— А поподробнее? — уточнил садовник, подходя к Алеше.

— Мне нужны розы, но не бутонами, а лепестками… Много-много лепестков… Миллион, понимаете?

— Не очень. Но неважно. Заказ странный, хотя выполнимый, — хмыкнул садовник.

— Так, значит, продадите? Садовник усмехнулся:

— Так отдам. Если сами возьмете, молодой человек. Грабли в руках умеете держать?

— Приходилось, — кивнул Леша.

— Тогда берите грабли в руки и нагребайте с клумб лепестки. Столько, сколько вам нужно!

— Спасибо! — Алеша с воодушевлением схватился за грабли и принялся за дело.

Очень скоро в его руках был полнехонький холщовый мешок розовых лепестков. Леша сиял: его идея должна была сработать блестяще!

* * *

Охранник вошел в камеру и обратился к смотрителю:

— Не забывают тебя на воле-то.

— А что такое? — хмуро отозвался тот.

— Вот. Передачку принесли. Все вкусное, — буркнул охранник, дожевывая сало.

— Попробовал, что ли? — усмехнулся смотритель.

— Не попробовал, а проверил, — поправил охранник.

— Вижу по роже, как ты проверил… Охранник прервал его на полуслове:

— Но-но! Разговорчики! Я это… продегустировал. Смотритель достал из сумки кусок сала, нарезанный кусочками, и с наслаждением его понюхал:

— Ох, теперь и тюрьма не страшна!

— Смотри, не тресни-! В одиночку-то… — предостерег охранник, но смотритель указал ему на дверь:

— Иди, иди, дай несчастному человеку насладиться продуктом.

— А чего им наслаждаться? Сало как сало.

Смотритель выждал несколько секунд, пока за охранником не закрылась дверь. Затем быстро, один за другим, выбросил продукты из сумки, в которой была передача, на пол. Достал бутылку с пивом и снял крышку. С противоположной стороны крышки была прикреплена таблетка. Смотритель достал таблетку и положил ее в рот.

После этого он лег на нары, сложил руки крестом на груди, ноги в струнку. Его охватило ожидание, но реакции все не было. Смотритель приподнялся и сел на нарах.

— Ни черта не понимаю!

Он снова лег, напряженно улыбаясь. Прошло время, и улыбка медленно сползла с его лица. Еще несколько секунд — и вдруг что-то невероятное настигло смотрителя: его начало трясти, по телу пробежали судороги. Смотритель с криком упал на бетонный пол. Затем он скрючился и замер.

* * *

Костя и Лева сидели в машине около отделения милиции, Лева периодически порывался выбраться из машины, Костя его останавливал.

— Костя, ну зачем я тебе сейчас здесь? Смотритель не больной человек, на своих ножках выпрыгнет. Помогать вам не надо.

— Надо. Во-первых, я так и не знаю всех остальных звеньев цепочки, во-вторых, больным он будет или здоровым, когда выпрыгнет, неизвестно.

— Ты же говорил, что препарат вызывает кратковременный приступ!

— Но я не личный доктор Михаила Родя! Я не знаю, есть ли у него вообще проблемы с сердцем. — Костя пожал плечами.

— Ой, какие проблемы! Смотритель здоров, как бык, и нас с тобой переживет! — закатил глаза Лева.

— Стой, стой, погоди. Я хочу знать, как к смотрителю попал препарат? Кто был связным между нами и ним там, в тюрьме? — настаивал Костя.

— А я не знаю! И, представь себе, не желаю знать!

— Почему? — удивился Костя.

— Много будешь знать, сыграешь в ящик раньше, чем состаришься.

— Опять ты со своими дурацкими шутками!

— Я не шучу, Костя. Я понятия не имею, кто именно из ментов был продажным подельником нашего смотрителя. Смотритель — он же, как паук, всю паутину в своих лапах держит. Исполнители не знают друг друга.

— И тебя это устраивает?

— Вполне. Тебя ведь, кажется, тоже? — уточнил Лева, но Костя покачал головой:

— Нет, Лева, меня вовсе не устраивает быть просто пешкой в чужой игре.

— Для того чтобы быть ферзем, милый Костенька, нужно протопать пешкой по всем клеточкам, — назидательно сказал Лева.

— Лева, если ты не знаешь весь круг исполнителей плана, то ты наверняка знаешь свою ответственность. И я тоже должен четко представлять свою.

— А что представлять! Я в этом деле больше всех рискую. На переговоры со смотрителем кто приходил? Я! Передачи ему кто приносил? Я! — всплеснул руками Лева.

— Но машина-то моя! — настаивал Костя.

— Костя, успокойся. Твоя машина может здесь оказаться совершенно случайно. И потом, пока они очухаются, пока сообразят, что к чему, уже и тебя, и твоей машины след простыл.

— Вот поэтому я и хочу, чтобы ты остался здесь со мной до конца. Для подстраховки, так сказать.

— Все, все, уговорил! Сижу с тобой до конца. — Лева сдался.

— Победного, — подчеркнул Костя.

— Иного и быть не должно. Иначе нам… вместо гонорара покажут кузькину мать!

— По времени — уже скоро… — Костя взглянул на часы.

— Да, если ему наш препарат передали вовремя, он уже должен был его принять. Получается, сейчас там должен быть самый разгар нашего спектакля.

— Ох, неправильно ты говоришь, Лева. Не совсем это спектакль, — мрачно ответил Костя, и Лева удивился:

— Ты что, всерьез за него переживаешь, Костя? Я тебя не узнаю.

— Нет. Я за деньги свои переживаю.

— А, вот это другое дело. Тут я с тобой согласен. Переживаешь, так нечего было опаздывать. Промедлил бы ты еще чуть-чуть — и все, накрылся бы наш план медным тазом!

— Ты опять! — воскликнул Костя.

— Да что опять! Во всяком деле нужна точность! Для одного блюда яйца варятся две минуты, для другого — десять.

— Не надо про яйца, Лева. Не надо нравоучений. Я и так сижу, как на иголках. А еще ты… со своими яйцами. — Костя поморщился.

— Я так говорю, потому что ты, наверное, не понимаешь. Если бы мы смотрителя подвели, мы тем самым себе подписали бы смертный приговор. Он же не в порядке дружеской просьбы мне план изложил. Он сказал: «не поможете мне, ребята, — грохну обоих».

— Так прямо и сказал? — вздрогнул Костя.

— Не сказал, а даже написал. Я бы тебе предъявил записку, да ее сжечь пришлось. Из соображений конспирации.

— А почему — грохну обоих? Он же с одним тобой договаривался, — испуганно спросил Костя.

Лева отмахнулся:

— Я тебя умоляю. С одним, с двумя, с тремя. Какая разница! Грохнет всех и глазом, не моргнет. Если он собственных детей не пожалел…

Костя снова посмотрел на часы:

— Не могу я, кажется, каждая минута — как час.

— Это нервы, Костя. Хотя я бы на твоем месте уже не волновался. Не в первый раз.

— Лева! Что ты начинаешь? — взвился Костя. Лева поспешил успокоить его:

— Все, все, заканчиваю. Я просто хотел сказать, что у тебя, Костенька, получается сухим из воды выходить. Брательника своего собственноручно чуть на тот свет не отправил. И ничего. Вышел сухим из воды, как гусь.

Костя зло смотрел на Леву:

— Это ты не напоминаешь, называется?

— Ах, какой ты ранимый. Ладно, кто старое помянет, тому глаз вон. Я это тебе говорю, но с остальными-то я — могила. — Лева приставил палец к губам, улыбаясь.

— Ты не говорил, а вот я сказал. Кате сказал, — понурился Костя.

— Об этом ты мне уже сообщил. Только ей-то — зачем?

— Да, я — дурак. Но у меня есть оправдание. Я — влюбленный дурак. — Костя вздохнул.

Они вновь синхронно посмотрели на часы, и Лева решительно заявил:

— Все. Пора. Едем к окнам изолятора.

— Там долго не постоишь.

— А долго и не придется. Как бы не опоздать! Едем!

Машина тронулась с места и вскоре остановилась у другой стены здания милиции, у окон с белыми занавесками.

— Интересно, а почему здесь решеток нет? — Костя выглянул из машины:

— Потому что больным не до побега. Им бы выжить.

— А вот и нет, Мой брат из больницы бежал, — возразил Костя.

— Бежал же. Успешно. А врачам кажется, что их пациенты должны послушно лежать в своих лежбищах, как морские котики, — хмыкнул Лева.

— Тебе бы, Лева, не рестораном заведовать, а куда-нибудь в творчество определиться. Что ни фраза, то афоризм, — съязвил Костя.

Лева отпарировал:

— Зря думаешь, что в ресторане творчество не нужно. Еще как нужно. Самая что ни на есть творческая профессия! Изменила муза — ушел клиент. Вот так. Слушай, а как там в аннотации к лекарству написано, какой срок действия препарата?

— От минуты до десяти. В зависимости от особенностей организма.

— Может быть, у него организм по-особенному особенный?

— Не каркай, — Костя вздрогнул.

— А что, не каркай! У них сейчас ужин по расписанию, камеру проверить должны — сто пудов. Может быть, всем на него плевать? Поставили миску да пошли дальше.

— Лева, сейчас ты сомневаться начал. Может быть, уедем? — предложил Костя.

— Все, все, молчу… Но я бы у себя такого не позволил… подать блюдо не вовремя! Это же неслыханно! Причем совершенно неважно, какое это блюдо — фуа-гра или тюремная баланда.

— Да, и от того, и от другого болит печень…

— А ты-то откуда знаешь? От тюрьмы ты, Костенька, успешно спасаешься, а фуа-гра тебе пока не по карману, — хихикнул Лева.

Костя зло огрызнулся:

— Я думаю о том, что могло произойти. Смотрителю на самом деле стало плохо. Не на пять-десять минут, а серьезно…

— О, я смотрю, у тебя появились к Михаилу Макарычу настоящие человеческие чувства.

— Да нет, никаких чувств. Просто если он… кирдык, то и наши деньги… кирдык.

Лева вновь глянул на часы и согласился:

— Да, мне это ужасно все не нравится. И на какие только жертвы не приходится идти ради женщин!

— Ты про меня? — отозвался Костя. Лева вздохнул:

— И про себя тоже. Моя рыжая чертовка с бриллиантовым блеском в глазах совершенно ясно представляет роль мужчины в доме. Сексуальный обеспечитель всех ее капризов.

— Сколько прошло времени?

— Пятнадцать минут…

— Фу, я думал, два часа… — тяжело выдохнул Костя.

— У тебя состояние измененного сознания, Костя. Транс от страха, — объяснил Лева.

— Это ты у Риммы таким красивым словам выучился? — язвительно спросил Костя.

Лева поднял брови:

— А что? Римма, между прочим, психоаналитик по образованию.

— Да ну? А чего же она в гадалках прозябает? — удивился Костя.

— Потому что роскошествовать с дипломом в десять раз хуже, чем прозябать в гадалках, как ты говоришь. Тарифы иные.

— Да, у тебя с твоей половиной тоже много общего, — задумчиво протянул Костя.

— Кто спорит!

И они снова, не сговариваясь, посмотрели на часы и дружно вздохнули.

— Все, время вышло, — сказал Лева.

— Зря ждали. Обломил он нас, — кивнул Костя. — Что, поехали? Или подождем пять минут? Давай встанем под окнами кабинета следователя. Может быть, что поймем.

— Накатаемся у милиции на свою голову! — пожал плечами Лева.

* * *

Зинаида сидела на кухне за столом. Маша вышла из своей комнаты нарядная, улыбающаяся, и бабушка сразу спросила:

— Машенька, ты собралась куда-то?

— Да, бабушка. У меня свидание. С Алешей, — улыбнулся Маша.

— Подожди. Какое свидание? Вы же тут уже… живете? — не поняла Зинаида.

Маша опустила глаза:

— Алеша тут живет на чердаке. А я в своей комнате.

— Постой, постой, присядь. Давай поговорим, — заволновалась Зинаида.

— О чем, бабушка? — Маша не собиралась задерживаться, но Зинаида настаивала:

— Так, о женском. Я хочу у тебя спросить, только, ради Бога, не обижайся… У вас с Алешей вчера что-нибудь было?

— Ну бабушка! — Маша вспыхнула.

— Что бабушка, что бабушка! Я же не из любопытства тебя спрашиваю. Просто знаю, к чему вы…

стремились. И Сан Саныч меня уговорил уехать из дому. Я что, не понимаю, что ли?

— Но вы же вернулись! — возразила Маша.

— Но не сразу же! Маша покачала головой:

— Нет, бабушка. Вчера ничего не было. И вы здесь ни при чем.

— Машенька, о чем не хочешь говорить — не говори. Я тебя пытать не буду. Но ты меня, пожалуйста, послушай, внученька!..

— Бабушка, может быть, потом? Я сейчас тороплюсь… — Маша попыталась уйти.

Зинаида погрозила пальцем:

— Успеешь. К Алешке своему убежать успеешь. А вот бабушкины слова мимо ушей пропускать не надо.

— Хорошо, я слушаю, — обреченно вздохнула внучка.

— Маша! Если у вас ничего так и не случилось, то, может быть, это к лучшему? Может быть, это знак, что не нужно торопить события? А?

— Бабушка, но позволь мне самой… Вернее, нам самим с Алешей решить этот наш внутренний вопрос.

Зинаида закивала:

— Конечно, конечно. И вопрос внутренний, и решать в конечном итоге будете вы с Алешей. Никто с этим не спорит. Дело в том, что если тебя вчера вечером что-то остановило… или кто-то остановил… это может быть неспроста.

— А с чего ты взяла, что меня кто-то или что-то останавливал?