— Буду весьма рад, если ты одобришь мое решение, — сказал Энтони. — Но если нет, мне бы хотелось верить, что ты на меня не обиделся.

Харрисон посмотрел на него.

— Что ты этим хочешь сказать? Уж не подозреваешь ли меня в том, что я ревную?

— Ревность, Харри, в данном случае по моей части. У тебя у самого прекрасная жена, и я всегда чувствовал, что ты недостаточно высоко оцениваешь этот факт.

— Черт возьми, Энтони, уж не собираешься ли ты прочитать мне лекцию о любви и браке?

— Нет. Я просто хочу, чтоб ты знал: если Бритт станет мне такой же хорошей женой, какой Эви — тебе, то я буду считать себя счастливейшим человеком. И еще вот что. Я люблю Бритт за то, что она личность, а не за то, что у нее свежее юное тело, которое заставит меня опять ощутить себя мальчиком.

Харрисон сардонически улыбнулся.

— Ну хорошо. Тебе, видно, позарез нужно мое благословение, так считай, что ты его получил. А теперь, если здесь еще кому-нибудь захочется поговорить, пусть знает: для меня наступило время выпивки. Так что оставим все разговоры.

— Принято.

Харрисон повернулся в сторону дверей и крикнул:

— Эвелин! Тебя что, черт там за юбку держит?

— Иду! — послышался голос Эвелин, а минуту спустя она и сама появилась в гостиной, неся поднос с бокалами и бутылкой шампанского в ведерке со льдом. — Когда я проходила мимо твоего кабинета, то слышала финальный счет. Тридцать восемь — шестнадцать, Сан-Франциско.

— Вот уж удружила! — воскликнул Харрисон. — Значит, на этом деле я потерял сотню баксов.

Эвелин поставила поднос на стол.

— Ну, если не за выигрыш, так за семейное событие мы определенно можем выпить. Энтони наконец нашел невесту.

— Как же, как же… — сказал Харрисон. — Хоть до весны еще далеко, любовь так и витает в воздухе…

Они подняли бокалы, и Харрисон больше ни словом не затронул брачную тему. Однако и ни о чем другом не говорил, пребывая в угрюмом молчании.

Энтони подозревал, что его отношения с Бритт гораздо болезненнее задели Харрисона, чем тот старался показать. Его брат имел репутацию бабника. Весь Вашингтон знал об этом. И он не допускал мысли, что его старший брат, «семинарист», может его так обскакать. Бедняжка Эвелин…

— Энтони, у тебя такое серьезное лицо, — сказала Бритт, возвращая его к действительности. — О чем ты задумался?

Она стояла возле выдвинутого ящика комода, доставая белье и новую пару колготок.

— О том, дорогая, как я счастлив, что ты моя жена.

— Правда?

— Ты и сама прекрасно знаешь.

— Нет, я имела в виду, правда ли, что ты думал именно об этом?

— Я вспоминал те месяцы, что предшествовали нашей свадьбе.

— Но ты ведь совсем не романтичен, разве не так?

— Я просто счастливый мужчина.

Бритт повернулась к кровати, потом подошла к нему, присела рядом и, просунув руку за отворот пижамы, погладила его по груди.

— Ну а я счастливая женщина.

— Столько счастья сразу! Это грозит тем, что ты опоздаешь.

— Энтони Мэтленд! Не пытайтесь запугать меня тем, чего я совсем не боюсь, и не обещайте того, что не способны выполнить.

Он улыбнулся и прижал ее голову к своей, чувствуя все тепло любви и счастья. Минутой позже Бритт встала, пора заканчивать наконец с одеванием. Энтони смотрел, как она надевала белье и натягивала колготки. Кэтрин была крайне застенчивой женщиной и редко одевалась перед ним. Бритт не только другая натура, но и человек другого поколения. Она открыта и постоянно обращена к нему, даже если это всего лишь просьба застегнуть молнию или что-то поправить в костюме.

Большая разница между его первым и вторым браками относилась и к религии, которую он исповедовал. Кэтрин приняла католичество, а Бритт отказалась, объясняя свое решение их принадлежностью к разным поколениям. Он не делал из этого истории. С Бритт он стал более терпимым и более свободным в общении.

Бритт стояла в гостиной так, что Энтони хорошо видел ее из спальни. Он осмотрел ее с головы до ног. Тонкие темные колготки как бы окутывали ее стройные ноги серой дымкой. Он с удовлетворением отметил, как ловко сидит на ней черное шелковое вечернее платье, в котором она собиралась предстать на приеме. Да и сама она казалась весьма довольной тем, как выглядит. Правда, на ней нет никаких украшений.

— А разве ты не наденешь жемчуга? — удивленно спросил он.

Она взглянула на него несколько растерянно.

— Тебе не кажется, что Элиот будет задет? Ведь их носила его мать.

— Даже если он и помнит их, то прекрасно знает, что эти перлы — принадлежность семьи Мэтлендов, дорогая. И потом, я не думаю, что сыновняя ревность может возникнуть у пасынка по отношению ко второй жене отчима.

— Возможно, ты прав. Мне просто не хотелось бы сделать ложный шаг.

Она широко улыбнулась мужу, затем присела на край кровати спиной к нему и попросила застегнуть молнию на платье.

Когда он справился с этим, она пошла, достала жемчужное ожерелье и, стоя перед зеркалом, надела его вкупе с прекрасными серьгами — двумя крупными жемчужинами, обрамленными бриллиантами. Внеся это приятное дополнение в свой наряд, она обернулась к нему:

— Смотрится даже лучше, чем я предполагала, — сказала она.

— Я рад, что тебе нравится.

Бритт опять повернулась к зеркалу, но тотчас оглянулась через плечо и посмотрела на него каким-то детским взглядом.

— Пожалуйста, скажи мне, Энтони, ты не думал о ней, когда увидел их, эти жемчуга?

Он покачал головой.

— Теперь я думаю только о тебе.

Бритт заглянула ему в глаза и нашла там успокоение, в котором нуждалась. Затем посмотрела в зеркало. Волосы она подобрала кверху, скрутив их во французский узел, как любила делать в пути.

— Ну как, гожусь я на роль твоей личной посланницы, направляющейся на прием к послу Штатов?

Энтони засмеялся.

— Ты просто великолепна, дорогая. Самая красивая жена в мире.

— Может, мне поскорее уйти, чтобы ты не начал расточать свои невообразимые комплименты, в которые невозможно поверить? К чему тут весь мир? Достаточно уж того, что я нравлюсь тебе.

— Как скажешь, дорогая. Как скажешь…

Она взяла сумочку, проверила ее содержимое, затем подошла к нему, поцеловала на прощание и погладила прохладными пальцами по щеке.

— Тебе уже намного лучше, дорогой. Скоро ты совсем поправишься.

— Постараюсь, милая.

Бритт подошла к двери.

— Ох, как бы мне хотелось, чтобы ты пошел со мной.

— Сделай, что можешь, для Элиота. Он действительно страдает.

Она кивнула, послала ему воздушный поцелуй и вышла из номера.

* * *

Вечер выдался на редкость приятным, без обычной духоты, и Элиот спустился вниз — встретить Моник или посольскую машину, отправленную за Бритт, смотря по тому, которая из них прибудет первой. Всю вторую половину дня его мысль металась от Бритт к жене и обратно, и от любопытства он переходил к отчаянию, от очарованности новым знакомством — к глухому ощущению несчастья.

Но что же все-таки делать с Моник? Он понимал, что необходимо как-то решить проблему отношений с женой, от этого никуда не деться, час пробил. А Бритт… Неужели она исчезнет из его жизни? Она существовала на острие его сознания — ее глаза, запах ее духов, ее длинные ноги. И перекрестный огонь их интеллектов, в котором он, к собственному удивлению, не давал ей поблажки.

Возможно, это способ компенсировать урон, нанесенный ему семейным позором, — смотреть на красоту, когда мир вокруг кишит всяческим безобразием и уродством. Чистота и совершенство Бритт, ее счастье — все это так контрастировало с его собственной, утопающей в пучине страстей жизнью. По его лицу бродила неясная улыбка, он жалел себя, что, в общем-то, не было ему присуще. Да, нервы не на шутку расходились. Надо постараться взять себя в руки.

Элиот отошел в пятнистую тень деревьев, растущих возле входа в посольство. Он глубоко дышал и хотел одного — ничего не чувствовать, думать о чем-то постороннем, приятном. Он вспомнил о работе, о разговоре с Юджином Вэлти, о предполагаемом новом назначении. Перемена места действия — неплохой ключ к разрешению сложной ситуации. Он понимал, что из Индии ему надо убираться, и чем скорее, тем лучше.

От своей квартиры, расположенной на Территории посольства, к нему приближалась Дороти Хагес, секретарша Юджина. На подобных мероприятиях она всегда была одна. Незамужняя женщина лет сорока пяти, посвященная во все тайны и тонкости дипломатической жизни, высоко квалифицированная и уже подумывающая об отставке, Дороти была неизменной принадлежностью посольства. Нечто неопределенно печальное таилось в ее облике. Возможно, какая-то давняя грустная история, витая вокруг нее, порождала эту печальную ауру.

— Привет, Элиот, — тихо сказала она, поравнявшись с ним.

Он ощутил терпкий аромат ее духов.

— Привет, Дороти.

Элиот был в смокинге, полуофициальной униформе для подобного рода приемов. У Эдриэнн Вэлти, как и у ее мужа, до сих пор сохранялась в крови память об английском господстве в Индии, что не позволяло им расслабиться по части официозности посольских приемов.

Когда двери посольства, пропуская Дороти, открылись, до Элиота донеслись мягкие звуки ситара. Эдриэнн, как всегда, пригласила на вечер свою любимую делийскую группу — трио, исполняющее традиционные индийские мелодии, а подчас и нечто вроде современного джаза. Но вот дверь закрылась, и музыки не стало. Элиот продолжал стоять, укрывшись в густой тени.

Посольские приемы давно уже потеряли для него свое очарование. Когда они только приехали в Индию, ему очень нравилось бывать на приемах. А еще больше — Моник. Она постоянно сидела дома одна и, конечно, нуждалась в людском обществе. Очевидно, именно эта тяга к обществу и довела ее до крайности.

Теперь Моник нередко появлялась дома лишь под утро, когда он уже собирался уходить. Ее супружеская неверность заявляла о себе слишком громко, она не делала ни малейшей попытки скрыть ее. Но он не затевал свары, откладывал все это на бесконечно далекое и неопределенное потом. Просто он понимал, что если подобный разговор состоится, то его завершением может быть лишь окончательный разрыв. А Моник такая жизнь, как видно, вполне устраивала.

Поймав себя на том, что снова думает о жене, Элиот попытался переключиться на Бритт. Ее образ так прекрасен и необычен, что не идет ни в какое сравнение с Моник. Но увы — вспомнив о ее семейном положении, он почувствовал лишь досаду и тревогу. Бритт Мэтленд для него не просто женщина, а жена его отчима, его мачеха. Да, это кажется абсурдом, но остается непреложным фактом. И еще одно Элиот четко понял: он действительно ревнует. И завидует тому, что у Энтони столь картинно-совершенная жена, к тому же еще и удивительно умненькая.

Днем, покинув «Тадж-Махал», он размышлял об этой парочке и решил, что они заблуждаются относительно друг друга. Он не сомневался, что их блаженство в один прекрасный день даст трещину, а они сами будут выброшены в реальность. Сейчас, в эти минуты, Элиот вдруг осознал, что те его дневные циничные предположения — следствие зависти человека, который сам счастлив быть уже не может.

Единственное, чем он мог утешиться, это тем, что любовь Бритт к Энтони слишком уж отдает сахарином, а потому подозрительна. Улыбка вновь появилась на его лице. Неужели он не способен терпеливо переносить свои несчастья, не впутывая в это Бритт? Зачем он все усложняет, усугубляя и без того скверное свое положение нелепой навязчивой идеей?..

Гости все прибывали. С некоторыми Элиот обменивался краткими приветствиями. Саломея Хагент, ливанская жена его ближайшего друга в миссии, чмокнула Элиота в щеку и сказала, что он сегодня сокрушительно красив. Саломея — миловидная женщина с оливкового цвета кожей, мать четырех детей и любящая супруга, вопреки всему сумела сохранить в душе девичий, если не сказать детский, романтизм. К счастью, Фрэд понимал ее, и Саломея имела свободу, ограниченную лишь общепринятыми правилами приличия.

— Вы что, назначены сегодня встречать гостей? — спросил его Фрэд, когда все прошли мимо.

— Да нет, просто вечер сегодня удивительный, вот я и вышел подышать.

Фрэд, человек пятидесяти лет с лаконичной манерой речи, окликнул жену и сказал, что немного задержится здесь. Он вытащил сигарету, прикурил, посмотрел на луну и грустно вздохнул.

— Вечер сегодня и вправду прекрасный.

— Да. — Элиот засунул руки в карманы. — Кажется, наш посол засобирался в отставку. Слышно что-нибудь утешительное о новом кормчем?

— Ни слова, кроме того, что он был крайне щедрым жертвователем президентской кампании, а про Индию знает только то, что Дели — ее столица.