Уильям поднялся, поцеловал маленькую ручку Каро, которую она ему протянула, и задумчиво проводил ее взглядом.

— Я за нее беспокоюсь, — сказал он, когда они с Фанни остались наедине.

— Лучше скажи, кто за нее не беспокоится!

В голосе Фанни послышались язвительные нотки, и Уильям удивленно спросил:

— Ты ведь любишь ее, не так ли?

Фанни улыбнулась.

Уильям был знаком с ней довольно давно и привык к ней, как люди привыкают к мебели, стоящей у них в комнате. Только сейчас, глядя, как она сидит за своим ученическим столом, подперев подбородок рукой, он внезапно понял, что впервые видит в ней индивидуальность.

Фанни исполнилось всего шестнадцать, но в ее облике уже было намного больше женственности, чем в эфирно-бесплотной красоте Каролины.

Темные волосы, аккуратно собранные на макушке, оставляли открытым высокий, чистый лоб; на фоне белой кожи ее темно-карие миндалевидные глаза, опушенные длинными, густыми ресницами, казались почти черными. Небольшой, изящный рот был совершенно безупречен и столь же невыразителен — с годами Фанни стала настоящим экспертом по части сдерживания эмоций.

Она была высокой и хорошо сложенной девушкой; модное платье с высокой талией приоткрывало любопытному взору вполне оформившуюся грудь, а короткие пышные рукава — округлые белые руки.

С некоторым изумлением Уильям осознал, что в этой классной комнате, в которой юные отпрыски семейства Бесборо обычно проводили время за занятиями, перед ним сидела девушка, которая через несколько лет должна была превратиться в настоящую красавицу.

Происхождение Фанни было окутано тайной. Уильям знал только, что ее мать приходилась дальней родственницей леди Бесборо, а отец был небогатым и никому не известным французом. Каро как-то сказала ему, что маму Фанни звали Глория. Фамилия Валери ни о чем ему не говорила, но он подозревал, что рождение Фанни стало результатом некоего тщательно скрываемого мезальянса. В этом не было ничего сверхъестественного: девушки из хороших семей часто совершали безрассудные и даже отчаянные поступки, убегая из дома со своими женихами, а иногда и с женатыми мужчинами.

— Все любят Каро, — сказала Фанни.

— Ты ей завидуешь?

— Нет. У нее нет ничего такого, что могло бы вызвать у меня зависть.

Как только Фанни произнесла эти слова, она сразу поняла, что сказала неправду, ибо у Каролины был Уильям и его любовь, та самая любовь, о которой втайне мечтает каждая девушка и которой трудно не завидовать.

Вначале эта мысль привела ее в смятение, но затем она подумала, что по своему происхождению и положению в обществе она, Фанни Валери, подходит Уильяму гораздо больше, чем Каро. Несомненно, они с Уильямом были бы отличной парой!

Этот брак внезапно перестал ей казаться таким уж невероятным. Ее отец происходил из семейства французских буржуа, но зато ее мать была настоящей аристократкой. У нее нет приданого, да и Уильяму, как младшему сыну, достанутся лишь ничтожные деньги; но ведь она и не требует большего!

Кроме всего прочего, Фанни прекрасно знала, что она вовсе не дурнушка, а это достоинство нельзя было скидывать со счетов.

Если бы Уильям ее любил, то герцогиня и леди Бесборо наверняка сделали бы все возможное, чтобы устроить их брак.

Эта внезапная фантазия промелькнула в ее голове, подобно секундной вспышке, и затем она увидела взгляд Уильяма и тут же со вздохом отбросила свои мечты. Этот взгляд — нежный, любящий и немного печальный — на самом деле предназначался не ей, а Каролине.

— Так чего же ты хочешь? — спросил Уильям.

Она печально улыбнулась и сделала неопределенный жест рукой:

— Не знаю. В данный момент — ничего особенного. Я и вправду совсем не завидую Каро. Она очень веселая, привлекательная и заводная, но на самом деле мне ее немного жаль. В ней слишком много идеализма, чтобы она могла чувствовать себя по-настоящему счастливой, и совсем мало терпения, чтобы мириться с реалиями нашей жизни.

— Ей нужно, чтобы рядом был кто-то сильный, на чье плечо она могла бы опереться в трудную минуту, — сказал Уильям. — Ты еще совсем юное создание, но мне кажется, что именно ты обладаешь этой силой.

— Наоборот, это Каро всегда была моей защитницей. А я… что я могу для нее сделать?..

— Ты на самом деле так думаешь? А разве она не прислушивается к твоим советам? Разве не к тебе бежит за утешением?

— Ну… может, и так.

— Тогда не оставляй ее, Фанни. Обещай мне; не только потому, что ты любишь ее, но и потому, что она очень дорога мне, а я не всегда могу быть с ней рядом. А еще… еще потому, что мы с тобой друзья.

— Правда? — с сомнением спросила Фанни.

— Конечно! Когда-нибудь я докажу тебе это, а сейчас я обещаю тебе, что, если настанет тот день, когда тебе понадобится моя помощь, я с радостью сделаю для тебя все, что будет в моих силах.

Наступило молчание, а затем Фанни сказала:

— Я запомню твои слова, Уильям.

— Надеюсь на это.

— Но даже и без этого обещания я обязана Каро слишком многим, чтобы обидеть или предать ее.

— Я знаю это, моя милая девочка.

Поддавшись внезапному импульсу, он притянул ее к себе, наклонился и поцеловал в губы. Ощутив это мягкое, но настойчивое прикосновение, на какой-то миг ее вдруг охватило непреодолимое желание броситься в его объятия и разжечь в нем огонь настоящей страсти, чтобы он продолжал целовать и ласкать ее…

Но Фанни была благоразумна и быстро справилась с этим внезапным приступом желания. Она хорошо понимала: не сумей она совладать с собой, впоследствии это только еще больше отдалило бы их друг от друга. Без всякого сомнения, Уильям имел достаточный опыт в подобного рода бурных, но коротких романах с хорошенькими женщинами. Но если она, сестра и ближайшая подруга Каро, вступит на тот же путь, это не принесет им обоим ничего, кроме мучительного чувства стыда.

Поэтому она предпочла невинно, словно ребенок, замереть в его объятиях до тех пор, пока он сам не отпустил ее.

— Ну а теперь мне пора, — сказал он, улыбнувшись. — Я некоторое время не смогу видеться с Каро, но знаю, что, пока меня не будет, ты сумеешь о ней позаботиться.


В тот год, когда Фанни должно было исполниться семнадцать лет, герцогиня и леди Бесборо всерьез задумались о ее будущем.

Они как могли заботились о ней, пока она была ребенком; но теперь, когда она превратилась в молодую девушку, все оказалось намного сложнее.

— Боюсь, что, если одна из нас представит ее высшему свету, это привлечет к девочке чересчур пристальное внимание, — сказала Джорджиана. — С годами все привыкли к тому, что она живет с нами под одной крышей, и без особого интереса восприняли то обстоятельство, что она приходится нам дальней родственницей — почему бы и нет? У нас полно родни. Но наша с тобой попытка навязать ее обществу может быть расценена, по меньшей мере, как глупая прихоть.

— Фанни даже и не думает о том, чтобы выезжать в свет, — ответила Генриетта, — и я сомневаюсь, что ей это вообще может понравиться. Она любит спокойствие и уединение, а все эти шумные сборища вовсе не для нее.

— Ты думаешь, это из-за того, что она всегда оставалась в тени Каро?

— Она от природы скромна и застенчива и по собственной воле предпочитала быть на вторых ролях. Никто и никогда не принуждал ее, как ты выразилась, «оставаться в тени», и они с Каро всегда были на равных правах. Правда, в этом году их пути немного разошлись, но это лишь потому, что Каролина на год ее старше.

— Да, но их отношения уже никогда не станут прежними, — с сожалением проговорила Джорджиана.

— По-моему, ты зря беспокоишься: в свободное от занятий время ничто не мешает Фанни участвовать во всех наших поездках и остальных развлечениях, а Каро, несмотря на свой успех в свете, любым балам по-прежнему предпочитает домашний уют и общение с близкими. Кстати, Фанни поделилась со мной своими планами на будущее. Как это ни странно, она попросила, чтобы я разрешила ей привести в порядок нашу библиотеку: заново составить каталог, починить старые книги, в общем, побыть некоторое время в качестве семейного библиотекаря. Я полагаю, работы ей хватит по крайней мере на несколько месяцев: у нас очень много редких книг и рукописей, и многие из них просто в плачевном состоянии. Я и сама удивляюсь, как до сих пор никому из нас не пришло в голову нанять кого-нибудь, кто мог бы всем этим заняться.

Джорджиана оживилась:

— Раз уж на то пошло, моя библиотека втрое больше твоей, и с тех пор, как четыре года назад умер бедный мистер Джервис, никто ею не занимался. А у Джорджа Эгремонта библиотекарь уже совсем одряхлел… да мало ли у нас с тобой друзей? Для Фанни это будет прекрасной возможностью заняться в свободное время интересным и полезным делом, а кроме того, поближе познакомиться с разными людьми!

— Несомненно, ты права. Но что же нам делать с Каро? Она наверняка будет против того, чтобы Фанни уехала даже на некоторое время.

— Ничего страшного; как только она выйдет замуж, все изменится, и она уже не будет так нуждаться в обществе Фанни. Для Фанни совершенно необходимо использовать любую возможность, чтобы почаще бывать на людях, — ей ведь тоже уже пора задуматься о замужестве.

— Сомневаюсь, что ее будущего мужа удовлетворят туманные объяснения его невесты, что она — дочь нашей дальней родственницы, Джорджи.

Джорджиана пожала плечами:

— Дорогая, я полагаю, мне нет необходимости говорить тебе, что удовлетворить поверхностное любопытство влюбленного мужчины обычно не составляет особого труда; а Фанни скоро станет настоящей красавицей и не будет испытывать недостатка в кавалерах. Так или иначе, если это будет необходимо, я готова открыть правду. Не думаю, что она кого-нибудь шокирует. Многие догадываются, что у меня несколько незаконнорожденных детей; что я была плодовита, как… как…

Она запнулась, пытаясь подыскать сравнение, но Генриетта в смятении вскрикнула, пытаясь заставить ее замолчать, и Джорджиана лишь тихо рассмеялась:

— Риетта, ты прекрасно знаешь, что судьба одарила нас обеих бесчисленными любовниками. Так почему же наши ошибки должны заслуживать большего порицания только потому, что они привели к совершенно естественным последствиям? Что касается Фанни, меня часто удивляет, как это до сих пор никто не догадался, что…

— Почему, собственно, кто-то должен был догадаться? Все это время она жила в моем доме, и она на тебя совсем не похожа… Но хватит об этом, дорогая, что-то ты совсем загрустила. Ведь у нас нет повода для грусти, не так ли? Фанни растет доброй, красивой девочкой, и мы делаем для нее все, что в наших силах.

— Пока она живет, будет жив и ее отец, — задумчиво проговорила Джорджиана. — Мне кажется странным, что ее мачеха ни разу не написала и не приехала, чтобы повидаться с ней самой и привезти своих девочек.

— Она была рада от нее отделаться, — сказала Генриетта и, засмеявшись, добавила: — Не обманывай себя: мадам Валери всегда считала настоящим позором иметь что-то общее с нашим семейством. Она ни во что не ставит ни нас самих, ни то, что принято называть нашим привилегированным положением в обществе.

— Тем лучше для Фанни.

Немного помолчав, герцогиня сказала:

— Я люблю ее, и мне иногда очень хочется рассказать ей всю правду. Я так и поступлю, но не раньше, чем пойму, что мои дни сочтены; а этого осталось ждать вовсе не так уж долго, как кажется.

— Джорджи, нет!! — в ужасе воскликнула Генриетта.

— Вряд ли я доживу до глубокой старости, моя дорогая; впрочем, и ты тоже. Мы обе слишком много отдали этой жизни, а людям, которые испили чашу жизни до дна, не стоит бояться смерти.

Генриетта с тревогой и страхом взглянула на сестру. Джорджиана сильно изменилась за последнее время. Теперь она редко смеялась, а от ее былой красоты не осталось и следа: кожа увяла и потускнела, а некогда стройное тело расползлось, утратив соблазнительные формы. Только ее глаза были по-прежнему прекрасны.

— Возможно, будущее Фанни окажется не столь блестящим, как у Каро, но мы сделаем все, чтобы она радовалась этой жизни, — сказала Генриетта. — На ее семнадцатилетие я собираюсь устроить настоящий праздник; правда, это будет семейная вечеринка, но я уж постараюсь как следует порадовать нашу девочку. Сошьем красивое платье, а ты, Джорджи, подаришь ей что-нибудь из своих украшений. Все знают, как ты ее любишь, и это не вызовет никаких подозрений. Знаешь, я уверена: она ни за что не поменялась бы местами с Каро, даже если бы и могла. Она никогда не желает того, чего не может получить, и иногда мне даже кажется, что она немного жалеет всех нас.

— Двадцать лет назад я бы, наверное, этому удивилась, — со, вздохом ответила Джорджиана. — Иногда я задумываюсь, почему от моей прежней жизни, наполненной успехом, любовью, роскошью и блеском, теперь не осталось ничего, кроме печальных воспоминаний…