Огонь в камине почти потух, Дегре раздул угли и подбросил пару поленьев.

— Ты еще молод, и опыта у тебя маловато. Нет ничего удивительного, что никто из соседей не заметил десятка всадников. О двух-трех разбойниках они бы рассказали, но тут явился целый хорошо вооруженный отряд под командованием опытного командира, и стало очевидно, что это вовсе не банда грабителей, а что-то совсем другое... А это всегда внушает опасение. К тому же, если бы жертвы были людьми, внушающими симпатию, или просто-напросто людьми заурядными, соседи бы к ним относились иначе. Но покойная баронесса пользовалась недоброй славой, а ее любовник, который, как ты помнишь, был у нас на подозрении со дня убийства мадам де Брекур, и того хуже. Естественно, что все хотят отстраниться от таких людей, что бы ни происходило. Так что будь де ла Рейни хоть семи пядей во лбу, помощи ему не дождаться.

— Конечно! Я с тобой совершенно согласен. Да и эти двое получили, прямо скажем, по заслугам. Но сейчас в Сен-Жермене поселилась мадемуазель Леони. Она там своя, хорошо знакома с соседями, и если кто-то может что-то узнать, то это только она. Если бы ты знал, какая это удивительная женщина, — добавил Альбан со вздохом, чем вызвал улыбку Дегре.

— Значит, правда, что из-за этой истории ты лишился кухарки?

— Я лишился друга, и дом без нее стал пустым, несмотря на каждодневные посещения добряка Сенфуэна. Он, похоже, не может прийти в себя из-за исчезновения... мадам де Сен-Форжа.

— А ты?

— Я тоже, — признался Альбан с горечью, — но я получил официальный запрет от нашего начальника искать ее.

— Официальный запрет? Дело серьезное, особенно если запретил сам господин главный.

— Похоже, это его заповедная территория. Мне он объяснил, что речь идет чуть ли не о государственной тайне, и я, участвуя в этом деле, подвергаюсь большому риску. Как будто риск когда-нибудь меня пугал! Как и любого полицейского, я думаю. И еще я знаю, что де ла Рейни говорил об этом с королем.

Дегре не без восхищения присвистнул, помолчал и сочувственно похлопал молодого коллегу по плечу.

— Перестань трепыхаться. Де ла Рейни знает, что делает, и если он решил заниматься этим делом лично, то на твоем месте я бы успокоился.


***

В этот вечер Людовик XIV пригласил весь двор полюбоваться галереей, которая была построена на месте террасы и должна была соединять его покои с покоями королевы. Вопреки этикету, требовавшему, чтобы король появлялся в любом собрании последним, на этот раз Людовик появился первым, вместе с мадам де Ментенон, дофином, дофиной, своим братом и его женой, и занял массивный серебряный трон. Этот трон выносили в самых торжественных случаях, и на этот раз его поставили в дверях Зала мира, напротив которого на противоположном конце галереи находился Зал войны. Придворные столпились вокруг короля, с нетерпением ожидая обещанного зрелища.

Когда слуги распахнули створки дверей, у всех вырвался вскрик восхищения и изумления.

Семнадцать огромных, закругленных сверху окон смотрели в парк, на подсвеченные фонтаны и Большой канал. Напротив каждого окна была арка, и в эти семнадцать арок было вставлено триста шестьдесят граненых зеркал, которые отражали великолепие парка и убранства галереи. Потолок сиял великолепными росписями Лебрена, посвященными победам Людовика[13]. С потолка свисали двенадцать хрустальных люстр и две серебряные с каждого края, играя огнями и сияя, словно огромные бриллиантовые подвески. Света и игры люстрам добавляли две тысячи свечей, горевших в серебряных торшерах, жирандолях и канделябрах, украшенных купидонами и сатирами. На паркете из драгоценных пород дерева лежали два белых ковра Савоннери с растительным орнаментом и золотыми солнцами посередине, перекликаясь с белыми с золотой вышивкой занавесями, висевшими вдоль окон. В промежутках между окнами стояли в серебряных ящиках апельсиновые деревья, распространяя вокруг чудесный аромат. Столики, консоли, кресла и табуреты — все было серебряным. А в начале и в конце галереи были установлены четыре статуи из белейшего мрамора — две Венеры и два Аполлона. Каждый входил в эту чудо-галерею на цыпочках, словно в святилище, с ощущением, будто входит внутрь огромного сверкающего бриллианта.

Бриллиантами был украшен черный бархатный камзол короля, а самый крупный мерцал и переливался на его шляпе.

Оказавшись рядом с живым воплощением солнца, брат короля, хоть и был одет в великолепный наряд из перламутрового атласа с пуговицами из розовых бриллиантов, почувствовал потрясение — его даже пронял холодок восторга, и он просто не находил слов. Замерла в восторге и его жена, герцогиня Елизавета, по-детски покусывая палец, она улыбалась во весь рот, счастливая увиденной феерией. Невидимые скрипки господина Люлли услаждали слух чудесной музыкой.

Согласно установленной иерархии, придворные одни за другими подходили приветствовать короля, выражая свое потрясение и восхищение, на этот раз совершенно искренне. Только слепец мог остаться безучастным к подобному чуду. Людовик улыбался, выслушивая похвалы: он был весьма чувствителен к фимиаму, который воскуряли его шедевру.

Внезапно герцог Орлеанский с недоумением сказал:

— Как может быть, что до сих пор нет мадам де Монтеспан? Уж не заболела ли она?

— Я уверен, что она здорова. О болезни она бы нас предупредила. Просто-напросто опаздывает... как обычно!

Но мадам де Монтеспан была здесь — в платье из синего атласа с золотыми блестками, подчеркивающем белизну ее кожи, с одним-единственным букетиком из аквамаринов, приколотым у выреза, и браслетами с такими же аквамаринами на запястьях, — она была великолепна. Сопровождал ее удивленный шепот толпы, но относился он не столько к ней, сколько к молодой женщине, которую она держала за руку и вела к королевскому трону.

Пепельные волосы, бледное точеное личико, платье из черного бархата с белокипенными кружевами, три нитки жемчуга на стройной шее — такой предстала Шарлотта перед королем и, опустив глаза, сделала реверанс. Маркиза не выпускала руки своей подопечной, и в наступившей тишине ее красивый низкий голос прозвучал особенно громко.

— Угодно будет королю принять меня в число своих министров, потому мне удалось то, что не сумели сделать они? — спросила маркиза весело. — С чувством живейшей радости я сопроводила к Вашему величеству мадам де Сен-Форжа, которую считали исчезнувшей.

— Где вы ее нашли? — спросил Людовик, не скрывая изумления.

— У себя в саду, сир! Она была без сознания и лежала под кустом остролиста, как новогодний подарок. Она едва не умерла от холода, пока бежала из дома, где ее держали как пленницу.

На этот раз король не успел высказать своего мнения, его опередила герцогиня Орлеанская: кипя благородным негодованием, она поспешила принять беглянку под свою защиту и покровительство.

— Я знала, я чувствовала, что ей желали причинить зло! Бедное дитя, против которого несправедливо озлобилась судьба, но, благодарение богу, вы оказались у нее на пути, дорогая маркиза. Вам за это воздастся! Вы не можете себе представить, как у меня болело за нее сердце!

— Скажем, что мне повезло, — проговорила прекрасная Атенаис, смеясь. — Что умаляет мои заслуги до одной четверти.

Новый голос вмешался в беседу, неприятно сладкий и тягучий.

— Не следует ли нам услышать рассказ о пережитых перипетиях, наверняка он будет интересным, — лилейным голоском промурлыкала мадам де Ментенон. — Я уверена, что король...

— Нет, — сухо оборвал ее Людовик. — Сейчас не время и не место. Я увижу, — он подчеркнул «я», — этих дам без свидетелей завтра, после окончания Совета. Мадам де Сен-Форжа, мы рады видеть вас, — обратился он к Шарлотте. — Быть может, вы желаете отправиться к вашему супругу?

Герцогиня Орлеанская рассмеялась безудержно и заразительно.

— После того, что она пережила, вряд ли ей будет по силам столь плачевное зрелище! Бедняжка де Сен-Форжа лежит в постели, обложенный пузырями со льдом, пьет травяные отвары от жара и лихорадки. Ему кажется, что он умирает, и он требует священника со святыми дарами! Он...

— Не вижу в этом ничего смешного, — высокомерно заявила мадам де Ментенон. — Сразу видно, что герцогиня Орлеанская недавно сделалась католичкой.

Но она встала на опасный путь. Отпор последовал незамедлительно:

— Вы тоже! Или ваша семья, чья фамилия д'Обиньи, не были дворянами-гугенотами из Пуату? Идите сюда, Шарлотта, ваше место всегда рядом со мной!

— С соизволения Вашего королевского высочества, она побудет еще какое-то время у меня, — проговорила мадам де Монтеспан. — На завтра назначены похороны ее матери. Потом она будет вправе принять решение о своем будущем. А вас, сир, я прошу разрешить удалиться с праздника мадам де Сен-Форжа. Я хотела только, чтобы она поприветствовала своего короля и принцев. Теперь я ее увожу.

— И правильно делаете, она бледна как полотно.

Шарлотта держалась лишь усилием воли. Только из желания доставить удовольствие своей неизменной благодетельнице она согласилась появиться в Версале, когда он сиял ослепительнее, чем всегда.

— Ваше возвращение во время незабываемого вечера поразит всех, а незаметное возвращение и пройдет незамеченным. И запомните: вы ни в чем не виноваты! Вы стали жертвой людской жестокости! — твердила ей мадам де Монтеспан.

Прием, который был им оказан, подтвердил правоту маркизы. Искренняя радость герцогини Елизаветы согрела сердце Шарлотты, но теперь ей так хотелось бы отдохнуть в тишине и покое комнаты, где она очнулась, — в замке Кланьи. Однако сегодня ей придется ночевать в покоях, отведенных мадам де Монтеспан на втором этаже в Версале, в двух шагах от покоев короля. Но и здесь у нее будет мягкая постель и успокоительный отвар, который приготовит для нее Като, верная камеристка маркизы. Спать! После стольких тревожных дней и ночей ничего другого Шарлотта не хотела. И еще не думать! Как непросто вернуться к жизни при дворе и снова захотеть радоваться жизни...

Войдя в свои покои, мадам де Монтеспан увидела там свою сестру Габриэль, маркизу де Тианж. Габриэль была немного старше Атенаис и всегда оставалась ее самой верной опорой. Сестра ждала результата эффектной развязки, задуманной Атенаис, и только после этого собиралась отправиться на поклон к королю, чтобы принести дань восхищения новому чуду Версаля.

— Ну что? — спросила Габриэль сестру после того, как та передала Шарлотту верной Като и вошла в гостиную.

— Полный успех, — отвечала та, опускаясь на диван и беря протянутый ей бокал с испанским вином. — Выражение лица Ментенон было достойно кисти художника. Особенно когда король, так сказать, заставил ее замолчать. Она желала, чтобы все, что случилось с Шарлоттой, было рассказано немедленно и при всех. Зато Людовик был великолепен, и я уверена, что он не имеет отношения ко всей этой истории. Все устроил Лувуа с целью, о которой я даже думать не хочу!

— Он там был?

— Не с самого начала. Пришел, когда мы уже покидали галерею. Шарлотта его не видела, а я притворилась, что не замечаю. Но краем глаза я отметила, что при виде нас он окаменел возле статуи Венеры и из красного стал желтым! Герцогиня Елизавета была герцогиней Елизаветой. Она раскрыла объятия Шарлотте и готова была снова взять на службу свою бывшую фрейлину. И, как обычно, сцепилась со Скарроншей. Но та не удержалась от колкости: упрекнула, что до замужества с братом короля принцесса была протестанткой. Принцесса ей не спустила, а король промолчал.

— Ты веришь, что король на ней женился?

— Да, теперь я могу сказать, что уверена. Он начал вести себя как муж, который вправе выражать недовольство... Иными словами, совершенно естественно.

Деликатно придерживая друг друга за локти, сестры вернулись в галерею обсуждать необыкновенную красоту отделки помещения. Их восхищение было искренним и неподдельным. Можно ли было вообразить себе что-то более необыкновенное, чем Зеркальная галерея, освещенная отблесками огней Большого каскада?


***

Войдя на другой день в кабинет короля, воодушевленная, как и вчера, своей благодетельницей, Шарлотта, к своему большому удивлению, увидела там господина де ла Рейни, а он удостоил ее одной из своих редких улыбок. Больше того, поздоровавшись с мадам де Монтеспан, он подал Шарлотте руку, помогая ей встать после низкого реверанса. Король сидел за письменным столом и подписывал бумаги, которые подавал ему его секретарь, господин Роз. На присутствующих он не обращал никакого внимания.

— Вы представить себе не можете, мадам, как я счастлив вас видеть, — прошептал де ла Рейни Шарлотте.