— Как романтично! — сказал Сайсон.

— Да. Он очень любознателен — в нем есть ловкость дикого животного — в хорошем смысле слова — и он очень изобретателен и заботлив, он не лишен достоинств.

Она подняла темно-зеленую занавеску. Почти все помещение занимало огромное ложе из вереска и орляка, покрытое пышным ковром из кроличьих шкур. Пол устилали красные телячьи шкуры, в то время как на стенах висели другие меха. Хильда сняла со стены плащ из кроличьих шкурок с капюшоном, отделанным белым мехом, очевидно, горностаем. Она засмеялась, демонстрируя Сайсону эту накидку, и спросила:

— Что ты думаешь об этом?

— А! Я поздравляю тебя с таким мужчиной, — ответил он.

— Посмотри! — Она указала на небольшой кувшин, стоящий на полке. В нем было несколько веток первой жимолости, изящных и белых.

— Они будут наполнять благоуханием это место ночью, — сказала она.

Он огляделся вокруг с любопытством.

— Есть же у него какие-нибудь недостатки? — спросил он. Она пристально смотрела на него некоторое время. Затем отвернулась.

— Звезды светят совсем не так, когда я с ним, — произнесла она. — Ты мог заставить их вспыхивать и трепетать, а незабудки точно улыбались мне, фосфоресцируя. Ты мог делать вещи чудесными. Я знаю — это правда. Но теперь я научилась сама добиваться этого.

Он засмеялся:

— В конце концов, звезды и незабудки — только роскошь, ты действительно сама должна создавать поэзию.

— Да, — согласилась она. — Но теперь у меня все это есть.

Снова он горько рассмеялся.

Она поспешно повернулась к нему. Он стоял, прислонившись к оконцу маленькой темной комнаты, и наблюдал за ней, смотрел, как она стоит в дверях, все еще одетая в свою накидку. Он снял головной убор, поэтому она очень отчетливо видела его лицо в темной комнате. Его темные прямые блестящие волосы были аккуратно зачесаны назад надо лбом. Его темные глаза следили за ней, а его чистое и бледное и совершенно спокойное лицо белело в полумраке комнаты.

— Мы очень разные, — сказала она горько.

Снова он засмеялся.

— Я понимаю, что ты осуждаешь меня, — произнес он.

— Мне не нравится, каким ты стал, — сказала она.

— Ты думаешь, что мы могли бы, — он окинул взглядом сторожку, — у нас могло быть что-нибудь подобное?

Она покачала головой.

— С тобой! Нет, никогда! Ты срываешь цветок и разглядываешь его до тех пор, пока не узнаешь о нем все, что хотел узнать, и затем ты выбрасываешь его совсем, — объяснила она.

— Неужели? — удивился он. — И твоя дорога никогда не могла бы стать моей дорогой? Полагаю, что нет.

— А с какой стати? — пожала она плечами. — Я самостоятельный человек.

— Но двое людей иногда идут одной дорогой, — мягко проговорил он.

— Ты уводил меня от самой себя, — возразила она.

Он знал, что ошибался в ней, что принял ее за кого-то, кем она никогда не была. Это была его вина, не ее.

— И ты всегда знала об этом? — спросил он.

— Нет, ты никогда не позволял мне узнать. Ты запугивал меня. Я ничего не могла поделать. Я была рада, когда ты бросил меня, правда.

— Я знаю, что ты была рада, — сказал он. Но лицо его еще больше побледнело, стало почти смертельно бледным. Однако, — продолжал он, — именно ты избавилась от меня. Ты отослала меня отсюда.

— Я! — воскликнула она с гордостью.

— Ты заставила меня получить стипендию средней школы, ты заставила меня лелеять пылкую привязанность ко мне бедного маленького Ботелли, пока он не мог обходиться без меня, — а все потому, что Ботелли был богатым и влиятельным. Ты торжествовала, когда торговец вином предложил отправить меня в Кембридж, чтобы сопровождать его единственного ребенка. Ты хотела, чтобы я поднялся выше по общественной лестнице. И каждый раз, когда ты отсылала меня подальше от себя, каждый новый мой успех все больше разобщал нас. Ты никогда не хотела поехать со мной: ты хотела только отослать меня, чтобы посмотреть, что из этого получится. Полагаю, ты даже хотела, чтобы я женился на леди. Ты хотела торжествовать над окружающими с моей помощью.

— Да, и я несу за это ответственность, — произнесла она с сарказмом.

— Я выделился, чтобы удовлетворить тебя, — ответил он.

— А, — закричала она, — ты всегда хотел перемен, перемен, как ребенок!

— Очень хорошо! И теперь я имею успех, и я знаю это, и у меня прекрасная работа. Но я думал, что ты другая. Какое право имеешь ты на мужчину?

— Что ты хочешь? — воскликнула она, глядя на него широко открытыми и полными страха глазами.

Он посмотрел на нее, и глаза его были нацелены на нее, словно оружие.

— С какой стати, ничего, — он коротко рассмеялся.

У входной двери загрохотало, и вошел хозяин дома. Женщина оглянулась, но осталась стоять у входа во внутреннюю комнату, не снимая своей меховой накидки. Сайсон не двигался.

Лесник вошел, посмотрел на них и отвернулся, ничего не сказав. Они также молчали.

Пилбим занялся своими шкурками.

— Я должен идти, — сказал Сайсон.

— Да, — ответила она.

— Тогда желаю тебе безбрежной и меняющейся жизни, — он поднял руку в приветствии.

— И тебе безбрежной и меняющейся жизни, — ответила она мрачно и очень холодным тоном.

— Артур! — позвала она.

Лесник притворился, что не слышит ее. Сайсон, внимательно наблюдавший, начал улыбаться. Женщина подобралась.

— Артур! — повторила она с удивительной интонацией, которая показала мужчинам, что ее душа трепещет на опасном уровне.

Лесник медленно отложил свой инструмент и подошел к ней.

— Да, — произнес он.

— Я хочу вас представить друг другу, — объявила она, дрожа.

— Я уже познакомился с ним, — возразил лесник.

— Правда? Это Эдди, мистер Сайсон, о котором ты знаешь, — это Артур, мистер Пилбим, — добавила она, повернувшись к Сайсону. Последний протянул руку леснику, и они молча пожали друг другу руки.

— Рад познакомиться с вами, — сказал Сайсон. — Мы больше не будем переписываться, Хильда?

— А почему бы и нет? — отозвалась она.

Мужчины стояли в растерянности.

— Нужна ли эта переписка? — с сомнением произнес Сайсон.

Она все еще молчала.

— Как хочешь, — пожала она плечами.

Они все вместе стали спускаться по мрачной тропинке.

— «Qu’il etait bleu, le ciel et grand l’espoir»[35] — процитировал Сайсон, не зная о чем говорить.

— Что ты имеешь в виду? — удивилась она. — Мы не можем шагать по нашему невозделанному овсу — мы никогда его не сеяли.

Сайсон посмотрел на нее. Он был поражен, увидев свою юношескую любовь, свою монахиню, ангела Боттичелли, такой развенчанной. Он был дураком. Он и она были больше разобщены, чем могли бы незнакомые люди. Она только хотела поддерживать переписку с ним — и он, конечно, хотел писать ей, как Данте Беатриче, той Беатриче, которая существовала только в его собственном воображении.

В конце тропинки она оставила их. Он пошел дальше с лесником к калитке, которая закрывала проход к лесу. Мужчины шли почти как друзья. Они не обсуждали предмета, занимавшего их мысли.


Вместо того, чтобы идти прямо к калитке, Сайсон пошел вдоль края леса, где ручей стекал в небольшое болото и где под деревьями ольхи среди камышей сияли шапками крупные желтые бархатцы. Из болота просачивалась тонкой струйкой коричневая вода, в которой отражалось золото цветов. Неожиданно в воздухе голубой вспышкой промелькнул пегий зимородок.

Сайсон был чрезвычайно взволнован. Он взобрался по насыпи к кустам утесника, искры которого еще не превратились в пламя. Он лег на сухой коричневый торф и обнаружил побеги маленьких фиолетовых растений и розовые пятна молочая. Что за чудесный мир это был — великолепный и всегда новый. Он же чувствовал себя точно в аду, пустынном и безбрежном. В груди его поселилась боль, появилась рана. Он вспомнил стихотворение Уильяма Морриса про раненого рыцаря с копьем в груди, лежавшего в церкви, будто он мертвый. Однако на самом деле он никак не мог умереть, в то время как день за днем окрашенные солнечные лучи проникали через цветное окно в церковь и ускользали. Он теперь знал, что происходившее между ними никогда не было правдой, ни на мгновение. Правда все время была в стороне от них.

Сайсон перевернулся. Воздух наполняло пение жаворонков, и солнечные лучи лились с неба непрерывным потоком. Оттого воздух казался густым и вязким, голоса звучали тихо и отдаленно.

— Но если он женат и желает прекратить переписку, почему ты против этого? — сказал мужской голос.

— Я не хочу об этом говорить. Я хочу побыть одна.

Сайсон посмотрел через кусты. Хильда стояла в лесу около калитки. Мужчина медлил у живой изгороди, играя с пчелами, летающими над белыми цветами ежевики.

На некоторое время воцарилось молчание. Сайсон представил себе, что она испытывает, наблюдая за веселящимися жаворонками. Неожиданно лесник воскликнул «Аа!» и выругался. Он засучивал рукав своей куртки почти до плеча. Затем стянул ее, бросил на землю и сосредоточенно стал закатывать рукав своей рубахи.

— А! — сказал он мстительно, поймав пчелу и отшвырнув ее прочь. Он потряс красивой белой рукой, неловко поворачиваясь, чтобы посмотреть на свое плечо.

— Что там? — спросила Хильда.

— Пчела забралась ко мне в рукав, — ответил он.

— Иди ко мне, — сказала она.

Лесник пошел к ней с видом обиженного ребенка. Она взяла его руку в свои.

— Вот оно — и жало осталось — бедная пчела!

Она вытащила жало, прижалась губами к его руке и высосала каплю яда. Глядя на красные отметки оставленные ее зубами на его руке, она сказала, смеясь:

— Это самый красный след от поцелуя, который у тебя когда-либо будет.

Когда Сайсон снова посмотрел на них, он увидел в тени деревьев лесника, который целовал любимую в шею. Ее голова откинулась назад, а волосы рассыпались так, что одна густая прядь ее темно-каштановых волос упала на ее голую руку.

— Нет, — отвечала женщина. — Я расстроена потому, что он ушел. Ты не понимаешь…

Сайсон не мог расслышать, что сказал мужчина. Хильда говорила ясно и определенно.

— Ты знаешь, что я люблю тебя. Он совершенно ушел из моей жизни — не беспокойся о нем…

Он целовал ее, что-то шепча. Она неискренне смеялась.

— Да, — произнесла она милостиво. — Мы поженимся, мы обязательно поженимся. Но не сейчас.

Он говорил с нею снова. Некоторое время Сайсон ничего не слышал. Затем она сказала:

— Ты должен идти домой, дорогой — а то не выспишься.

Затем снова послышался шепот лесника, наполненный страхом и страстью.

— Но почему нужно сразу жениться? — спросила она. — Что больше ты будешь иметь, женившись? И разве может быть лучше, чем сейчас?

Наконец он натянул свою куртку, и они расстались. Она стояла у калитки, но наблюдала не за тем, как он шел, а смотрела на залитые солнцем зеленые просторы.

Когда она наконец удалилась, Сайсон тоже пошел. Он возвращался в город.

ОБ АВТОРЕ

Обычно самые первые произведения знаменитых писателей вызывают у нас особый интерес. Редкий читатель обладает настолько скудным воображением, что совсем не задумывается о том времени, когда создавалось это произведение еще не известным никому автором, о надеждах и страхах, связанных с выходом книги в свет, о пережитом разочаровании, — ведь не всегда читающая публика сразу откликается на новое слово в литературе; не размышляет, почему книга была предана забвению, и лишь спустя годы, по мере того, как писатель, упорно преодолев все предрассудки и выказав полное безразличие к славе, завершил свой крестный путь, началось медленное воскрешение читательского интереса именно к этой вещи.

Д.Г. Лоуренс сделал свои первые наброски романа «Белый павлин», будучи ничем не примечательным молодым человеком. Это была осень 1906 года, когда он занимался на двухгодичных курсах Ноттингемского университета и готовился получить диплом преподавателя начальных классов. В университет он попал исключительно благодаря собственным стараниям, ведь отец его работал шахтером и, обремененный большой семьей, в которой росло пятеро детей, был не в состоянии содержать сына-студента. Уже в школе Д. Лоуренс слыл способным парнем, превосходя умом многих своих сверстников. Но когда он получил королевскую стипендию, оказавшись в числе первых среди студентов университета, друзья все-таки были удивлены. И не помешай ему тяжелая болезнь, Лоуренса, безусловно, ожидала бы блестящая карьера ученого.

Итак, роман «Белый павлин» создавался и переписывался три или четыре раза в течение трех лет: Д. Г. Лоуренс писал в часы досуга и во время каникул.