– Всё в порядке? – прошептал Марк не раздвигая губ.

– Да, – пробормотала я опустив голову.

– Но ты... дрожишь. Говори – что случилось?

В конце концов я призналась, в чём дело.

– Ну я голосую за тори и что? – изумлённо уставился на меня Марк.

– Тсс... – прошептала я, нервно оглянувшись.

– В чём проблема?

– Видишь ли, – начала я, жалея, что здесь нет Шеззер, – если бы я голосовала за тори, то оказалась бы изгоем общества. Это всё равно что приехать в «Кафе руж» на коне, со стаей гончих на веревке или устроить вечеринку на полированных столах, с расставленными по краям тарелками.

– Как здесь, ты хочешь сказать? – Марк рассмеялся.

– Ну да, – пробормотала я.

– И за кого ты тогда голосуешь?

– За лейбористов, конечно. Все голосуют за лейбористов.

– Что ж, это только ясно доказывает, что не в том дело – пока, – вздохнул Марк. – А почему, интересно?

– Что – почему?

– Почему ты голосуешь за лейбористов?

– Ну... – я задумалась, – потому что тот, кто голосует за лейбористов, относится к левому движению.

– А-а...

Кажется, Марк решил, что всё это невероятно весело. Теперь к нам было обращено всеобщее внимание.

– И к социалистам, – прибавила я.

– «К социалистам»... понятно. А социалисты – это...

– Объединенные рабочие.

– Так, но Блэр ведь точно не собирается поддерживать профсоюзы, верно? Вспомни, что он сказал про четвертую статью.

– А тори – это просто ерунда.

– «Ерунда»? – усомнился Марк. – Экономика сейчас в лучшем состоянии, чем была в течение семи лет.

– Нет, не в лучшем! – завелась я. – Наверняка они её улучшили, потому что скоро выборы.

– Что «улучшили»? – уточнил Марк. – Экономику?

– Какова позиция Блэра в Европе по сравнению с позицией Мейджора? – вступила Луиза.

– Да. И почему он не принял обещания тори год за годом увеличивать ассигнования на здравоохранение? – подхватил принц Эндрю.

Честное слово, так они и беседовали, рисуясь друг перед другом. Скоро я поняла, что больше этого не вынесу.

– Дело всё в том, что голосовать надо за принцип, а не за непонятную деталь – такой процент или вот такой. И совершенно ясно, что лейбористская партия поддерживает принципы доброты и участия, интересы геев, матерей-одиночек и Нельсона Манделы. А противостоят ей орущие высокомерные мужчины – эти заводят интрижки со всеми, кто попадается на пути, трахаются направо и налево, ходят в ресторан «Ритц» в Париже, а потом ругают всех ведущих программы «Сегодня».

За столом наступила глубокая тишина.

– Ну, кажется, ты изложила суть в двух словах. – Марк засмеялся и погладил моё колено. – С этим мы бессильны спорить.

Все смотрели на нас. Потом, вместо того чтобы кому-нибудь пойти в туалет – как случается у нормальных людей, – они сделали вид, что ничего не произошло, и снова стали чокаться и тараторить, совершенно не обращая на меня внимания.

Никак не могла оценить, ужасно ли моё положение или ничего. Будто я в племени папуасов Новой Гвинеи, спариваюсь с собакой вождя и понятия не имею, что означает шёпот вокруг: то ли им всё равно, то ли обсуждают, как поджарить твою голову.

Кто-то постучал по столу и произнёс речь – по-настоящему, безумно, невыносимо скучную. Как только она кончилась, Марк прошептал:

– Пойдём отсюда, а?

Мы попрощались и направились к выходу.

– Э-э-э, Бриджит, – обратился ко мне Марк, – не хочу тебя тревожить, но... у тебя что-то странное вот тут, на поясе.

Рванула у него свою руку: жуткий корсет каким-то образом завернулся по краям и выпирает на талии, как огромная запасная шина...

– Что это? – осведомился Марк, кивая и улыбаясь, пока мы прокладывали путь между столиками.

– Ничего... – выдавила я.

Как только выбрались из зала, я кинулась в туалет. Довольно трудно стянуть с себя платье, раскатать жуткий корсет, а потом снова надеть всё это кошмарное одеяние. Безумно захотелось оказаться дома, в просторных штанах и свитере.

Вынырнула в холл – и чуть не развернулась и снова не заскочила в туалет: Марк опять беседует с Ребеккой... Она что-то шепчет ему на ухо, а затем разражается ужасным, ухающим смехом.

Подхожу к ним, неловко останавливаюсь.

– А, вот она! – обрадовался Марк. – Всё в порядке?

– Бриджит! – воскликнула Ребекка, делая вид, что ей прямо-таки очень приятно меня видеть. – Слышала, ты всех сильно поразила своими политическими взглядами!

Очень хотелось выдумать что-нибудь смешное, но вместо этого я стояла и смотрела на неё нахмурив брови.

– Это было великолепно! – заявил Марк. – Бриджит всех нас выставила напыщенными ослами. Ладно, нам пора идти, приятно снова увидеться.

Ребекка с чувством поцеловала нас обоих, распространив вокруг облачко «Гуччи энви», и проплыла обратно в обеденный зал – ясно: надеется, что Марк на неё смотрит.

Пока мы шли к машине, я никак не могла придумать, что сказать. Они с Ребеккой явно смеялись надо мной у меня за спиной, а потом он пытался это скрыть. Очень захотелось позвонить Джуд или Шез и попросить совета.

Марк вёл себя, будто ничего не произошло. Как только мы отъехали, попытался погладить меня по бедру. Почему так – чем меньше хочешь заниматься сексом с мужчиной, тем больше поползновений с его стороны.

– Ты не хочешь подержать руль? – намекнула я, отчаянно пытаясь отстраниться и не дать ему дотянуться до завернувшегося края резиновой оболочки.

– Нет. Хочу тебя изнасиловать. – Марк придвинулся к топорщившемуся корсету.

Умудрилась увернуться, изобразив заинтересованность в безопасности на дороге.

– Да, Ребекка спрашивала, не хотим ли мы как-нибудь заехать к ней на обед, – вспомнил Марк.

Не могла я в это поверить. Знаю Ребекку четыре года – ни разу не приглашала меня заехать на обед.

– Она славно выглядела, правда? Очень милое платье.

Навязчивое Упоминание, и происходит оно прямо у меня перед глазами. Подъехали к Ноттинг Хилл. У светофора, не спросив у меня, Марк просто повернул в сторону моего дома, противоположную его дому. Хранит в неприкосновенности собственный замок – наверняка там полно посланий от Ребекки. Я – женщина на время.

– Куда мы едем?! – взорвалась я.

– К тебе. А что? – с тревогой оглянулся Марк.

– Вот так! Почему? – яростно продолжала я. – Мы встречаемся четыре недели и шесть дней. И никогда не оставались у тебя – ни разу, никогда! Почему?

Марк молча повернул налево и направил машину обратно, в сторону Холлэнд-парк авеню. За всю дорогу он так и не произнёс ни слова.

– Что случилось? – поинтересовалась я через некоторое время.

Марк смотрел прямо перед собой и пощелкивал кнопками переключения; наконец промолвил:

– Не люблю, когда кричат.

Дома у него всё было ужасно. Молча поднялись по лестнице; Марк открыл дверь, подобрал почту и включил свет на кухне.

Кухня высотой с двухэтажный автобус, вся безупречно стальная – невозможно определить, где здесь холодильник; странно, что кругом ничего не валяется. Из трёх плоских ламп на полу, посередине, исходит холодный свет.

Марк проследовал в конец помещения – шаги его отдавались пустым эхом, как в подземной пещере на школьной экскурсии, – с мукой оглядел металлические дверцы и осведомился:

– Бокал вина?

– Да, пожалуйста, благодарю, – преувеличенно вежливо откликнулась я.

У стальной стойки бара торчало несколько высоких стульев необычайно модернового вида. Неуклюже забравшись на один, я почувствовала себя как Дез О'Коннор, которая собирается заняться диетой с Анитой Харрис.

– Так, – проговорил Марк.

Открыл металлическую дверцу шкафа, обнаружил, что к ней прикреплена мусорная корзина, закрыл, открыл другую и с удивлением уставился на посудомоечную машину. Я опустила голову, сдерживая смех.

– Красное или белое?

– Белое, пожалуйста.

Вдруг я ощутила сильную усталость, а тут ещё туфли жмут, корсет врезается в тело... Мне хотелось одного – домой.

– Ах вот! – Марк нашёл холодильник.

Оглядевшись, я заметила на одной из стоек автоответчик; внутри вся сжалась – красная лампочка мигает... Поднимаю глаза – Марк стоит прямо передо мной, с бутылкой вина в каком-то дурацком железном горшке; вид у него тоже совершенно несчастный.

– Послушай, Бриджит, я...

Слезаю со стула, обнимаю его – руки его сразу оказываются у меня на талии. Я отпрянула – надо избавиться от этой чёртовой штуки.

– Схожу наверх на минуту, – извинилась я.

– Зачем?

– В туалет, – не выдержала я и поковыляла, в своих теперь уже мучительно жмущих туфлях, к лестнице. Зашла в первую попавшуюся дверь, – кажется, это туалетная комната Марка: везде костюмы, рубашки, рядами стоят туфли. Освободилась от платья и с величайшим облегчением стала сворачивать с себя жуткий корсет, попутно соображая – надену халат, и, может, мы ещё уютно устроимся и всё уладим. Но тут в дверях появляется Марк. Замираю на месте, выставив напоказ своё ужасное белье, – и начинаю лихорадочно его стаскивать, а Марк ошеломленно наблюдает за всем этим.

– Подожди, подожди! – Он взял меня за руку, когда я потянулась за халатом, и уставился на мой живот. – Ты что, играла на себе в крестики-нолики?

Попыталась объяснить ему про Ребела и что в пятницу вечером очень трудно купить спирт, но он, усталый и смущенный, признался:

– Прости, не понимаю, о чём ты говоришь.

– Мне бы немного поспать. Пойдём, просто ляжем?

Он толкнул другую дверь, включил свет. Лишь мельком взглянув внутрь, я не удержалась от громкого возгласа. Там, в огромной белой постели, лежал изящный юноша восточного типа, абсолютно обнажённый, – он жутко улыбался и держал в руках два деревянных шарика на веревочке и маленького кролика.

3. Конец!

1 февраля, суббота

129 фунтов; порций алкоголя – 6 (но смешанных с томатным соком, оч. питательно); сигарет – 400 (вполне понятно); кроликов, оленей, фазанов или других представителей дикой фауны, найденных в кровати, – 0 (существенный прогресс со вчерашнего дня); бойфрендов – 0, бойфрендов экс-бойфренда – 1; количество нормальных потенциальных бойфрендов, существующих в мире, – 0.

00:15. Почему такие вещи всегда происходят со мной? Почему? Единственный раз кто-то показался мне милым, разумным человеком, то есть одобрен мамой, не женат, не псих, не алкоголик, не запудриватель мозгов, – и вот оказывается, что он развратник, извращенец, гомосексуалист. Неудивительно, что не хотел пускать меня в свой дом. Вовсе не потому, что он мужчина, неспособный к действию, или влюблен в Ребекку, или я женщина на время. Просто держит в спальне восточных юношей с дикими животными.

Чудовищный шок, ужасный. Секунду-другую тупо смотрела на восточного мальчика, а затем выскочила обратно в первую комнату, напялила платье (слыша за спиной крики в спальне), бросилась вниз по лестнице (как американская армия, преследуемая вьетнамцами), выбежала на улицу и принялась бешено размахивать руками, призывая такси (как девочка по вызову, нарвавшаяся на клиента, который намеревается шарахнуть её по голове).

Может, правы Самодовольные Женатики, когда утверждают: одинокие мужчины потому и одиноки, что по-крупному порочны. Вот почему всё так чертовски, чертовски, чертовски... То есть я не хочу сказать, что быть голубым – это само по себе порок. Но определённо так и есть, если у него подруга и он от неё это скрывает. В четвертый раз остаюсь одна в День Святого Валентина, а следующее Рождество проведу в односпальной кровати в доме родителей. Опять... конец, коне-е-ец!

Жаль, что нельзя позвонить Тому. Так типично для него – уехать в Сан-Франциско как раз в тот момент, когда мне позарез нужен совет нормального гея. Сам всегда побуждает меня часами обсуждать с ним его проблемы с другими гомосексуалистами, а когда мне нужен совет по поводу моей проблемы с гомосексуалистом, что он делает? Едет в проклятый Сан-Франциско.

Спокойно, спокойно... Ясно, что нельзя обвинять Тома в своей беде, тем более что беда моя не имеет к нему никакого отношения; нечего лечиться перекладыванием вины на кого-то другого. Я – уверенная в себе, способная, ответственная женщина с чувством собственного достоинства, проистекающим исключительно изнутри... Га-а-а! Телефон...

– Бриджит, это Марк. Прости, мне так жаль. Произошла ужасная вещь. – Голос очень расстроенный. – Бриджит?..

– Что? – откликнулась я, стараясь унять дрожь в руках и прикурить сигарету.

– Понимаю, как это, должно быть, выглядело. Шокирован не меньше тебя. Ни разу в жизни его раньше не видел.

– И кто же это тогда?! – взорвалась я.

– Оказывается, сын моей экономки. Не знал даже, что у неё есть сын. Очевидно, шизофреник.

В трубке послышались отдалённые крики.

– Иду, иду! О боже! Послушай, мне надо сейчас пойти и всё там утрясти. Кажется, он пытается её задушить... Можно я тебе перезвоню попозже?