Я не стану плакать.

Не стану.

Медленно опустившись на колени, я провожу пальцами по желтым звездам, разбросанным по темно-голубому полю стеганого одеяла. Я долго смотрю на них, и постепенно они начинают расплываться от слез, застилающих мой взор.

Я зажмуриваю глаза и зарываюсь головой в постель, судорожно хватаясь за одеяло. Мои плечи сотрясаются от безудержных рыданий, которые я тщетно пыталась подавить. Резко поднявшись на ноги, я с воплем срываю одеяло с постели и швыряю его через комнату.

Яростно сжимая кулаки, оглядываюсь по сторонам. Что бы еще такое бросить? Я хватаю подушки и кидаю их в зеркало, где отражается какая-то незнакомая мне девушка. Та, горестно рыдая, смотрит на меня. Я прихожу в бешенство. Мы устремляемся друг к другу с выставленными кулаками и врезаемся в зеркало, которое рассыпается по ковру тысячей сверкающих осколков.

Ухватившись за края комода и издав очередной вопль, я отодвигаю его в сторону, а затем рывком выдираю ящики и разбрасываю по комнате их содержимое. При этом я кружусь, швыряя и пиная все, что попадается на пути. Я хватаю голубые прозрачные шторы и настойчиво дергаю, пока карниз не обрывается и не падает на пол. Потом подхожу к сложенным в углу комнаты коробкам, беру верхнюю и, даже не взглянув, что внутри, изо всех сил швыряю в стену.

– Ненавижу тебя! – кричу я. – Ненавижу, ненавижу, ненавижу!

И продолжаю швырять все, что попадается под руку, время от времени издавая вопли и ощущая на губах соленый вкус слез, струящихся по щекам.

Неожиданно сзади меня обхватывают руки Холдера и пригвождают к месту. Не отдавая себе в том отчета, я продолжаю по инерции дергаться, лягаться и вопить.

– Перестань, – шепчет он, не отпуская.

Я слышу его, но делаю вид, что нет. Или мне просто наплевать. Я пытаюсь вырваться, но он лишь сильней сжимает.

– Не трогай меня! – истошно ору я, царапаясь.

И вновь никакой реакции.

«Не трогай меня. Прошу тебя, пожалуйста, ну пожалуйста».

В голове раздается тоненький голосок, и я сразу обмякаю в руках Холдера. Слезы все не утихают, отнимая у меня все силы, и я слабею. Я превращаюсь в сосуд для слез, которые никак не перестанут литься.

Да, я слабая, и я позволила ему одержать верх.

Холдер отпускает меня и поворачивает к себе. Я не могу даже посмотреть на него. В изнеможении припадаю к его груди и, не переставая рыдать, прижимаюсь щекой к его сердцу. Он кладет ладонь мне на затылок и склоняется к моему уху.

– Скай, – произносит он твердым бесстрастным голосом. – Надо уходить. Сейчас же.

Я не в силах пошевелиться. Меня до того трясет, что ноги вот-вот откажут. Холдер, словно догадавшись, подхватывает меня на руки и выносит из спальни. Он несет меня через улицу и усаживает в машину. Потом берет мою руку и рассматривает, после чего достает с заднего сиденья свой пиджак.

– Возьми, вытри кровь. Я вернусь в дом и немного приберусь.

Дверь машины захлопывается, и он бежит через улицу. Я опускаю взгляд на руку, с удивлением замечая, что порезалась. Я даже ничего не почувствовала. Заворачиваю руку в рукав пиджака, подтягиваю колени и обнимаю их, не переставая плакать.

Когда Холдер возвращается, я не смотрю на него. Все мое тело сотрясается от рыданий, которые никак не унять. Он заводит машину и отъезжает. И всю дорогу до гостиницы, не говоря ни слова, гладит меня по волосам.

Он помогает мне выйти из машины и ведет в номер, ни разу не справившись о самочувствии. Он знает, что хуже некуда и спрашивать бессмысленно. Когда за нами закрывается дверь, он доводит меня до кровати, и я сажусь. Он укладывает меня, снимает туфли. Потом идет в ванную, приносит влажную салфетку и вытирает мою руку. Он смотрит, нет ли там осколков стекла, потом осторожно подносит к губам и целует.

– Немного поцарапала, – говорит он. – Ничего страшного.

Холдер поправляет мне подушку и, скинув ботинки, ложится рядом. Укрыв нас одеялом, он прижимает меня к себе и кладет мою голову к себе на грудь. Обнимая, он даже не спрашивает, почему я плачу. В точности так, как поступал в детстве.

Я стараюсь прогнать из головы картины происходившего по ночам в моей комнате, но видения не уходят. Как отец может делать такое со своей маленькой дочкой? Подобное совершенно не укладывается в голове. Я твержу себе, что этого не было и я все придумала, но каждая частичка моего существа знает, что все-таки было. Каждая клеточка, которая знает, почему я с радостью села в машину Карен. Которая помнит все вечера, когда я валялась с парнями, не чувствуя ничего и глядя на звезды. Которая испытала настоящую панику, когда мы с Холдером чуть не занялись сексом. Об этом известно всему моему существу, и я отдала бы все, лишь бы забыть. Я не хочу помнить прикосновения отца и звуки, которые он издавал, но с каждым мгновением воспоминания становятся все ярче, и мне никак не перестать плакать.

Холдер целует меня в висок, обещая, что все будет хорошо, не надо расстраиваться. Но он понятия не имеет, как много всего я помню и как это действует на мою душу, мой разум и веру в людей.

Сознавать, что со мной поступал так единственный взрослый в моей жизни. Неудивительно, что память была заблокирована. У меня сохранились воспоминания о дне, когда меня забрала Карен, и теперь я понимаю почему. То, что она выдернула меня из моей жизни, не показалось бедой. Наоборот, маленькая девочка, напуганная жизнью, решила, что Карен ее спасает.

Я поднимаю глаза на Холдера и встречаюсь с ним взглядом. Он переживает за меня. Это видно по лицу. Он смахивает мои слезы и нежно целует в губы:

– Прости меня. Не надо было пускать тебя в дом.

Он снова винит себя. Он продолжает считать, что сделал нечто ужасное, а у меня создается впечатление, что он почти мой герой. Он прошел со мной через все, помогая справляться с паникой и мирясь с моими странностями. Он всегда рядом и тем не менее почему-то считает себя виноватым.

– Холдер, ты все сделал правильно. Перестань извиняться, – говорю я сквозь слезы.

Качая головой, он заправляет мне за ухо выбившуюся прядь:

– Я не должен был везти тебя туда. Это чересчур после всего, что ты узнала.

Я приподнимаюсь на локте и смотрю на него:

– Чересчур не быть там, а вспомнить то, что я вспомнила. Тебе ничего не поделать с вещами, которые творил со мной отец. Перестань корить себя за все грехи мира.

Он встревоженно проводит рукой по моим волосам:

– О чем ты говоришь? Какие вещи он творил?

Он запинается, потому что наверняка знает. Думаю, мы оба знаем, что случилось со мной в детстве. Просто не хотим признавать.

Я прижимаюсь головой к его груди и не отвечаю. К глазам опять подступают слезы, и он крепко обнимает меня.

– Нет, Скай, – шепчет Холдер. – Нет, – повторяет он, не желая верить тому, что я не могу даже вымолвить.

Я цепляюсь за его футболку и плачу, а искренние объятия заставляют меня любить его еще сильнее за ненависть к моему отцу – не меньшую, чем моя собственная.

Не размыкая объятий, он целует меня в макушку. Он не соболезнует и не спрашивает, чем помочь, потому что мы оба пребываем в полной растерянности. Никто из нас не знает, что делать дальше. Я понимаю одно: идти мне некуда. Я не могу вернуться к отцу – законному опекуну. И не могу вернуться к женщине, которая неправомерно взяла меня к себе. К тому же оказывается, я еще несовершеннолетняя и своими силами не справлюсь. Холдер – единственное существо в моей жизни, на которое я могу положиться.

Несмотря на то что в его объятиях я чувствую себя в безопасности, воспоминания и образы никак не улетучиваются, мне не совладать со слезами. Он молча обнимает меня, а я все время прикидываю, как это прекратить. Пусть Холдер ненадолго избавится от эмоций, иначе мне не сдюжить. Мне не нравится, что я продолжаю вспоминать отцовские визиты. Я ненавижу отца. Всеми фибрами души. Я ненавижу этого человека за кражу первого шага.

Я приподнимаюсь и подаюсь к Холдеру. Он ищет мой взгляд, спрашивая глазами, в порядке ли я.

Я не в порядке.

Я соскальзываю на него и целую в надежде отвлечься от страданий. Я предпочла бы ничего не чувствовать – лишь бы не испытывать ненависть и печаль. Хватаю Холдера за футболку и пытаюсь стащить ее через голову, но он отталкивает меня, и я опрокидываюсь. Он опирается на локте и смотрит на меня:

– Что ты делаешь?

Я обнимаю его за шею и впиваюсь ему в губы. Если я крепко его поцелую, он смягчится и ответит. Тогда все пройдет.

Он тотчас же целует меня в ответ. Я отпускаю его и начинаю стаскивать с себя футболку, но он отводит мои руки и одергивает ее:

– Перестань! Зачем?

В его глазах смущение и тревога. Я не могу ответить, потому что сама не знаю зачем. Понимаю лишь, что хочу отвлечься, но дело не только в этом. Это намного больше, ибо если он прямо сейчас не успокоит боль, которую мне причинил тот человек, то я, наверное, никогда не смогу ни смеяться, ни улыбаться, ни вообще дышать.

Мне нужен Холдер, чтобы отвлечься.

Я делаю глубокий вдох и смотрю ему прямо в глаза:

– Займись со мной сексом.

Лицо его принимает жесткое выражение, и он глядит не мигая. Потом вскакивает с постели и принимается шагать по комнате. Нервно теребя волосы, он подходит к кровати:

– Скай, не могу. Не понимаю, зачем ты сейчас об этом просишь.

Я сажусь, вдруг испугавшись, что он не доведет дело до конца. Я подвигаюсь к краю, где он стоит, опускаюсь на колени, хватаю его за футболку.

– Пожалуйста, – упрашиваю я. – Пожалуйста, Холдер. Мне это необходимо.

Он отрывает мои руки от футболки и отступает, в полной растерянности качая головой.

– Я не стану этого делать, Скай. Мы не будем этого делать. У тебя шок или что-то в этом роде… Не знаю. Не нахожу слов.

Я в отчаянии валюсь на постель. Из глаз у меня снова льются слезы, и я гляжу на него в полном замешательстве.

– Прошу тебя. – Я опускаю взгляд на руки, сложенные на коленях, потому что не в силах посмотреть ему в глаза. – Холдер… он единственный, кто сделал это со мной. – Я медленно поднимаю взор. – Надо, чтобы ты отнял это у него. Пожалуйста.

Если слова могут разбить сердце, то его раскололось надвое. Лицо вытягивается, глаза наполняются слезами. Я понимаю, о чем прошу, и мне трудно, но иначе никак. Мне надо любой ценой унять боль.

– Ну, пожалуйста, Холдер.

Он не хочет, чтобы наш первый раз был таким. Мне тоже, но иногда решает не любовь, а другое чувство. Например, ненависть. Чтобы избавиться от нее, порой приходится лишиться рассудка. Он знаком с ненавистью и болью, а сейчас понимает, как сильно мне это нужно, и неважно, согласен он или нет.

Он возвращается к кровати и опускается на колени, оказавшись на уровне моих глаз. Обняв за талию, он придвигает меня на край, потом просовывает руки мне под коленки и смыкает мои ноги вокруг себя. Не отводя от меня взгляда, стаскивает мою футболку, а затем и свою. Обхватив меня, встает. Бережно укладывает на постель и неуверенно опускается сверху. Смахивая слезу, скатывающуюся по моему виску, он тем не менее уверенно произносит:

– Ладно.

Встав на колени, он тянется к своему бумажнику на ночном столике. Достает презерватив и снимает брюки, не отрывая от меня взгляда. Смотрит так, словно ждет сигнала о том, что я передумала. Или боится очередного приступа паники. Не знаю. Может быть, я снова запаникую, но должна это сделать. Не позволю отцу хотя бы еще секунду владеть этой моей частью.

Холдер расстегивает на мне джинсы и стягивает. Я перевожу взгляд на потолок, чувствуя, что по мере того, как он подбирается все ближе, я ускользаю все дальше и дальше.

Неужели я совершенно опустошена? Смогу ли я когда-нибудь испытать удовольствие от близости?

Он не спрашивает, уверена ли. Он знает, что это так. Целует в губы, одновременно снимая с меня лифчик и трусики. Я рада поцелую – повод закрыть глаза. Мне не нравится его взгляд… Будто он хочет очутиться в другом месте, а не быть со мной. Я не размыкаю век, пока он отрывается от моих губ, чтобы натянуть презерватив. Когда он снова оказывается сверху, я притягиваю его к себе, боясь, что он передумает.

– Скай.

Я открываю глаза, замечаю сомнение в его взоре и качаю головой:

– Нет, не думай ни о чем. Просто сделай это, Холдер.

Не в силах взглянуть на меня, он прижимается головой к моей шее.

– Не знаю, как быть. Не понимаю, неправильно это или ты впрямь нуждаешься. Я боюсь, что будет хуже.

Его слова задевают меня за живое, поскольку я доподлинно знаю, что он имеет в виду. Я не ведаю, нужно ли мне это. Мне не известно, погубит ли это наши отношения. Но сейчас мне отчаянно хочется разоружить отца, и я готова рискнуть всем. Руки, которыми я крепко обнимаю его, начинают дрожать, и я разражаюсь рыданиями. Он по-прежнему прижимается головой к моей шее, но, едва услышав мой плач, сам еле сдерживается, чтобы не разреветься. Страдает не меньше меня – значит, понимает. Я немного приподнимаюсь, молча умоляя выполнить мою просьбу.