Зинаида всплеснула руками:

— И ты еще пойдешь к ним? После всего, что произошло?

— Бабушка, может быть, Сан Саныч прав. Может быть, я поняла все не так, как было на самом деле.

Зинаида покачала головой:

— Маша, когда ты повзрослеешь и проявишь характер! Сколько можно бегать за этим Лешей от него тебе столько неприятностей было. Неужели мало?

— Это в последний раз, — пообещала Маша. Маша ушла, а Сан Саныч зашел в дом, занося Алешин чемодан. Зинаида всплеснула руками:

— Что это? Я не поняла! Он не взял свои вещи?

— Не взял, — кивнул Сан Саныч.

— И куда ты теперь это тащишь? Я же сказала — Алеша здесь не будет жить!

— Это еще бабка надвое сказала… — пробурчал Сан Саныч.

— Какая бабка? — Зинаида грозно привстала. Сан Саныч ретировался:

— Все, понял. Не спорю. А чемодан Лешкин отнесу в нейтральные воды.

— Не поняла, — Зинаида вскинула брови.

— Так я понимаю, что чердак теперь — снова ничья территория, — объяснил Сан Саныч.

— Саня!

Сан Саныч, не обращая на нее внимания, направился на чердак.

— Я не считаю, что Маша и Алеша расстались навсегда!

* * *

Смотритель в наручниках сидел на стуле напротив следователя — тот тоже выдвинул стул из-за стола.

— Имей в виду, вчерашние фокусы тебе даром не пройдут! — предупредил Буряк.

Смотритель усмехнулся:

— Да я понял уже, Григорий Тимофеевич.

— И когда ты это понял? Смотритель невесело вздохнул:

— Ночь была длинная. Было время подумать. Не удумал ничего лучшего, как всю правду тебе рассказать, Григорий Тимофеевич.

Следователь напомнил:

— Имей в виду, еще раз какие-нибудь… сказки напишешь, я тебя сам, своими руками… До конца жизни в камере мемуары писать будешь!

Смотритель иронично смерил его взглядом:

— Ух ты. А я думал, ты человек интеллигентный, Григорий Тимофеевич.

— Вывел ты меня из терпения, Михаил Макарович. Вывел окончательно! — поднялся тот.

— Ладно! Кто старое помянет, тому глаз вон!

— Хватит пустых разговоров! Есть что сказать — говори. Нечего — отправлю тебя назад, в камеру. А потом…

— Погоди, погоди. Я же все понимаю. И то, что ты мне эту штуку показал, — смотритель кивнул на сейф, — пыльную и страшную, понимаю, что она против меня работает.

— Конечно. Зато на меня. То есть на закон, — веско сказал следователь.

— Я готов давать показания про находку.

— Дать показания по делу о пропавшем профессоре Сомове, — уточнил следователь.

Родь пожал плечами:

— Я не знаю, как оно у вас называется, это дело. Профессора или доктора наук. Мне не важно. Мне важно рассказать про себя.

Да, и в первую очередь — как этот рюкзак оказался в твоем доме, Михаил Макарович. И не просто в твоем доме — в тайнике, который ты сделал, чтобы в прямом смысле слова замуровать улики!

— Только знаешь чего я опасаюсь, Григорий Тимофеевич? — спросил смотритель.

— Ты чего-то опасаешься? — Следователь удивленно поднял брови.

— Да. Я сейчас тебе все расскажу, а ты подкинешь мне еще какие-нибудь улики, до кучи, так сказать, обвинишь меня во всех смертных грехах, и буду я отвечать и за свои проступки, и за чужие…

— Об этом можешь не,, волноваться. Я во всем разберусь тщательно.

. — Нет, я тебе не верю. Потому что ты меня ненавидишь, — покачал головой смотритель. Следователь подтвердил:

— Да, не люблю я тебя, Михаил Макарыч, ты прав. Но я тебя уверяю, что личные чувства не помешают выполнить свой гражданский и служебный долг.

Смотритель отмахнулся:

— Я не рыцарь, чтобы слову верить. Да и ты… не граф. Я предлагаю другой вариант общения. Я отдаю тебе в руки все, что у меня есть в доме. Все, что ты посчитаешь уликами. А потом тебе все расскажу, как на духу… Но это произойдет только в том случае, если будут понятые и все происходящее будут снимать на камеру.

— Публичный обыск и публичное признание, — понимающе кивнул следователь.

— Да, именно!

Буряк, подумав, ответил:

— Не вижу резона отказывать тебе в этой просьбе… Но это лишь утроит внимание к твоей персоне, Родь.

Смотритель пожал плечами: мол, этого-то я не боюсь.

— Уведите заключенного! — крикнул в коридор следователь.

У порога смотритель оглянулся:

— Ты подумай, Григорий Тимофеевич, подумай! Через некоторое время в камеру к смотрителю пришел Марукин. Он убедился, что его никто не подслушивает, и спросил:

— Ну, что?

— Мне кажется, он клюнул.

— Это хорошо, — обрадовался Марукин. Родь шепотом продолжал:

— Теперь слушай. Передай Леве, чтобы действовал по плану Б. Когда все случится — а про время он от тебя узнает — пусть ждет меня у северного входа. Деньги, документы, смена одежды. Ясно?

— А в себе-то ты уверен? Что все получится? Ведь бежать таким образом — тройной риск.

Смотритель усмехнулся:

— А мне нечего терять, поэтому я ничего не боюсь. Марукин недоверчиво посмотрел на него:

— Так уж и нечего? А деньги?

— Деньги для тебя стимул, Юра. А мне нужно восстановить справедливость. Ладно, я тут написал Леве — передай сегодня же. — И смотритель протянул листок Марукину. Марукин взял листок, понимая, что сложная игра, которую он затеял, продолжается.

Поразмыслив, Полина все-таки решила, что Катя была вместе с Алешей не случайно. Она поделилась своими сомнениями с Буравиным:

— Виктор, я хочу тебе сказать одно: твоя дочь подстроила, организовала отвратительную ситуацию. Она рассорила Машу и Алешу.

— Ты говоришь о ней, как о законченной интриганке! — отмахнулся Буравин.

Полина настаивала:

— Я не знаю, законченная она или начинающая, но ведет себя Катя отвратительно. Мало она сталкивала нас всех лбами в прошлом. Но сейчас… сейчас ее поведение выходит за рамки дозволенного!

— Подожди, остынь, — попросил Буравин. — Давай не будем вспоминать все прошлые Катины грехи. Лучше сконцентрируемся на настоящем. Только так я смогу во всем разобраться и помочь детям.

— Хорошо… Я расскажу тебе все, что знаю. Машу я встретила на улице, она убегала вся в слезах. И Алешка говорит, что теперь не знает, как все исправить! Но он-то считает случившееся недоразумением. А я уверена, что все было подстроено специально.

Буравин посмотрел на нее строго:

— Что специально? Сердечный приступ?

— Ну, нет… Приступ придумать невозможно. Хотя довести человека до стресса… я не знаю. Я только знаю одно — не просто так и не случайно Катерина оказалась в квартире, где Алешка собирался побыть с Машей.

Буравин хмуро напомнил: — Я же пообещал, что разберусь.

— И чем скорее это произойдет, тем лучше. Буравин не стал возражать, он взял в руки телефон и набрал номер:

— Алло! Катя, мне нужно с тобой поговорить. Нет, не по телефону. Зайди ко мне обязательно. Я денег тебе с мамой дам.

Катя стояла с веником и ворохом лепестков, превратившихся в горку мусора:

— Зачем, папа? Мне сейчас не до встреч. Нет настроения.

— Надо. Я сказал — надо. Обязательно.

— Но зачем? Ты можешь сказать по-человечески?

— Во-первых, я передам деньги маме. Во-вторых… нам надо поговорить.

— Именно сейчас?

— Немедленно!

Вскоре Катя была на месте: Полина и Буравин услышали звонок — и Буравин пошел открывать. Вернулся он с Катей. Полина демонстративно ушла в другую комнату, сухо кивнув Кате.

— Здравствуйте! Не очень-то приветлива со мной Полина Константиновна! — поджала губы Катя.

— Здравствуй, дочь. Полина имеет на то основания. Катя дернула плечом:

— Ладно, я знаю, что она меня не любит! И не хочу переживать по этому поводу. Давай деньги, и я побежала!

— Подожди. Я хочу узнать, что произошло вчера у Алексея?

— Тебе, наверное, Полина Константиновна все рассказала, — холодно ответила дочь.

— А я хочу услышать твою версию, — настаивал Буравин.

Катя пожала плечами:

— Алеше стало плохо. Я ему помогала прийти в себя.

— Плохо — отчего? Что перед этим произошло?

— Я не знаю. Но я видела, что у него был внезапный сердечный приступ, — ответила Катя, — и все. А почему ты меня допрашиваешь, как врага?

Буравин глядел ей прямо в глаза:

— Потому что у меня есть информация, что ты специально воспользовалась приступом Алеши, чтобы Маша уличила его в измене. Признайся, так?

Катя пустила в ход свои незаурядные актерские способности, она приняла вид оскорбленной невинности:

— Ой, я не знаю, как это смотрелось со стороны. Но пойми, папа, когда человеку плохо, бросаешься ему помогать и совершенно не думаешь, как это смотрится со стороны! В конце концов, искусственное дыхание рот-в-рот, которое делают утонувшему, тоже можно принять за поцелуй.

— И ты что, делала Алеше искусственное дыхание? Катя продолжала свою игру:

— Не издевайся! Нет, конечно… Но я… могла позволить себе какие-то вольности. Расстегнула ему рубашку, например… Но только для того, чтобы ему было чем дышать! Чтобы обеспечить свежий воздух! Или я об этом тоже должна была спрашивать Машу? А Машу, как будущего врача, совершенно не красит тот факт, что она сбежала от больного!

— Вот это ты уже зря сказала. Как же ты похожа на свою мать! — осадил ее Буравин.

Катя возмущенно воскликнула:

— Ты что, не веришь мне? Или со мной ты тоже развелся? Мне, родной своей дочери, ты не веришь! Эх ты, папа!

Буравин угрюмо смотрел на нее:

— Я бы тебе поверил, но есть еще один свидетель событий. Его мнение ты не хочешь послушать? Полина! Можно тебя на минуту? — позвал он, и в комнату вошла Полина.

— Катя, и ты, и я знаем правду, — сказала она. — Мне кажется, что сейчас еще не прошел момент, когда все можно исправить. Ты попыталась все разрушить между Алешей и Машей. И ты же должна теперь все исправить.

— Я не понимаю, Полина Константиновна, что вы от меня хотите! — Катя притворно удивилась.

Полина посмотрела ей в глаза:

— Прекрасно понимаешь. Ты оказалась в Алешином доме не случайно, я еще не знаю, что ты сказала Маше, отчего бедная девочка убегала, не видя дороги!

— Я сказала? — взвилась Катя. Полина отмахнулась:

— Сказала, сделала… Катя, я думаю, что сейчас тебе не оправдываться нужно, а искать выход из положения. Эх, как тебе не стыдно! Ведь ты потом сама будешь раскаиваться, но будет поздно. Я понимаю, Маша тебе не нравится. Это девушка, как ты считаешь, не твоего круга. Но ведь Алеша — брат твоего жениха, Кости. Как, кстати, Костя относится к тому, что ты прибегаешь вечером к Алексею? Мне кажется, ты уже играла в эту игру, девочка. Тогда было все с точностью до наоборот. А теперь… Тебе не кажется, что ты чересчур увлеклась этой игрой?

— Не делайте из меня виноватую! Вышло недоразумение! — закричала Катя.

— Пусть. Но результатом твоего недоразумения стал разрыв Маши с Алешей. И будет правильно, если ты их и помиришь.

— Я? Да что вы говорите! Полина твердо повторила:

— Да, Катя. Ты должна пойти к Маше и все ей объяснить, рассказать, как было на самом деле.

Буравин подключился к разговору:

— Ты должна это сделать, дочка.

— Я — к Маше? Вы что, хотите, чтобы я пошла к этой Маше и уговаривала ее не сердиться на Алешу? Нет, ни за что!

— Но если ты считаешь себя правой, тебе не сложно будет рассказать Маше, как все произошло, — сказала Полина.

Катя возмутилась:

— Именно потому, что я считаю себя правой, я не намерена оправдываться и доказывать… что я не верблюд!

— Тогда мне придется поговорить с Костей. А он — попытается все объяснить брату, — вздохнула Полина.

Катя задыхалась:

— Да вы… да вы… Полина Константиновна, да вы сами своих родных сыновей друг с другом лбами сталкиваете!

— Да, Полина. Костю, мне кажется, сюда вмешивать не нужно. — Буравин поддержал дочь.

— Как хотите, господа Буравины. Но я не намерена беречь нервы одного сына, когда второй теряет покой, здоровье и любимую девушку!

Катя подняла брови:

— Да я-то тут при чем! Не я вашего Лешу с Машей знакомила, и не я должна их мирить! Ясно?

— Ой, не кричи, пожалуйста, так громко, — попросил Буравин.

Катя начала рыдать:

— Как не кричи! Если самые близкие люди… если ты, отец, мне не веришь! Если ты обманываешь меня! Ты же обманом меня сюда зазвал.

— Как это? — переспросил Буравин.

— А так! Сказал, что маме надо деньги передать, а сам… — захлебывалась слезами Катя.

Буравин сухо ответил:

— Деньги — это без разговора. — И он потянулся за кошельком.

— Да не нужны нам с мамой твои деньги! И ты не нужен! Как-нибудь проживем без твоих подачек! И без твоих близких, которые сами между собой разобраться не могут, а нас виноватыми делают!

— Не обобщай. Кого — вас? — остановил ее Буравин.