувствует. Он милый, изящный мальчик, но прежде от него можно было ждать большего. Для него будет хорошо уехать в Голландию. Но куда уеду я? Мне хотелось бы покинуть страну и делать, что в голову взбредет. Если папа сбежит в Америку, я провожу его.

Я уже совсем растерялась… Швейцар подумает, что я сошла с ума, глядя, как я сижу на перилах и пялю глаза в пространство. Закурю папиросу. Где мой портсигар? Наверху. Но где? Веронал у меня в белье. Но где портсигар? Вот идут Цисси и Поль. Да, она должна, наконец, переодеться к «dinner'y», а то бы они еще продолжали играть в потемках… Они меня не видят. Что сказал он ей? Отчего она так идиотски смеется? Было бы весело послать ее мужу в Вену анонимное письмо. Была ли бы я способна на такую вещь? Никогда. Как знать? Теперь они меня заметили. Я киваю им головой. Она злится, что я так красиво выгляжу. Какая она смущенная.

— Как, Эльза, вы уже одеты к обеду?

Отчего сказала она на этот раз «обед», а не «dinner»? Даже последовательностью она не блещет.

— Как видите, фрау Цисси.

— Ты удивительно эффектна, Эльза, у меня большая охота поухаживать за тобой.

— Не стоит, Поль, труда, дай мне лучше папиросу.

— С наслаждением.

— Спасибо. Как окончился single?

— Фрау Цисси обыграла меня три раза сряду.

— Он был рассеян. А знаете ли вы, кстати, Эльза, что завтра сюда прибывает греческий наследник престола?

Какое мне дело до греческого наследника.

— Вот как? В самом деле?

О Боже, — Дорсдай с фрау Винавер! Они кланяются. Идут дальше. Я слишком любезно ответила па поклон. Да, совсем не так, как всегда. О, что я за человек такой!

— Да ведь твоя папироса не курится, Эльза.

— Так дай мне еще раз закурить. Спасибо.

— У вас прелестная шаль, Эльза, к черному платью она удивительно подходит. Однако пора теперь и мне переодеться.

Лучше бы ей не уходить, я боюсь Дорсдая.

— А к семи часам я пригласила фризершу, она работает бесподобно. Зимой она живет в Милане. До свидания, Эльза. До свидания, Поль.

— Имею честь кланяться, фрау Мор.

Ушла. Хорошо, что хоть остался Поль.

— Можно мне немного посидеть с тобою, Эльза? Или я мешаю твоим мечтам?

— Отчего — моим мечтам? Может быть, моей действительности.

Это, в сущности, не значит ничего. Лучше бы он ушел. Мне ведь нужно говорить с Дорсдаем. Вот он все еще там стоит с несчастною фрау Винавер, он скучает, я это вижу по его лицу, он хотел бы подойти ко мне.

— Разве существует у тебя такая действительность, которой нельзя мешать?

Что он говорит? Пусть убирается к черту. Отчего я так кокетливо улыбаюсь ему? Я ведь совсем не о нем думаю. Дорсдай поглядывает в нашу сторону. Где я? Где я?

— Что с тобою сегодня, Эльза?

— Что ж бы со мною было?

— Ты загадочна, демонична, обольстительна.

— Не говори вздора, Поль.

— Прямо теряешь голову, глядя на тебя.

Что он говорит? Как он говорит со мною. Он красив. Дым моей папиросы путается у него в волосах. Но теперь он мне не нужен.

— Ты так пренебрежительна ко мне. Почему же, Эльза?

Я не отвечаю ничего. Он мне не нужен теперь. Я придаю лицу мое несносное выражение. Только бы не болтать с ним больше.

— Твои мысли где-то в другом месте.

— Это, пожалуй, верно.

Он для меня что воздух. Замечает ли Дорсдай, что я его жду? Я не смотрю в его сторону, но знаю, что он смотрит на меня.

— Ну, будь здорова, Эльза?

Слава Богу. Он целует мне руку. Этого он обычно никогда не делает.

— До свидания, Поль.

Откуда у меня этот томный голос? Он уходит, повеса. Вероятно, ему нужно еще как-то сговориться с Цисси насчет сегодняшней ночи. Желаю много удовольствия. Я надеваю шаль на плечи, встаю, выхожу из отеля. Становится уже немного прохладно. Жаль, что я свое пальто… Ах, я ведь его сегодня утром повесила в швейцарской. Я чувствую взгляд Дорсдая у себя на спине, сквозь шаль. Фрау Винавер теперь поднимается к себе в комнату. Откуда же я это знаю? Телепатия.

— Пожалуйста, господин портье…

— Ваше пальто, фрейлейн?

— Да, пожалуйста.

— По вечерам уже немного прохладно, фрейлейн. Это у нас так сразу делается.

— Благодарю вас.

Выйти ли из отеля? Конечно, как же иначе? Во всяком случае — направиться к дверям. Теперь входят люди один за другим. Господин в золотом пенсне. Высокий блондин в зеленом жилете. Все они смотрят на меня. Она мила, эта маленькая из Женевы. Нет, она из Лозанны. В сущности, совсем не так прохладно.

— Добрый вечер, фрейлейн Эльза.

О Господи, это он. Я ничего не скажу о папе. Ни слова. Только после обеда. Или я отправлюсь завтра в Вену. Пойду сама к доктору Фиале. Отчего мне сразу не пришло это в голову? Я оборачиваюсь с таким видом, словно не знаю, кто у меня стоит за спиною.

— Ах, господин Дорсдай.

— Вы еще вышли прогуляться, фрейлейн Эльза?

— Не прогуляться, только походить немного взад и вперед до обеда.

— Еще почти час впереди.

— В самом деле?

Воздух совсем не такой прохладный. Горы — синие. То-то бы весело было, если бы он вдруг сделал мне предложение.

Все-таки нет на свете красивее уголка, чем этот.

— Вы находите, господин фон Дорсдай? Но пожалуйста, не говорите, что воздух, как шампанское.

— Нет, фрейлейн Эльза, это я говорю только начиная с двух тысяч метров высоты. А здесь мы на высоте не больше шестисот пятидесяти метров над уровнем моря.

— Разве так велика разница?

— Разумеется. Бывали вы в Энгадине?

— Нет, еще ни разу. Так воздух там действительно похож на шампанское?

— Пожалуй. Но шампанское не мое любимое вино. Я предпочитаю эту местность. Одни ее леса чего стоят!

Какой он скучный. Неужели он этого не чувствует? Он, очевидно, не знает как следует, о чем со мною говорить. С замужней женщиной это было бы проще. Скажешь маленькую непристойность — и беседе дан толчок.

— Вы еще долго останетесь здесь, в Сан-Мартино, фрейлейн Эльза?

Идиотизм! Отчего я так кокетливо поглядываю на него? А он уж улыбается известным образом. Нет, какие же дураки мужчины!

— Это зависит отчасти от планов моей тетушки.

Это ведь неправда. Я могу и одна поехать в Вену.

— Вероятно, до десятого.

— Матушка ваша, должно быть, еще в Гмундене?