Александра Торн - Бесстрашная

Цветы, принесенные пришедшими, закрыли свежую рану в земле яркими всплесками разнообразных оттенков. Если бы нашелся кто-нибудь, способный исцелить его от раны в сердце! Хотя он стоял между Рио и Велвет, а за его спиной Улисс, никогда в жизни еще Патрик не чувствовал себя таким одиноким.

Он с радостью бы распростился с жизнью и лег рядом с Илке в землю. Но он не мог позволить себе выбрать легкий путь, путь труса. Хотя мысль о том, что ему предстоит жить без Илке, приводила его в отчаяние, все же он должен был найти какой-то способ существования.

Патрик не вслушивался в слева священника и даже не уловил момента, когда Улисс подошел к изголовью могилы, пока не услышал голоса сына.

Улисс страшился произнести речь на могиле матери. Он приготовил с полдюжины речей, но ни одна его не удовлетворила. Теперь он усомнился в своей способности говорить, потому что в горле у него стоял ком. В своей печали Улисс не мог собраться с мыслями, не мог вспомнить ничего из написанного. Он должен был довериться своему сердцу – только оно могло подсказать ему верные слова.

– Друзья, соседи! Моя мать удивилась бы, увидев, сколько народу пришло проститься с ней, и обеспокоилась бы. Она бы задумалась о том, как накормить стольких людей, не приготовившись к этому заранее. Но, зная ее, могу сказать, что она нашла бы выход…

Моя мать была поистине замечательной женщиной. Большую часть своей жизни она отдала служению другим. Без нее мир станет намного беднее.

Она приехала в Техас в 1847 году, по дороге потеряла обоих родителей, умерших от тифа. Я никогда не представлял себе, какой одинокой и потерянной должна была она себя чувствовать. Теперь я это представляю.

Она рассказывала мне, что уже была готова все бросить и вернуться в Германию. Но она обладала отвагой. И решила остаться.

В те дни этот край был диким и опасным. Мать внесла свой вклад в то, чтобы сделать его цивилизованным. И, думаю, тут недостаточно было одного мужества, в этом случае требовалась и мягкость.

Она верила в человеческую порядочность, она верила в то, что люди сочувствуют и сострадают друг другу.

Когда сегодня вы будете покидать это место, я прошу вас забрать с собой частицу этих качеств – отваги, доброты и сострадания. Потому что она оставила их нам в наследство.

Если мы будем жить в соответствии с ее наставлениями, это станет достойным продолжением ее жизни.

Улисс не замечал одобрительных кивков, не слышал приглушенных рыданий, не видел, как распрямляются плечи и согнутые спины, и не сознавал, что все это – действие его слов. Он отступил в сторону, и его место занял Рио де Варгас.

– Я не так ловко управляюсь со словами, как Улисс, – сказал Рио, – но Илке просила меня спеть над ее последним пристанищем. И я уж для нее постараюсь. – Он снял свою стетсоновскую шляпу, прижал ее к груди, и над толпой поплыли слова «Нечаянной радости».

Когда голос Рио под влиянием нахлынувших чувств задрожал, мелодию подхватил другой, более прекрасный голос. Контральто Райны взмывало вверх, низвергалось, и вместе с голосом дочери парил голос Рио.

После того как замерли последние звуки пения, Патрик выступил вперед. Его руки дрожали, когда он поднял первый ком земли и бросил на крышку гроба, сколоченного Рио.

– Спи крепко, любовь моя, – пробормотал он.

Потом он уступил место сыну. Улисс поднял ком техасской земли и тоже бросил. Земля упала с глухим стуком. И в его жесте, и в этом звуке сквозило нечто столь невозвратное, что Улисс, осознав это, едва устоял на ногах. К его изумлению, рука, протянувшаяся, чтобы поддержать его, принадлежала Райне.

– Мне будет не хватать твоей матери, – сказала она.

Он с трудом выдавил слова благодарности – губы его будто одеревенели. Они молча посмотрели друг на друга. Улисс попытался прочесть в ее глазах хотя бы намек на чувство, но взгляд ее был спокоен. Потом, одарив его едва заметной улыбкой, она присоединилась к родителям.

Один за другим подходили люди и заполняли могилу землей во время этого торжественного и мрачного ритуала.

Когда все было кончено, Патрик и Улисс первыми пошли к дому, где все было задрапировано черным крепом.

Казалось, прошла вечность, прежде чем уехал последний из соседей. Для них похороны Илке были печальным, но мимолетным событием. Для Патрика и Улисса это было вехой, отмечавшей начало новой жизни, которой никто из них не хотел.

– У меня еще не было случая сказать тебе, – начал Патрик, когда они наконец остались вдвоем в гостиной, – но я жалею о том, что сказал тогда, утром… – Он не смог заставить себя закончить фразу. – Велвет открыла мне правду.

– Не думай об этом, отец. Она и мне сказала.

– Какие планы у тебя теперь?

– Мне пора возвращаться в Остин. Надо переделать кучу дел до того, как начнется сессия законодательного собрания.

Улисс смотрел на Патрика, ожидая ответа. Если бы Патрик хоть одним жестом выразил свои чувства, показал, что нуждается в нем, он немедленно изменил бы свои планы.

– Думаю, это к лучшему, – сказал Патрик.

Не сказав больше ни слова, он повернулся и оставил сына одного в опустевшей комнате, и словно забрал с собой все, что еще оставалось от юности Улисса.

Улисс оставил дом погруженным в глубокий траур, а когда вернулся из Остина в середине декабря, то застал безжизненный склеп.

Хотя он написал отцу несколько писем, но Патрик ни разу ему не ответил. Он не видел отца со дня похорон и гадал, будет ли тому приятен его приезд, забудется ли взаимное озлобление или со смертью Илке, всегда старавшейся их примирить, эта рознь обострится?

Он был удивлен и немного испуган, увидев на двери задрапированный черным крепом траурный венок. Неужели никто в доме не вспомнил, что близится Рождество? Илке любила рождественские праздники, проводила целые часы, украшая дом гирляндами.

Она с гораздо большим вниманием выбирала елку, чем новое платье. В эту же пору в прошлом году на двери висел праздничный рождественский венок, а в каждом окне горело по свече. Пренебречь этим обычаем – все равно что предать память об Илке.

Улисс поднялся по ступенькам на террасу и заставил себя войти. Холл был погружен в темноту. В гостиной тоже не было света, камин не затоплен. Его мать управлялась с хозяйством легко, без видимых усилий, и Улисс воспринимал домашний уют как нечто само собой разумеющееся.

– Есть кто-нибудь дома? – крикнул он, надеясь, что выбежит одна из горничных взять его плащ и седельные сумки.

Никто не появился. Должно быть, Патрик трудился допоздна, а слуги пользовались отсутствием хозяина и пренебрегали своими обязанностями. Утром придется устроить им хорошую взбучку.

Он прошел через холл в кухню, открыл дверь, и тут память нанесла ему новый удар. В прошлом году кухня была наполнена ароматами. Запахи фруктового кекса и сливочного пудинга были такой же неотъемлемой частью праздника, как разглядывание подарков.

Теперь в кухне укоренился запах плесени. Под потолком горела одна керосиновая лампа. Кончита, нагнувшись к плите, что-то помешивала в маленьком горшочке. Она теперь больше походила на ведьму, чем на старую верную служанку.

Ее дочь Мария много лет занималась у них стряпней. Куда же она подевалась? Все эти мысли пронеслись в голове Улисса, когда он приблизился к Кончите и дотронулся до ее плеча.

– Дио мио! – воскликнула она, мгновенно поворачиваясь к нему лицом, насколько это позволило ее согнутое артритом тело. – Вы меня напугали, сеньор Улисс!

– Я писал отцу, что приеду сегодня. Разве он не говорил тебе?

Кончита покачала головой:

– Он не читает писем. Он не выходит из дома. Он все время сидит в спальне и смотрит на портрет вашей матушки. Слава Богу, что вы приехали. Может быть, вам удастся приободрить сеньора Патрика.

– Попытаюсь, – сказал Улисс, сомневаясь, что ему удастся добиться успеха. – А где же все остальные?

– Ваш отец рассчитал всех остальных слуг много недель назад. Он и меня хотел отослать, но я не могла оставить его одного.

– А как же ранчо? Надеюсь, он не потерял к нему интереса?

– Рио пытался привлечь его к работе, но сеньор Патрик в последнее время только бранил его. – Кончита осенила себя крестным знамением. – Этот дом стал жилищем призраков. Иногда мне кажется, что ночью я слышу, как ваша мать ходит по холлу.

Улисс пожал плечами, отметая суеверные бредни Кончиты:

– Уверяю тебя, что призраков в доме нет, а вот пыли черт знает сколько.

Кончита потупила взгляд:

– Подождите, пока не встретитесь с отцом. Он и сам превратился в призрак.

Кончита, конечно же, преувеличивала. Его отец был самым сильным и храбрым человеком из всех, кого знал Улисс, и характер у него был далеко не отшельнический.

В свое время Патрик превратил участок дикой первобытной прерии в процветающее ранчо. Он был так одержим идеей цивилизации этой земли, что соседи прозвали его ранчо «Гордостью Прайда». Улисс считал, что даже смерть его матери не могла бы отвратить Патрика от забот о своих обширных владениях.

– Если ты не возражаешь, я бы хотел поужинать, прежде чем встречусь с отцом.

– Поужинать?

Кончита воззрилась на него с таким видом, будто впервые в жизни услышала это слово.

– Что бы ты там ни стряпала – подойдет. Сморщенные щеки Кончиты окрасились стыдливым румянцем.

– Это только овсянка. Ваш отец вообще не думает о пище. Обычно я даю ему проглотить немного овсяной каши.

Может быть, Кончита и впрямь не преувеличивала?

– Ладно, забудем об ужине. Сперва я схожу к отцу. За три месяца все хозяйство разладилось, размышлял Улисс. Керосиновая лампа, освещавшая ему путь вверх по лестнице, показывала бедственное состояние дома. При каждом его шаге, как бы в испуге, разлетались пушистые шарики пыли. Паутина цеплялась за лицо и руки.

Он оставил в комнате свои сумки, потом постучал в дверь отца.

– Я не голоден, Кончита, – раздался неузнаваемо тонкий голос Патрика. Не ожидая приглашения войти, Улисс отворил дверь. Состояние комнаты привело его в ужас. Но еще более пугающим показалось Улиссу состояние отца. Одежда висела на его огромном исхудавшем теле как на вешалке. Кожа утратила загар, впечатление нездоровья усугублялось всклокоченной бородой.

– Это ты, Улисс? – спросил Патрик, даже не потрудившись встать.

– Я приехал на праздники, отец, – ответил Улисс с вымученной бодростью.

Патрик не шевельнулся:

– Если ты хочешь видеть Рождество со всей обычной мишурой, тебе лучше уехать обратно в Остин. Здесь не предвидится никакого праздника.

Дорога от Керрвилла до ранчо Прайда вилась вдоль реки. Воды цвета нефрита проносились по своему ложу с глухим гулом, который эхом отражался от прибрежных известковых утесов и пологих холмов.

Шарлотта Готорн хотела, чтобы взятый напрокат кабриолет двигался быстро, потому что за каждым извилистым поворотом дороги открывался знакомый пейзаж, который она спешила увидеть. Если не считать уродливых оград из колючей проволоки, местность почти не изменилась.

– Чем больше все меняется, – пробормотала она, – тем больше остается неизменным.

Дочь Шарлотты Алиция покосилась на нее:

– Что ты хочешь сказать?

Хотя мысли Шарлотты беспокойно метались, она попыталась послать дочери ободряющий взгляд:

– Нельзя представить себе жизнь, более отличную от здешней, чем моя. И все же эти места кажутся такими знакомыми.

– Это всего лишь родина, – с улыбкой ответила Алиция. – Но здесь очень красиво. Думаю, я тоже полюблю эти места. Не могу поверить, что я и впрямь в Техасе.

Когда они добрались до столбов у въезда на ранчо, Шарлотта остановила кабриолет.

Алиция дотронулась до руки матери.

– В чем дело? Что-нибудь не так? – спросила она.

– Мне нужно несколько минут, чтобы прийти в себя. Долго еще ехать?

– Дом в двух милях отсюда.

– Мистер Прайд владеет всей этой землей? – спросила Алиция, сделав рукой жест, как бы обнимающий всю землю до горизонта.

– Да, всей, впрочем, ему принадлежит гораздо больше. «Гордость Прайда» – самое большое ранчо в округе. Я с трудом сдерживаю себя, так мне не терпится повидаться с Илке. Ты ее полюбишь.

– И тебя нисколько не смущают известные обстоятельства?

– А ты полагаешь, они должны меня смущать?

– Но согласись, есть нечто странное в том, чтобы приехать погостить к своему первому мужу и его жене.

– Ты не будешь так думать, когда познакомишься с ними. Кроме того, я им обоим оказала услугу, убежав с твоим отцом. Илке и Патрик были безумно влюблены друг в друга.

– Знаю, мама. – Алиция нежно улыбнулась ей. – Точно так же, как и вы с папой.

Шарлотта не стала комментировать это заявление. Она щелкнула кнутом, и кабриолет двинулся дальше. Она много успела рассказать своей дочери о прошлом, но ни слова о настоящем.