Зинаида пожала плечами:

— Ну, так ты же сама сказала. Он — на чердаке. Ты — у себя в комнате. Или я что-то не так поняла?

Маша вздохнула:

— Все так. Просто вчера… не знаю. Настроения не было. Или страшно. А потом вы… Ты меня понимаешь?

— Еще как понимаю. Еще как. .А кто тебя в этом поймет лучше меня?

— Ну, вот. Вчера я непонятно чего испугалась, а сегодня утром все страхи рассеялись, — продолжала Маша.

— Вот именно — страхи! У меня знаешь какие страхи? Какое-то предчувствие нехорошее, Машенька! — подхватила Зинаида.

— Бабушка, ты опять со своими предчувствиями! — отмахнулась Маша.

Зинаида вскинулась:

— Да! Опять! И между прочим, мои предчувствия меня не обманывали никогда!

— Ой. Опять ты за старое, бабушка. Зинаида заглянула ей в глаза:

— Машенька, девочка моя. Если ты испугалась чего-то, если тебя что-то хоть вот на капельку насторожило и остановило — это знак. Значит, не стоит торопиться. Я же тебя знаю, внучка. Супружество — это очень важный шаг. Ты у меня девочка серьезная, не легкомысленная, я знаю. И все принимаешь близко к сердцу…

— Бабушка, давай с тобой об этом потом поговорим? Завтра?

— А если завтра будет поздно? — взмолилась Зинаида. — Так сердце болит, что плакать хочется!

Маша успокаивающим тоном спросила:

— Я побегу? Бабушка, вот увидишь, все твои страхи, подозрения и опасения будут напрасными!

— Не надо, внучка. Пожалуйста! Дай Бог, чтобы я ошибалась… — попросила Зинаида.

— Не беспокойся! Лешка меня любит, у нас все замечательно…

— Ладно. Сдаюсь. Иди. Но… — Зинаида замялась. — Последний вопрос. Я понимаю, что он звучит несовременно, не так, как в нашей юности. Но! Машенька, мне кажется, в ЗАГСе недаром дают три месяца — на то, чтобы все взвесить, решить…

— В ЗАГСе дают такой срок, потому что там большая очередь, — возразила Маша.

— Неправда, Маша, неправда. Всегда предлагалось, и раньше, и теперь, жениху с невестой хорошенько подумать, с родными посоветоваться — прежде чем нырять в брак, как в омут с головой.

— Бабушка, извини. Ты-то точно не ныряла в омут, — вздохнула Маша.

— Не надо сейчас, Маша, про меня. Не надо! Мы сейчас про тебя говорим. Неужели, внучка, сейчас настолько уже утрачена девичья честь. Женская гордость. Невинность невесты. А? — пытливо смотрела на нее Зинаида.

Маша всплеснула руками:

— Бабушка, да что ты такое говоришь! Конечно, все это важно. Но я-то совершенно точно знаю, что Алеша есть и будет моим единственным мужчиной в жизни. Это самое важное. Ведь так?

— Так-то оно так… — Зинаида покачала головой.

— Бабушка, ты прости, пожалуйста… Но я и так уже опаздываю. Я побегу, а потом мы с тобой договорим обязательно. И про женскую гордость, и как с ними, с моряками, вести себя нужно… — И Маша легко рассмеялась.

— Маша, нельзя же смеяться над принципами! Маша поцеловала ее в обе щеки:

— Бабушка, я не смеюсь, я говорю, что мне Алеша дороже всех моих принципов! Он для меня дороже принципов, дороже всего на свете, и я готова ему отдать все, включая эту несчастную девичью гордость! Понятно?

Зинаида проводила взглядом уходящую внучку и неодобрительно покачала головой:

— Маша, что ты такое говоришь?.. Стыд-то какой…

* * *

Следователь, после похода на маяк и разговора с Андреем, вернулся в свой кабинет с находкой — рюкзаком, предположительно принадлежавшим профессору Сомову.

Буряк достал из полиэтиленового пакета рюкзак, расстелил на столе чистый лист бумаги и положил находку на стол. Он заперся изнутри и зажег лампу. Затем принялся внимательно исследовать вещдок — полуистлевший, ветхий рюкзак, со стершимися старыми надписями, наклейками. Достав из сейфа толстую папку с архивными документами, начал листать ее, ища фотографию.

Наконец он нашел то, что искал, вынул фотографию из дела и положил ее рядом с рюкзаком. Следователь долго глядел в лупу на изображение одного человека на снимке — мужчины лет пятидесяти, с бородой, на его плече был рюкзак. Детали рюкзака на черно-белом снимке и на столе у следователя совпадали. Следователь еще раз сравнил снимок и находку. На его лице заиграла довольная улыбка. Он аккуратно сложил рюкзак в мешок и спрятал вместе с папкой в сейф.

— Победа! Почти победа, — сказал он сам себе.

* * *

Смотритель лежал на полу неподвижно, затем снова начал дергаться.

Послышался звук отодвигаемой задвижки окна, и в окошечке появилось лицо охранника:

— Родь, ты чего бузишь?

Ответа не последовало: смотритель извивался на полу.

— Э, Родь! Ты где? Я тебя не вижу! — Охранник открыл дверь и заглянул в камеру. Увидев смотрителя, валяющегося на полу в неестественной позе, охранник подбежал к нему. Сначала осторожно, издалека, затем — наклоняясь все ниже, охранник позвал:

— Э, ты чего? Сала объелся? Ты что, прикидываешься?

Смотритель вновь начал биться в судорогах и корчиться.

— Ну вот, еще не хватало, чтоб ты помер тут, в мою смену!

Он перевернул смотрителя лицом к себе и увидел, что зрачки у него закатились. Охраннику стало страшно:

— Э, э, перестань! Хватит! Не умирай, дурачина! Подпрыгнув, он побежал к двери, потом снова вернулся, проверяя, как себя чувствует смотритель, затем бросился бежать, не зная, что ему делать. Выбежав в коридор, он громко закричал:

— Эй, кто-нибудь! На помощь!

Никто не ответил, и он, захлопнув дверь камеры, бросился по коридору:

— Боже мой, что же с ним приключиться могло! Вот досада-то, а?

Через несколько минут в камере смотрителя уже был врач. Он начал проверять пульс, посмотрел зрачки:

— Ничего не понимаю…

Врач обернулся в сторону охранника:

— Как это произошло? Что здесь было?

— Да не знаю я… Я шум услышал какой-то подозрительный… заглянул… а он — тут… лежит, корчится… — забормотал охранник.

— Странно. На эпилепсию не похоже. И пульс — нормальный. Эй, Родь, что с вами?

Смотритель лежал неподвижно.

— А что с ним? Он помирает? — занервничал охранник.

— Не знаю… пока ничего не знаю, — покачал головой врач.

Достав из своего чемоданчика фонендоскоп, врач прослушал сердце смотрителя и озадаченно перевел взгляд на охранника. В дверях камеры появился Марукин:

— Что, что здесь произошло?

— Вот, этот ваш… наш… смотритель загибается, — отрапортовал охранник.

— Или загибается, или это блестящая симуляция, — заметил врач.

— Так надо его в изолятор определить, срочно! — глаза Марукина заблестели.

— Зачем сразу в изолятор? Я сейчас проверю все показатели, приму решение… — отозвался врач.

— А не затянется это ваше… принятие решения? — занервничал Марукин.

— Я работаю максимально быстро, — заметил врач. Марукин настаивал:

— Вы что, не понимаете? Если опасный преступник сейчас, во время следствия, скончается, сколько преступлений останутся нераскрытыми!

Врач сухо возразил:

— Я сейчас думаю о нем как о человеке, а не как о преступнике.

— Так заберите его к себе в изолятор и там проверяйте! — потребовал Марукин.

— Может быть, его с места трогать нельзя… — врач наклонился к смотрителю.

В это время охранник подозвал к себе Марукина:

— Юрий Аркадьич… я переживаю… может быть, это я чего в той передачке не доглядел?

— Молчите, Вася! Молчите про передачку! А то полетит ваша голова! — прошипел Марукин.

— Странно, — сказал врач. — Внешние проявления нехорошие, а давление и пульс в норме. Правда, я встречался со случаями… Это может быть как исключение из общих правил протекания болезни, так и убедительная симуляция.

— Не похож он на симулянта, — хмыкнул Марукин.

— А как вы это определяете? — врач усмехнулся.

— Ну, не знаю…

— Вот и я не знаю. Вернее, знаю вот что. Инъекция с глюкозой ему не помешает. Только поддержит.

И риска никакого, — врач взял шприц, набрал лекарство и наклонился над смотрителем, — посмотрим на естественные реакции.

Марукин наблюдал за этим, вытянув шею и затаив дыхание. Врач ввел лекарство в предплечье смотрителя, у того не дрогнул ни один мускул на лице.

— Такой силы воли не бывает. Он не чувствует укола, — констатировал врач и поднялся с колен. Отойдя от лежащего смотрителя, он снял с себя очки и обратился к Марукину:

— Кажется, вы правы. Его действительно лучше перевести в изолятор.

— Ну, что я говорил! — Марукин повернулся к охраннику: — Живенько, живенько, зови помощников, давайте носилки…

Охранник вышел из камеры и в дверях столкнулся со следователем, который воскликнул:

— Что здесь происходит?

— Вот, Родю плохо… — пояснил Марукин.

— Собираемся в изолятор перенести… — добавил врач.

Следователь скомандовал:

— Отменяю изолятор! Тащите его ко мне в кабинет — там ему быстро полегчает!

Разъяренный следователь буквально за шиворот затащил смотрителя, который охал, стонал, но шел на заплетающихся ногах. За ними следом вбежал Марукин. Следователь гремел:

— Что, симулянт несчастный, цирковое представление решил здесь устроить? Мало было прошлых выходок?

— Может, все-таки в изолятор? — робко настаивал Марукин.

— Перебьется! Я сам его вылечу! — следователь обернулся к вбежавшему охраннику: — Наденьте на него наручники!

Марукин удивленно наблюдал за происходящим:

— В чем дело, Григорий Тимофеевич? Чего вы так на него разозлились?

— Потому что я сейчас его к стенке прижму. Уже фактами!

Смотритель открыл глаз и произнес слабым голосом:

— Какими фактами, гражданин начальник?

— Неопровержимыми. Нашел я твой тайничок, Михаил Макарыч. Й рюкзачок в том тайничке тоже нашел…

Смотритель выпрямился на стуле:

— Врешь. На понт берешь!

— Вот тебе и полегчало, — язвительно заметил следователь.

* * *

Леша занимался в комнате последними приготовлениями: везде лежали лепестки роз, горела свеча, Леша отрыл бутылку красного вина и налил по нескольку капель в два бокала, стоящие на подносе. Услышав звук приближающихся шагов, Леша, не глядя, отозвался:

— Это ты, любимая?

Он обернулся, и на его лице отразились недоумение и обида, потому что он увидел незваную гостью — Катю.

Катя широко улыбалась.

— Катя, ты? Что ты здесь делаешь? — спросил Алеша.

Катя, как ни в чем не бывало, поздоровалась:

— Добрый день, Алешенька.

— Что тебе здесь надо? И… как ты вошла? — продолжал Леша.

— Ты сам оставил дверь открытой… Не заметил…

— Да, это я сам. Но я… Я жду Машу!

— Догадываюсь, что не меня. Но не беспокойся. Я на минутку! — заверила Катя.

Леша смотрел прямо на нее:

— Кости нет дома.

— Я заметила. Одну минуту, я хочу поговорить с тобой.

— Нет, только не сегодня, не сейчас, Катя, — взмолился Леша. — Я уже сказал: я жду Машу. Поэтому ни минуты, ни полминуты для разговоров с тобой у меня нет!

Леша попытался потеснить Катю к выходу, она остановилась в дверях.

— Не очень-то ты вежлив, Алешенька. А еще хотел, чтобы мы с Машей подружились.

— Наверное, я был неправ. Я поторопился. Катя поспешно заговорила:

— Что ты! Очень даже прав! Это я чувствую себя такой грубой, бестактной… но я… раскаиваюсь!

Леша в этот момент был готов поверить чему угодно, и Катя, пользуясь минутным сомнением Алеши, снова прошла в глубь комнаты, взяла в руки бутылку с красным вином и, глядя на этикетку, воскликнула:

— Ой, отлично. Я думаю, Маше понравится.

— Да, но… Ты должна уйти.

— Уйду, уйду, не беспокойся! Не стану же я вам мешать, в самом деле!

С одним бокалом и бутылкой вина в руках Катя подошла к Алеше.

— Хоть мы с тобой и расстались, Алеша, ты для меня всегда будешь… лучшим другом! А знаешь что, Алешка? Давай выпьем с тобой! На прощание! Простимся, так сказать, с прошлым, которое нас связывало. И пожелаем друг другу счастья в будущем с другими любимыми!

Катя налила вино в бокал. Леша покачал головой:

— Спасибо, Катя, только я пить не буду. Катя весело ответила:

— Вот и ладно! Я выпью одна за двоих! — она выпила налитые несколько глотков из одного бокала.

Алеша с досадой смотрел на нее, но Катя не унималась:

— Сюрприз порчу? Я выпила из чужого бокала?

— Ты выпила из моего, — сухо возразил Леша. Катя предложила:

— Тогда и ты выпей из него. И — будем считать наше экспресс-прощание законченным! Да, кстати, а шоколадка у тебя есть?

— Шоколадка? При чем здесь шоколадка? — ошарашенный Леша перестал понимать, что происходит.

— Горькие тосты нужно закусывать сладким. Разве ты не знал? — последнюю фразу Катя произнесла нежным, воркующим голосом, Алеша слушал ее почти зачарованно. Он повернулся, идя к столу за шоколадкой. Катя в этот момент быстро бросила в бокал лекарство.