Элейн знала причину его беспокойства. Сэр Гай так же снисходительно относился к ее сестре, когда та носила ребенка.

– Не надо задерживаться из-за меня. Ты должен быть там.

– И оставить тебя здесь?

– Да, если необходимо!

Аллегрето забросил огрызок яблока в ревущий водопад и покачал головой.

– У нас есть время.

– Сколько?

– Время есть, – повторил он.

– Ты не можешь быть уверен. Подумай о Зафере с Маргарет, о том, что забыл...

– Думаю постоянно, – коротко бросил он. – Не тратьте на это свое драгоценное дыхание, мадам. Отдыхайте, пока не отдам другой приказ.

На вершине горы они снова остановились возле маленькой деревянной хижины. Тут росли трава, лишайники да несколько цветочков, которые сумели уцелеть в трещинах скал, исхлестанных ветром.

Хотя Элейн закуталась в плащ, холод пробирал ее до костей, а камень, на который она села, показался ей куском льда. Пастушка сгорбилась, обняв ягненка, собаки лежали возле ее ног. Аллегрето стоял один на широкой, открытой седловине перевала, глядя в долину. Скалы были почти не видны за пеленой серого тумана и снега.

Одна собака вдруг насторожилась, потом обе вскочили и с яростным лаем бросились к темному силуэту, возникшему из метели. Человек замер на месте.

– Позовите их назад! – крикнул он. – Я пришел вас предупредить, глупцы! На этом перевале разбойники.

Аллегрето мгновенно оказался рядом с Элейн.

– Отзови собак, – бросил он пастушке.

Та крикнула. Собаки перестали лаять и оглянулись на хозяйку. Девушка опять крикнула, хлопнув в ладоши. Белые сторожевые псы неохотно потрусили к ней.

– Глядите! – Юноша показал на дальний склон.

Там стоял человек, неясная тень на фоне тумана. Рядом с ним появился другой. Элейн посмотрела на гребень горы и заметила среди расселин вооруженных людей. Она повернулась к Аллегрето. Бежать она не могла, вряд ли вообще устояла бы на ногах, если бы он не обнял се за талию. Мальчик – его даже нельзя было назвать молодым человеком – смело подошел, хотя старался держаться подальше от собак. Высокий, голова обернута грязной черной тряпкой, одет в лохмотья, не спасающие от холода.

– Вижу, мы в западне, – сказал Аллегрето, пытаясь согреть Элейн своим телом.

– Я знаю их, – нетерпеливо ответил мальчик. – Они всегда требуют золото.

– И они прислали тебя?

– Нет, я живу внизу. Не люблю, когда обижают людей. Я могу с ними поговорить. У меня получится, если вы предложите достаточно золота.

– А если они не согласятся? – В хриплом голосе Аллегрето слышалось предостережение, как в рычании собак.

Многозначительно посмотрев на Элейн и пастушку, мальчик пожал плечами.

– Тогда вы не уйдете отсюда живым. Ну а женщины... – Его слова отнес ветер.

Элейн была почти уверена, что Аллегрето сейчас шагнет к нему с отравленным кинжалом... последствия она не могла себе представить. Но он достал из кошелька одну монету и бросил мальчику.

– Ну что ж, иди поговори. Скажи, я шлю свое почтение страшному и непобедимому Филиппу Уэллсу. Это все, что я могу предложить ему за наш безопасный переход через перевал.

– Мелочь... – Обветренное лицо мальчика еще больше покраснело. – Я не осмелюсь! Это только разозлит его.

– Тогда прибавь, что Рейвен приглашает его на ужин с нами в честь былых совместных дел.

Глава 20

Элейн сидела под навесом из сосновых веток на бревне, заменяющем скамью. Пахло дымом от костра и мокрым лесом, из двух щелей самодельной крыши текла дождевая вода, образуя лужи возле ее ног. Она до сих пор дрожала, но от слабости, поскольку одежда на ней была новой и сухой, а костер давал благодатное тепло.

После сытного ужина люди Филиппа Уэллса лежали, накрывшись кто чем смог, и пили жадными глотками превосходное тосканское вино. Несколько женщин и дети мыли посуду, а хихиканье менее работящих особ доносилось из невидимых кустов. Филипп Уэллс был англичанином. Громкий смех и румяные щеки выдавали его северное происхождение, вокруг глаз образовались глубокие морщины, волосы начали седеть. Устроившись на пне, как на троне, он наподобие Робин Гуда держал совет. Он не мог не понравиться. Элейн несколько раз одергивала себя, чтобы не ответить ему по-английски, поскольку от его итальянского ее бросало в дрожь. Видимо, Филипп считал, что она не в состоянии понять столь важную беседу, если говорить по-французски. Но он вел себя с нею так по-отечески добродушно, что она позволила ему путаться в языке Монтеверде, только улыбалась и кивала в ответ.

Даже Аллегрето казался веселым, если это слово подходило для него. Когда же Филипп, отпустив большинство своих людей, повернулся к нему, чтобы узнать, что он затеял, глаза у Аллегрето сверкнули.

– Я должен проникнуть в замок.

– Куда? – тут же спросил Филипп. – Какая оборона?

– В Маладир. Старую авинскую крепость Навона.

– Ха! Давай лучше возьмем Лондон и Париж. У меня же всего тридцать опытных воинов.

– Неужели ты думаешь, я хочу битвы? – улыбнулся Аллегрето.

– Тогда зачем тебе нужны мы? Я не силен в твоих ядах и уловках.

– Это мое дело. – Он уже без улыбки смотрел на Филиппа. – Только не говори мне, что ты недостаточно хитер, старая лиса. Я предлагаю отвлекающий маневр.

Филипп помолчал, словно обидевшись, затем улыбнулся:

– И во сколько ты оцениваешь свой отвлекающий маневр?

– Тысяча марок венецианского серебра.

– На тридцать человек? – Филипп покачал головой. – Не стоит нашего времени на эти грязные дороги, мой друг.

Аллегрето поднял брови.

– Должно быть, в последнее время много желающих перейти через этот перевал.

– Да, нам сопутствует кое-какая удача. – Филипп нахмурился. – Авина, говоришь? – Он бросил взгляд на одного из своих людей. Тот кивнул. – Принеси мне те ящики с серебряными монетами.

Человек быстро поднялся, шепнул что-то другому, стоявшему в стороне. Вскоре тот вернулся с товарищем, оба волокли тяжелые, обитые металлом ящики. На крышках были гербы Монтеверде: замок на зеленой горе. Филипп вставил ключ, с усилием подвинул ящик к Аллегрето.

– Проверь.

Увидев блеск огромного количества серебряных монет, Элейн поняла, почему обещанная тысяча марок не выглядела привлекательной суммой. Аллегрето взял горсть монет, долго рассматривал их на ладони. Поцарапал одну кинжалом, попробовал на зуб, покачал головой и взглянул на Филиппа, который не сказал ни слова.

Аллегрето задумчиво перебирал монеты, потом бросил их в ящик и начал по одной выкладывать на ладонь. Внимательно каждую разглядывал, сравнивал, подносил к глазам. Наконец он тихо фыркнул.

– У всех одна гравировка. Тут лишний зубец на короне. Ты ограбил монетный двор?

– Не я.

– А кто?

– Мы сопровождали через перевал одного человека из Германии, – невинно произнес Филипп. – Он заплатил этим.

– Какая удача, – холодно улыбнулся Аллегрето. – Я полагаю, такие вещи сопровождает вооруженный конвой, а не люди наподобие Филиппа Уэллса, прошу твоего прощения. Бандит не выказал никакой обиды.

– Ты так считаешь? Но это был молодой человек, только с двумя нагруженными мулами, слугой и монетами, запрятанными среди мешков лука. – Филипп пожал плечами. – Бог свидетель, мы не причинили ему никакого вреда, и он пошел своей дорогой. – Он улыбнулся. – Домой, полагаю, ибо средств на путешествие у него поубавилось. Эта молодежь слишком много времени проводит в тавернах, а?

– Поосторожнее с этими деньгами, мой друг, – сказал Аллегрето. – Сплав плохой, как тебе известно. А если тебе по душе хорошее венецианское серебро, которое везде имеет хождение без всяких сомнений, то мое предложение остается в силе. Пусть будет полторы тысячи марок.

Филипп, казалось, обдумал его слова и покачал головой.

– Устал я, – медленно произнес он. – Устал от такой жизни.

Аллегрето промолчал. Рядом с Филиппом он выглядел юношей, будто возраст не мог оставить на нем следов.

– Этого недостаточно, – сказал тот. – Нас тридцать человек. Трое делят половину, остальное на всех. Даже если это полторы тысячи марок, после дележки каждому достанется... нет, мало. – Филипп тяжело вздохнул, глядя на свои мозолистые ладони. – Я устал, друг мой. Устал от сырой постели, от оружия, которое всегда у меня в руке.

– Тогда скажи, чего ты хочешь.

– Не так уж много. Хорошо устроенный дом в городе. Пухлую дочку торговца для мягкой перины. И мира.

– Ты изойдешь слезами после шести месяцев такой жизни, – сказал Аллегрето.

– Нет.

– И чем будешь заниматься-? Есть, спать, ублажать дочку торговца и нагуливать жир? Ты еще не старик. Оставь это до того дня, когда ослабеешь умом и не сможешь придумывать мошенничества, чтобы заработать себе на завтрак.

– Мошенничества?

– Вот именно. Мне известны желания твоего черного сердца. Отложи тогда венецианское серебро. – Аллегрето кивнул на ящики. – Что ты задумал ограбить?

– Ты всегда на шаг впереди меня, парень, – улыбнулся бандит. – Вот и скажи мне.

– Я пока недостаточно осведомлен. Есть гравировальная форма, не дошедшая до монетного двора. Где она? У кого? Часто ли монеты вывозятся из Монтеверде?

– Они не вывозятся. Мальчишку направили с севера. Он говорил, его отец главный тут на рудниках, если ты можешь этому поверить. Зовут Жан Зуфал или что-то в этом роде. Похоже, иностранец.

Аллегрето вдруг снова положил монеты на ладонь.

– Ты задумал вымогательство?

– Нет. Почтенный Жан Зуфал наверняка отправит меня в тюрьму, если я попытаюсь. Кто поверит мне, преступнику, а не приближенному Франко Пьетро?

Аллегрето долго смотрел на него, затем обласкал взглядом Элейн с головы до ног и улыбнулся ей.

– Тем не менее дело многообещающее, – сказал он Филиппу. – Да. Полагаю, мы сможем предъявить обвинение.

Из темноты за пределами лагеря донеслись крики, возня. Филипп отскочил в сторону, Аллегрето последовал за ним. Элейн тоже поднялась, увидев большого белого щенка, который прыгал вокруг людей, вышедших на свет из-за деревьев. Они толкали впереди себя какого-то человека. Она поняла, что это Дарио, когда тот посмотрел на Аллегрето и упал перед ним на колени.

Щенок подбежал к Элейн, прыгал на нее, пачкая грязными лапами ее юбки. Она лишь прижала его к себе, с тревогой глядя на сгорбившегося юношу.

– Маттео! – резко произнес Аллегрето.

Юноша покачал головой, склонившись лбом прямо в грязь.

– Сбежал, милорд.

Бандиты молча столпились вокруг. Даже женщины прервали работу, все замерли, слышались лишь треск костра и сдавленные рыдания Дарио.

– Что произошло? – Лицо Аллегрето превратилось в маску, черные глаза – в лед.

– На пересечении с тропой, ведущей в Авину, ночью, – ответил Дарио, не поднимая головы. – Мы нашли убежище в сельском доме. Ребенок плакал, я подумал, его надо согреть. Время у нас было. Хозяйка оказалась добрая. Мы поели. Милорд... я уснул... не заперев его.

Аллегрето схватил его за волосы, дернул голову назад и вниз.

– Ты нашел его?

– Я старался. Я потерял его след на окраине города. Он там, как я думаю. Я велел его отыскать и пришел сюда.

– Ты исповедался?

Лицо юноши помертвело. Он прижал обе руки ко рту, словно в отчаянной молитве. Элейн отпустила щенка, увидев, как Аллегрето потянулся за кинжалом. В его взгляде не осталось ничего человеческого. Дарио закончил молитву, перекрестился и вздохнул. Тело у него расслабилось, будто он заснул с откинутой головой. Лицо Аллегрето изменилось, пальцы сжали рукоятку, и он выхватил кинжал.

– Нет! – крикнула Элейн, шагнув вперед. – Отпусти его.

Все молчали. Дым костра медленно плыл над землей и поднимался среди деревьев к небу. Краем глаза она заметила, что бандиты смотрят на нее, однако не выпускала из виду Аллегрето. Он стоял, как изваяние. Безжизненное лицо, невидящие глаза. Потом толкнул голову Дарио вперед и отвел кинжал.

– Принцесса. – Холодно поклонившись, Аллегрето вложил оружие в ножны и ушел.

– Кто она? – спросил Филипп.


После того как Аллегрето покинул лагерь, никто с Элейн не разговаривал. Но когда на рассвете он вернулся, бандиты стояли вокруг черного кострища, глядя на нее с почтительным благоговением на заросших лицах. Такое выражение они видели у Дарио, когда тот на коленях полз к ней, чтобы поцеловать грязный подол юбки.