Хизер Грэм - Беглянка

Словно не слыша ее, Джаррет шептал:

– Слишком долго… Слишком…

Он навалился на нее всем телом.

– Джаррет!..

Но он закрыл ей рот поцелуем, его язык проник вглубь, раздвинув зубы. Смуглые руки ласкали грудь, спускаясь все ниже, к бедрам, становились требовательнее, настойчивее…

И вдруг Джаррет приподнялся. В руках, у него блеснул нож.

Тара вскрикнула, но он наклонился, снова поцеловал ее и одним взмахом ножа рассек ремень. Она была свободна, но уже вовсе не хотела бить его, уничтожать… снимать скальп.

Тара обхватила шею Джаррета, прижала его к себе, забыв о гневе и мести и предвкушая то, о чем так долго мечтала…

И это осуществилось.

В ушах застучал барабанный бой, перед глазами вспыхнул ослепительный свет, пространство расширилось, и ее повлекло в бездонную высь. Затрепетав, Тара закричала, но тут покой и умиротворение снизошли на ее душу.

Джаррет перекатился на бок, и она, испытав облегчение, пошевелила освобожденными от пут руками. Это вновь напомнило ей о недавнем страхе и унижении.

– И все-таки я задушила бы тебя!

– Меня? – удивился он. – Когда все это случилось с тобой, я был еще далеко отсюда, любовь моя.

– Нет, ты находился здесь, в селении, и велел им изощренно издеваться надо мной!

– Они ведь сразу сказали, что не причинят тебе вреда?

– Нет, не сразу, к тому же я не поверила им.

– Вот и они не верят белым и зачастую оказываются правы. Даже Оцеола не сделал тебе ничего дурного.

– Оцеола? – Тара вздрогнула. – Это голубоглазый индеец?

– Нет.

– Значит, тот пожилой, в головном уборе с перьями?

– Да.

– Как же ты допустил, чтобы я попала в руки человека, ненавидящего всех белых?

– Не всех, дорогая. Тебя он только слегка наказал за ослушание.

– Но мог и убить, верно? Как тех несчастных из отряда Дейда и многих других!

– Он хороший и достойный человек, Тара. Оцеола видит, что происходит с его народом. И он далек от того, чтобы ненавидеть всех. Оцеола воюет.

– Объясни это тем, кого он убил или оскальпировал! Будь ты неладен! Бросил меня в его лагере!

– Я оставил тебя в нашем доме, где тебе и следовало находиться. Когда я напал на твой след, ты была уже здесь.

– Но потом все происходило с твоего ведома?

Джаррет кивнул:

– Если бы ты не попыталась удрать…

– Я никуда не удирала!

– А как же ты оказалась на болотах?

Тара не посмела рассказать ему о своем намерении посетить Роберта Трита, опасаясь, как бы Джаррет не заподозрил того в каких-то кознях. Да он и не поверит ей, что она отправилась туда совсем одна просто от тоски и одиночества.

– Я не собиралась никуда удирать, – повторила Тара.

– Куда же изволила держать путь? – насмешливо осведомился он.

– Просто решила прогуляться. – Она поспешно добавила: – Но ты… ты настоящий Белый Тигр, так тебя здесь называют. Быстро напал на мой след и сразу нашел меня. Добыча не ускользнет от тебя, – заметила Тара с искренним восхищением.

– Мне все равно сообщили бы о том, что произошло, – сказал Джаррет.

– А этот… мой главный тюремщик, – спросила она, – как его зовут?

– Бегущий Медведь.

– Почему он так хорошо говорит по-английски? И кто он такой?

– Он хорошо знает наш язык, – согласился Джаррет, не отвечая на второй вопрос.

Он не собирался скрывать от Тары, что его связывают с Джеймсом родственные узы. Однако рассказ требовал времени, а в Джаррете вновь вспыхнуло острое желание.

– Но ведь и ты знаешь язык семинолов?

– С Бегущим Медведем я говорил на языке мускоги, но владею и языком хитичи. Ничего удивительного: я слышал их с детства.

– Где?

Он не отвечал, ибо от страсти у него перехватило дыхание.

– Скажи, – настаивала Тара. – Почему ты скрываешь?

Джаррет, слегка отодвинувшись от нее, лег на спину.

– Джеймс Маккензи… – начал он и умолк.

– О ком ты говоришь?

– О Бегущем Медведе. Его знают также как Джеймса Маккензи.

– Но…

– Он мой брат… а Уильям – твой, – насмешливо добавил он.

Тару поразило это признание. Однако они в самом деле очень похожи, она сразу это заменила.

Значит, его брат – настоящий индеец, а Джаррет, видимо, вырос среди краснокожих. Потому и чувствует себя с ними свободно и в полной безопасности.

Но почему он не сказал ей сразу? Из-за того, что она отказалась говорить о себе? Но ведь тут совсем другое дело. Она просто не может…

Слегка кривя душой, но больше всего опасаясь, как бы Джаррет не потребовал и от нее откровенности, Тара снова начала возмущаться его скрытностью.

– Не говори так громко, – увещевал ее Джаррет. – Здесь это не принято.

– Все равно я убью тебя за все, что ты сделал! А твоего брата… задушу.

– Он примет это, как мужчина, не сомневаюсь, дорогая.

– Интересно, ванна – это обычный предмет у семинолов? – вдруг спросила она, сжимая его руку, вновь скользнувшую к ее животу.

– Нет. Она принадлежит мне.

– И эта хижина тоже?

– Да, она моя. И твоя.

– И все твои белые друзья знают об этом?

– Многим из них известно, что мой младший брат – сын индианки. И я никогда не скрывал, что вырос в индейском племени…

– И тебя не преследовали за это?

– Пока нет, но в этой жизни может случиться все что угодно.

Тара вздрогнула, и он крепко обнял ее.

– Но сейчас нам здесь ничто не грозит.

– Да, знаю, но ведь Оцеола не единственный вождь индейцев. Есть и другие, для которых ты только враг.

– Верно.

– И значит, тебе постоянно угрожает опасность. Ты построил свой дом на вулкане. И все мы на вулкане.

– Сейчас у меня самые добрые отношения с индейскими племенами, поэтому пока нет оснований опасаться за свою жизнь и жизнь своих близких. Однако нужно соблюдать определенные условия.

– Но, Джаррет…

– Хватит об этом, Тара.

– Но…

– Тара, пожалуйста. Сегодня был очень долгий день.

– И такая же ночь, Джаррет. Особенно для меня.

– А мне показались бесконечными все дни, проведенные вдали от дома. – Он снова обнял ее. – Утром я отвечу на любые твои вопросы, а сейчас…

Ей давно не было так хорошо и спокойно в его объятиях. Теплый воздух ласкал обнаженное тело; ласкали его и руки Джаррета, и его губы.

«Какое-то безумие! – подумала Тара. – В чаще леса, в селении индейцев, наших исконных врагов, я занимаюсь любовью с белым человеком, одним из их лучших друзей…»

Потом она сразу уснула мирным сном, какого не знала давно.

Джеймс Маккензи сидел на шкурах в своей хижине, прислонившись к стене, и смотрел на затухающие угли очага.

Он ждал. И нетерпение его возрастало с каждой минутой.

Вздохнув, Джеймс провел рукой по густым темным волосам. Куда исчезла Наоми? Почему до сих пор не пришла домой?

После того как она отвела эту бедняжку Тару к Джаррету, прошло немало времени. Он уже отнес брату еду и питье, а Наоми так и не появилась. И детей тоже нет. Значит, забрала с собой. Впрочем, детей она могла оставить у его матери, но сама?

Джеймс понимал: Наоми пришлось не по душе то, что ей велели делать. Ей не понравилось, что мужчины решили проучить Тару, проявившую строптивость, легкомыслие и непослушание. Сама Наоми подчинилась мужу, хотя жестокий «спектакль», разыгранный с ее помощью, возмутил его жену.

Теперь же она выкинула чисто женский трюк: не пришла разделить постель с собственным мужем.

Ну что ж… В конце концов, ему тоже не слишком понравилась эта игра. Хотя таких своевольных, как Тара, следует учить. Джеймс знал, что у брата с женой не совсем простые отношения. Тара откуда-то уже удрала, и Джаррет, видимо, опасается, как бы она не повторила такой же выходки.

Джеймс прикрыл глаза, устроился поудобнее. Он устал от непривычной игры с Тарой.

Наверное, не только от этого. Вспыхнувшая с новой силой война принесла много забот и тревог. А впереди ничего хорошего и, главное, – почти нет надежды. Как человек, принадлежавший двум мирам, Джеймс видел и понимал больше, чем многие индейские вожди, а потому считал, что сопротивление и борьба безнадежны. Не в данном конкретном случае – вообще.

Так или иначе, сейчас или через несколько лет белые добьются своего: оттеснят индейцев отовсюду…

Только зачем? Это не укладывалось у него в голове. Ведь земли так много, неужели не хватит всем? Не нужно только проявлять чрезмерную алчность и агрессивность. Однако белые хотят завладеть всей землей, целиком и полностью.

Джеймс мог в свое время примкнуть к белым и остаться с ними. В том мире, к которому принадлежали его отец и брат. Образованный, с широким кругозором, он не чувствовал бы себя там изгоем. Джеймс поддерживал знакомство со многими белыми: торговцами, врачами, плантаторами, даже с политиками и военными. Его связывали с ними дружеские или деловые отношения. Свои взгляды на происходящее в стране Джеймс редко высказывал и тем более никому не навязывал, но твердо придерживался их. Словом, он считал, что все люди имеют равные права на жизнь.

Но, полюбив индианку Наоми, Джеймс остался в мире индейцев – с ней, со своей матерью…

Он открыл глаза, потянулся и решил идти к матери, но тут вошла Наоми.

Взглянув на нее, Джеймс понял, что жена по-прежнему недовольна им и еще не простила его.

– Где пропадала так долго? – спросил он.

– А ты это заметил?

– Да.

– С моими детьми у твоей матери. Где же еще?

– С нашими детьми, – уточнил Джеймс.

– Я думала, ты давно спишь. Улыбнувшись, он покачал головой:

– Ты же знаешь, без тебя мне не уснуть. Еще минута, и я бы отправился за тобой.

– Знаю.

Больше Наоми не проронила ни слова.

– Хорошо, что привела жену брата к нему в дом. Я уж боялся, что ты отпустишь ее и она опять убежит.

Глаза Наоми гневно сверкнули.

– И правильно бы сделала! От таких, как вы, надо бежать без оглядки!

Вот! Такой она ему нравилась больше. Джеймс поднялся и подошел к ней.

– Мы сыграли с ней жестокую шутку, – сказала она.

– Это была не шутка, Наоми. Женщин надо учить.

– А мужчин? – Поскольку ответа не последовало, она продолжила: – Особенно нехорошо было в самом конце, когда я оставила бедняжку в комнате с голым мужчиной, сидящим в лохани. Она не сомневалась, что это ты.

Он рассмеялся.

– Чего же тут плохого? Надеюсь, тебя это не слишком огорчило бы?

– Джеймс!.. Не смей!

Но он уже схватил ее в объятия, прижал к своему большому сильному телу, в нем вспыхнуло желание.

– Джеймс Маккензи, если вы сумели принудить меня принять участие в вашей дурацкой игре, то не думаете ли и сейчас применить силу?

– Силу? – Он опустился вместе с ней на оленьи шкуры. – Нет, любовь моя, никогда! Только убеждения, лесть, ласки… И немножко лукавства.

Наконец он услышал негромкий смех.

– Ты всегда был соблазнителем, Джеймс.

Он молча раздел Наоми, потом разделся сам и лег рядом.

Она закрыла глаза. Обида и злость, копившиеся весь день, прошли. Осталось лишь одно желание, заполнившее всю ее целиком.

А потом Наоми устыдилась того, что так быстро забыла о мучениях Тары, причиненных отчасти ею самой.

– Не следовало так жестоко поступать с ней, Джеймс.

– Это не жестокость, Наоми, я проявил твердость. Тара – жена моего брата, и она должна понимать, что находится там, где идет война.

– Все равно так нельзя. Наверное, она уже слышала об ужасной судьбе Лайзы.

– Тара узнает правду в свое время. И довольно об этом, Наоми.

– Представляю, как ее отругает Джаррет!

– Это их семейное дело. Давай спать…

«Что ж, спать так спать. Он прав, мой Джеймс, как и почти всегда в нашей с ним жизни. Но люблю я его не за это, а совсем за другое…»

Наоми положила голову ему на грудь.

Спать…

В том, что Джеймс Маккензи совершенно свободно говорит по-английски, Тара убедилась на следующий день. А еще заметила, что у него чудесная обезоруживающая улыбка и приятные мягкие манеры.

Постучав, он вошел к ним в дом с кофейником в руках и угостил ароматным горячим кофе.

– Твоя жена узнала наконец, кто я такой? – спросил он брата.

– Да, я открыл ей нашу маленькую тайну.

Джеймс весело подмигнул Таре:

– Надеюсь, вы простите меня за участие в этом представлении, миссис Маккензи? Но нам пришлось это сделать, иначе Оцеола забрал бы вас с собой.

– Меня? Почему? Куда?

– В свой лагерь. Он полагал, что там вы найдете более надежную защиту. Положение у нас с каждым днем становится хуже, и он опасается, как бы кто-то не счел своим долгом расправиться с белой женщиной, непостижимым образом проникшей к индейцам.