Я опасалась раскрытия правды о моей прежней жизни. Не хотела, чтобы Толстуха Мэдди вернулась и преследовала меня, чтобы она разрушила ту жизнь, которую я для себя создала. Не единожды я не могла заснуть до утра, прокручивая в голове различные кошмарные сценарии, в которых все узнавали о моем прошлом.

Но это…

Это гораздо, гораздо хуже, чем я могла себе представить.

На этот раз не прошлое вернулось, чтобы преследовать меня. Все созданное здесь разрушило мое настоящее. Жизнь новой Мэдисон рассыпалась на куски. И старой Мэдисон больше нет нужды скрываться.

Я восстанавливаю вокруг себя стены, которые долгое время училась делать в Пайнфорде; никто не увидит моих слез. Я не доставлю им такого удовольствия и не покажу, что они задели меня, что они сломали меня.

Вставляю второй наушник в ухо, и звучащая музыка наполняет меня. Закидываю сумку повыше на плечо. Поворачиваюсь и ухожу.

Плевать, если я не выгляжу так, будто пытаюсь сохранить свое достоинство, будто мне плевать, что они говорят или думают обо мне. Просто не отрываю взгляда от своих ног; они двигаются ровно, одна впереди другой, голова опущена. Жаль только, я так коротко подстриглась, теперь мне не спрятаться за волосами.

Чувствую, как все больше сжимаюсь внутри. Мысленно словно сокращаюсь и прячусь глубоко в себя, превращаясь в рака, укрытого раковиной, который шаг за шагом движется по коридору.

Теперь все не так, как было в Пайнфорде. Теперь я не Толстуха Мэдди, которой не давали прохода. Все гораздо хуже.

Издалека до меня доносятся разговоры, пересуды… обидные слова в мой адрес. Кто-то загораживает мне дорогу; я вижу кроссовки и потертые внизу штанины джинсов. Останавливаюсь и поднимаю взгляд от ног к лицу. Брайс. Беззвучно, одними губами произношу его имя. Он что-то мне говорит. Вижу, как шевелятся его губы. Слышу его голос. Но умом слова не могу понять. Как будто я полностью отключилась. В голове слишком много звуков, а тело… просто существует. Поэтому я снова опускаю взгляд в пол, обхожу Брайса и иду дальше.

В конце концов захожу в кабинет музыки. Здесь никого нет. Только инструменты, пюпитры и стулья, расставленные вокруг дирижерской стойки. Вынимаю из ушей наушники и тут же вспоминаю, почему изначально стала ими пользоваться – музыка помогала заглушить мысли, когда наступала такая ужасная тишина, как сейчас.

Медленно наматываю провода наушников на айпод и кладу его на стол у входа. Роняю сумку на пол и стою так, не зная, куда себя деть, и тут открывается дверь.

– Мэдисон, ты?.. – Дуайт не заканчивает вопрос, и я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него. Он не сводит с меня печального взгляда. Подходит ближе – медленно, осторожно, словно я какое-то дикое животное, которое в любой момент может разорвать его на куски. – Мэдисон… – Он настороженно смотрит на меня. – Все будет хорошо.

Он это серьезно?

Дуайт кладет руки мне на плечи и явно собирается что-то сказать – и я просто теряю над собой контроль. Сбрасываю руки Дуайта и отталкиваю его, грубо бросая при этом:

– Как ты можешь такое говорить? Ты даже представления не имеешь. Каким образом все будет хорошо?

Он ловит мои руки и прижимает их к своей груди, лишая возможности сопротивления. Я дергаюсь и извиваюсь, пытаясь вырваться, хотя знаю – это бесполезно.

Не могу дышать. Не могу дышать. Набираю воздух в легкие, но ничего не получается. Я больше не сопротивляюсь Дуайту; я пытаюсь вырваться, поскольку не могу дышать. Заметив, что со мной что-то происходит, Дуайт ослабляет хватку – но лишь слегка. Совсем он меня не отпускает. Просто помогает опуститься на пол и согнуться так, чтобы голова оказалась между коленями.

Затем он произносит три слова.

Для кого-то другого они, возможно, и не имеют смысла, но мне они более чем понятны, и этого достаточно. Голос Дуайта звучит мягко и спокойно, очень сдержанно, и я практически чувствую, как сказанные им слова утешения касаются моей кожи.

– Дайс, я слушаю.

И только после этого я прекращаю сопротивляться. В этот момент я просто оставляю все попытки вырваться. Падаю в его объятия, и наконец-то, наконец-то в мои легкие поступает кислород, а дыхание восстанавливается. Дуайт слегка откидывается, когда я всем весом наваливаюсь на него, и разворачивается, чтобы сесть рядом со мной, а не балансировать на носочках. Обеими руками он обнимает меня и прижимает к себе.

Мое тело сотрясается от плохо сдерживаемых рыданий, но по щекам слезы не текут. Интересно, почему я не плачу? Более подходящего момента и не придумать. Но глаза совершенно сухие.

В кои-то веки мне захотелось плакать! После рыданий обычно болит голова, во рту появляется гадкий привкус и першит в горле, но, несмотря на все это, на душе становится гораздо лучше – мысли проясняются. Там, в Пайнфорде, я никогда не плакала от унижения и обиды; по крайней мере, изо всех сил старалась не плакать. Но теперь хочу – и не получается.

– Дайс, – шепчет Дуайт мне на ухо. Побуждает таким образом поговорить с ним, рассказать о наболевшем, но не только. Сам звук его голоса – такой успокаивающий, такой ободряющий, – подсказывает мне, что также Дуайт дает понять: он рядом. И пусть я дрожащим клубком свернулась у него на груди, высказанная вслух поддержка помогает мне немного успокоиться.

– Никто и никогда… – У меня перехватывает дыхание, и закончить фразу с первого раза не удается. – Никто и никогда… никогда не предупреждал меня… как это трудно, – заикаюсь я. В моем голосе звучат надломленность и безнадежность. Сейчас я чувствую себя полным ничтожеством.

Но слез по-прежнему нет.

– Как трудно пройти через то, что случилось? – тихо уточняет Дуайт.

– Вообще. Жить. Это…

– Трудно?

Ощущаю новый прилив гнева, зарождающийся где-то глубоко в животе. Но он не выплескивается наружу – его заглушает боль. Поэтому я лишь неуверенным голосом прошу Дуайта:

– Не надо покровительственного тона.

– Я не хотел… Извини. Продолжай.

Примерно минуту, – а может, и больше, не знаю, – собираюсь с мыслями. Наверное, было бы лучше, если бы я плакала. Тогда бы не ощущала внутри такого опустошения.

Тяну Дуайта за руки, и он, понимая все без слов, обнимает меня крепче. Я обхватываю его, чтобы точно никуда не делся. Может быть, если посижу так подольше, перестану разваливаться на части.

– Я пыталась, – шепчу я ему, поскольку боюсь говорить слишком громко. – Я так старалась наладить свою жизнь, а она… не налаживается. Я пробовала прятаться и становиться невидимкой, но это не помогло. Тогда я попыталась сделать все наоборот. Выйти из тени. И это тоже не помогло.

Дуайт никак не комментирует услышанное. Он не дает никаких полезных советов и не пытается показать, что все понимает. И это хорошо. Он просто баюкает меня в объятиях и остается рядом, и это лучшая поддержка, которую он может оказать мне сейчас.

Я бездумно разглядываю логотип на его футболке, пришитый к ткани крошечными стежками. Обвожу их пальцем и делаю еще один глубокий, прерывистый вдох, а затем – резкий выдох.

А затем признаюсь:

– Я просто неудачница.

Рука, которая поглаживала меня по спине успокаивающими круговыми движениями, замирает. Вообще-то, на миг Дуайт весь застывает.

Не поднимая головы, я ощущаю какое-то движение над своей макушкой и догадываюсь: Дуайт собирается что-то сказать. И, кажется, я знаю его мысли.

– Не надо. Я не ищу оправданий. И не напрашиваюсь на заверения, что ошибаюсь. Я в полном дерьме. Я не умна, не красива, не талантлива и…

Мне не хочется выглядеть глупо, будто я погрязла в жалости к себе, но на этот раз, пожалуй, прощу себя. Но Дуайт не дает мне продолжить и перебивает:

– Может, ты перестанешь так говорить?

Голос Дуайта звучит очень… сердито. Именно так, с неподдельной, искренней злостью. И я понимаю, что по какой-то странной причине этот гнев направлен на меня. Дуайт отталкивает меня, вынуждая сесть ровно, и сжимает руками мои плечи, в порыве чувств впиваясь пальцами в мою кожу.

– Ради бога, Дайс, послушай себя! Нельзя так…

– Ты делаешь мне больно.

Он тут же отдергивает руки. Затем снова обнимает меня и притягивает к себе в каком-то отчаянии.

– Послушай меня, – произносит Дуайт хриплым и низким голосом, в котором звучит нечто, заставляющее прислушаться. – Я знаю, это тяжело. И тебе пришлось труднее, чем многим другим. Но ты не становишься плохим человеком только потому, что остальные не замечают, как тебе тяжело.

Я начинаю протестовать, но он продолжает, не позволяя мне вымолвить ни слова.

– Пусть в Мэне над тобой издевались и превратили твою жизнь в ад. Пусть над тобой поглумились здесь и разрушили все тобой созданное. Это не значит, что ты – пустое место. Это просто показывает тебя как чертовски хорошего бойца, раз ты не сломалась сразу же.

Я фыркаю.

– Бойца? Ну да, как же. Скорее бегуна.

Я не осознаю, что сказала это вслух, пока Дуайт не отвечает:

– Возможно.

«Нужно просто попробовать еще раз», – приходит на ум внезапная мысль.

– Ведь больше мне ничего не остается, не так ли?

– А?

– Мы пробуем. И пробуем, и пробуем, и пробуем в надежде: в следующий раз все точно получится, и, как только нам начинает казаться, что все получилось и мы все сделали правильно… жизнь снова летит в тартарары. И знаешь, Дуайт?

– Да?

– Я устала от этого.

Он медлит с ответом.

А я наконец плачу. Молча. Слезы текут по моим щекам, по шее. Конечности отяжелели. А внутри все болит.

Я всхлипываю и прижимаюсь к Дуайту.

– Просто… никуда не уходи. Пожалуйста. Просто обними меня.

И он обнимает. Целует меня в лоб и остается сидеть так, прижавшись губами к моей коже, а его руки так крепко обнимают меня, что было бы больно, если бы я не чувствовала себя такой оцепеневшей.

Кажется, проходит вечность, прежде чем Дуайт произносит:

– Дайс, послушай. Я знаю, это тяжело, понимаешь, знаю. И я знаю, никто не торопится твою жизнь облегчить. И я знаю, хочется сдаться, но я знаю и тебя: ты не позволишь им победить и будешь продолжать пытаться. И… – Он замолкает. На этот раз моя очередь ждать, что Дуайт скажет дальше.

– И я не хочу, чтобы ты сдавалась, – ты мне тоже нужна. Ты как… как бродячая собака, к которой я привязался.

– Вот это комплимент, благодарю.

Но это заставляет меня практически рассмеяться, и я ощущаю, как ко мне понемногу возвращается былой дух. Не тот, который был у прежней Мэдисон, и не тот, который был у новой Мэдисон. Я становлюсь такой Мэдисон, какой ощущала себя рядом с Дженной и Дуайтом: Мэдисон, не чувствующей себя глупо, если она фыркает, когда смеется, открыто признающей, что может быть полной дурой, и не стыдящейся этого.

– Может, это и не самое удачное сравнение, – смущенно признается Дуайт. – Но это правда. Мне нужно, чтобы ты была рядом.

Мне так и хочется улыбнуться. Через несколько минут слезы высыхают. После рыданий у меня першит в горле, и болит голова. Чувствую себя отвратительно, а выгляжу наверняка в десятки раз хуже.

– Просто пообещай мне кое-что, – вдруг тихо произносит Дуайт, наклонившись к самому моему уху.

– Что? – Я выпрямляю спину и поворачиваюсь к нему, при этом смахивая со щек остатки влаги.

– Обещай мне, – требует он, – больше так о себе не думать.

Одной рукой он поглаживает меня от плеча до локтя, другую кладет мне на щеку, не позволяя отвернуться от его пристального и полного чувств взгляда.

И я очень медленно киваю.

– Обещаешь?

– Да, – шепчу я в ответ.

Несмотря на то что я вся в слезах, Дуайт наклоняет голову вперед. Не задумываясь, подставляю ему лицо. Жду поцелуя, но ничего не происходит. Мы просто сидим, соприкасаясь лбами и прижавшись носами друг к другу. Его ресницы щекочут кожу под моей бровью, когда он закрывает глаза.

И прямо здесь и сейчас, пока мы сидим, так странно прижавшись друг к другу, боль понемногу покидает меня и шум в голове утихает. И мне начинает казаться, что на этот раз новая попытка того стоит.

Эпилог

Крошечной серебряной ложечкой я помешиваю в кружке латте. По-прежнему терпеть его не могу, но нужно было сделать заказ, чтобы присесть за столик, и я посчитала латте подходящим вариантом.

Жду его уже десять минут. Спросила девушку за стойкой, и она сказала, мол, он только что закончил уборку и выйдет с минуты на минуту.