Татьяна Успенская - Бунт женщин

И в эту минуту мне становится страшно: я не хочу помогать Леониде, я не готова помогать другим людям.

Узкие озёра — к вискам. Я плыву в них, как в несостоявшемся детстве.

Звонит телефон. Наверное, мама хочет узнать, сдала ли я экзамен? Я смотрю в озёра — под звон.

Когда замолкает звонок, Денис говорит:

— Но это ложь на всю жизнь. Я должен ей лгать?

— А моя жизнь — не ложь? Ведь это из-за тебя я собираюсь искалечить её, уйти из дома.

С последним словом я встаю. Сквозь водоросли продираюсь, преодолеваю воду Шушиного океана, бреду в свою комнату. Кажется, я говорю Денису — «уходи», «ты свободен». А может, и не говорю. Кажется, я раздвигаю воду и водоросли руками. Ложь погружает меня на дно. Я не желаю даже думать о Леониде. Я не желаю помогать ей. И мой Бог остался в Храме моего детства, потому что отец заставлял меня каяться Ему. Освободившись от власти отца, я освободилась и от Него. Хватаю воздух ртом. Щиплет глаза. Хлюпает во мне, как в болоте.

Бессонная ночь, путь во лжи… едва добредаю до своей кровати.

Звон колоколов. Пробуждение.

Узкие озёра.

— Ради Бога, прости меня. Я эгоист. Я не думал, что ты так всё чувствуешь… — Он топчется словами по моему пробуждению, гладит меня, как ребёнка, по голове.

Я отвожу его руки от себя.

Уходи, — хочу сказать я Денису. — Я не хочу лжи. Я не поеду помогать Леониде. Я не хочу ребёнка от тебя. Уходи.

Нет, я не говорю ему «женись на моей маме», но это подразумевается. Я так слаба, словно жертва уже принесена, и я уже отдала Денису мою маму.

Воздух.

Мы не замечаем воздуха, когда дышим им.

Месяц вдвоём с матерью… Я не объяснялась ей в любви. И не говорили мы друг другу красивых слов, а просто обе дышали. У мамы не было ни одного приступа астмы, хотя в этом городе очень душно летом.

Воздух.

Он незаметно, без скрипа, без смазки, проникает внутрь, и живёшь. Смеёшься, бежишь рядом по улице, крепко спишь, когда утром не надо сдавать экзамена.

Мама — мой воздух. И даже то, что нам мешают быть вдвоём, не отнимает у меня маму. Быстрый заговорщицкий взгляд — «ты так же думаешь?» или «чушь какая-то, нет?» — мне, улыбка — мне, «спокойной ночи», «с добрым утром» — мне.

Мне — стихи — под ночь, под сон:

Не волнуйся, не плачь, не труди

Сил иссякших и сердца не мучай.

Ты жива, ты во мне, ты в груди,

Как опора, как друг и как случай…

…Мне снилась осень в полусвете стёкол,

Друзья и ты в их шутовской гурьбе.

И, как с небес добывший крови сокол,

Спускалось сердце на руку к тебе…

— Я никуда не уйду. Если и ты и я знаем, что это во имя жизни, я согласен, это не ложь, это выход. — Денис целует меня в губы, а моё тело — не отзывается. Спит? Устало? Денис целует меня! Сколько лет я ждала… Денис — впереди, я — за ним. В гору, по степи.

Его руки… не жгут. Вата. Я хочу спать.

Из-под рук, из-под губ выныриваю к телефонному звонку.

— Мама, я сдала. Всё хорошо.

Голос — вспышка дня.

— Пожалуйста, Денис, уходи.

Я не спрашиваю его, где он остановился и есть ли ему где ночевать, мне всё равно.

— Ты хочешь спать. Перед экзаменом всегда ночь — бессонная. Сейчас реакция. Дай мне, пожалуйста, Витин телефон.

Я беру записную книжку, диктую ему номера Викторовой тётки и Вероники.

В борьбе с Денисом я проиграла Дениса, я опустошила себя, я заломила непомерную цену за то, чего нет.

— Я приду завтра утром, как только Мария Евсеевна уйдёт на работу.

— Не приходи. Ко мне не приходи. Я пошутила. Я передумала.

— Пожалуйста, ляг поспи. Всё решим завтра, пожалуйста.

Звонят колокола. Звонят настырно, громко, они зовут меня в Храм. Они навязывают мне Бога. И Бог приходит ко мне в сон — тот, которого я придумала себе в детстве. У него очень большие глаза — солнца, они истекают плавящимся огнём.

— Доченька, ты горишь! У тебя температура! Ты бредишь? — Я утыкаюсь в мамины шершавые, мозолистые руки, пахнущие пришкольным участком — землёй и травой. Они тоже жгут. — На-ка, выпей горячего с мёдом и микстуру. Это моя. Уже вечер. Может, поешь? Я сварила суп.

— Мама, — зову я.

Мама, я отпускаю тебя. Мама, иди к Денису. Мама, мы больше не можем жить вместе, снова тебя у меня отнимают.

Ничего этого я не говорю маме. Ничего этого я не думаю.

Так уже было. Я тяжело заболела, когда замаячила разлука с мамой.

Обеими руками я вцепляюсь в мамину шею.

Синие полосы на шее Виктора. У мамы тоже будут синие полосы. Но я вишу на её шее.

— Что с тобой приключилось? Я никуда не денусь от тебя. Чего ты так испугалась? А жар меньше. Смотри-ка, действует. Микстура — чудодейственная.

Мама нарочно говорит и говорит, чтобы сбить пафос нашей любви, чтобы не захлебнуться друг другом.

У меня есть моя мама. Она принадлежит только мне. Она не может предать меня. Она не может бросить меня. Она живёт для меня. Кто-то в этой жизни живёт для меня. Моя мама. Так много — целый мир — мама живёт для меня.

— Теперь я засяду за свой экзамен. Пока ты спала, я проскочила целую главу. Неужели и правда возможно — работать в лаборатории, учить детей и жить с тобой под одной крышей?

Звонят в дверь.

К нам кто-то пришёл. Кто? Виктор? Яков? Валерий Андреевич? Инна с Тусей? А может быть, вернулся Денис? Пришёл прямо к маме?

Надо открыть дверь, а я впиваюсь в мамину шею, как Вероника — в Витину. Не отпустить.

В институт Валентина поступила.

Теперь Климушка готовится в аспирантуру.

Сегодня Климушка уехал в райцентр — за программой для аспирантуры и за путёвками в дом отдыха.

Валентина ходит по пустому дому. Добротная надёжная мебель толпится в нём, съедает воздух, занимает место, а дом — пуст.

Здесь жила Мария Евсеевна. Она любила Климушку, она сильно любила Климушку, так любила, что прощала ему измены. Так любила, что не смела обращать внимания на свою дочь, проводить с ней время. Так любила, что тяжело заболела. От терпения. От полного забвения себя. От необходимости служить другому.

Бежала от Климушки, как бегут с поля сражения, бросив свою амуницию. Вот её вещи. Махровый халат, тапки, платья в шкафу. Что же взяла с собой?

Она взяла книги и справочники, которые приносила в класс и которыми учила пользоваться. Книги и справочники — тяжёлые. Она взяла то, что смогла поднять. Многочисленные лекарства, которые изготавливала сама из трав и о которых рассказывала нам, своим ученикам, щедро дарила свои секреты. Это много пузырьков. Наверное, целый чемодан пузырьков.

Когда бегут с поля боя, не оглядываются.

Никакого боя не было. Мария Евсеевна не восстала против Климушки, не поперечила, она не отстаивала своих прав и ничего не требовала от Климушки, она просто бежала от него.

Её бегство — знак того, что путь служения и послушания ошибочен.

Мария Евсеевна ведёт свой тихий урок. В нём нет патетики, в нём нет нравоучения, и голос её не поднимается до страсти. Он всегда тих.

«Нельзя разрешить разрушить свою личность, нельзя никогда никому служить», — говорит Валентине Мария Евсеевна.

Игры не получается. Валентина не играет. Не может больше играть. Это не Мария Евсеевна, это она — на поле боя. Она сама расставила фигуры, она определяет ходы, проигрыши и выигрыши. Уступила Климушке — поступила не в столичный университет, а в институт райцентра. Это её проигрыш. А то, что она, в неестественных условиях готовившаяся к экзаменам, всё-таки поступила: выигрыш.

Ей даром достался Климушка. Климушка — муж Марии Евсеевны. Её наследство. Мария Евсеевна любила его больше себя, раз служила ему. Что в нём спрятано? Почему лучшая в мире женщина так сильно любила его?

То, что он красив и талантлив, — для парада, не для жизни.

Валентина берёт в руки серое платье Марии Евсеевны, с чёрными ромбами по груди и по подолу. Это платье — из того Прошлого, когда голоса Марии Евсеевны почти никто не слышал, когда ребята забивали её голос своими безжалостными. Зоологический период жизни Валентины.

Мария Евсеевна всё равно говорила. Ей, Валентине. Валентина садилась на первую парту, чтобы слышать каждое слово Марии Евсеевны:

«Волки никогда не загрызут зверя просто так, только если очень голодны. Отец и мать распределяют обязанности: волк добывает пищу, волчица учит волчат жить…»

Что было в рассказах Марии Евсеевны и в ней самой такого, что заставляло её, Валентину, и ещё нескольких ребят неотрывно смотреть в её золотистые глаза, ловить каждое её слово?

Это платье — свидетель позора Марии Евсеевны. И свидетель её могущества. Из тех уроков биологии она, Валентина, сейчас прорастает в себя. Не слушают, орут, играют, болтают ребята, когда Мария Евсеевна говорит. Пусть. Это их вопрос, это их выбор. Всё равно Мария Евсеевна говорит. Тем, кто слышит её. Всё равно она ведёт свою мелодию. Не парадную, не для всех. Быть избранным — слушать Марию Евсеевну и — попадать в братья и сёстры к зверям, к растениям, ощущать себя частью живой жизни. Вещающий на публику, блестящий, сверкающий каждым словом, каждой паузой Климушка и — Мария Евсеевна, с живой жизнью Природы. А вместе с ней и те, кто слушают её, приобщаются к чему-то такому, от чего замирает Дух.

Валентина прижимает к себе скромное платье. Идёт к телефону, набирает номер, который дала ей Ангелина Сысоевна.

Сейчас ещё очень рано — Мария Евсеевна не успела уйти на работу.

Тихий голос произносит «аллё».

— Аллё, — говорит Валентина этому тихому голосу. — Простите, что беспокою вас, Мария Евсеевна. — Она называет себя и молчит, ожидая реакции. Но реакции нет, есть лёгкие слова «я слушаю». — Больше всех учителей в школе я любила вас. Я помню каждое ваше слово. Меня попросили помочь вашему мужу пережить ваш уход, я не хотела…

— Я вам очень благодарна. Мне сказали.

— Не зовите меня на «вы», пожалуйста. Я навсегда ваша, и только ваша, ученица. Я почитаю вас. Я люблю вас.

Слова текут сами — вместе со слезами, падают на платье Марии Евсеевны.

— Не надо, Валюша, пожалуйста, не надо. Как он сейчас?

— С ним всё в порядке. Он поступает в аспирантуру, он бегает по утрам. Он — хорошо. И поэтому я звоню вам. Я не знаю, что мне делать, и мне нужен ваш совет. Я выполнила задание. Но он просит меня выйти за него замуж. Если я уйду от него, он может сорваться снова.

— Вы любите его? — тихий голос.

— Я не знаю этого. Я люблю вас и в нём — часть вас, то, что вы любили в нём столько лет! Мне было поначалу любопытно, почему все девчонки в классе в него влюблены? Сейчас — перелом: или я должна начать с ним жить, или уйти.

— А разве вы с ним не жили до сих пор?

— Нет, конечно. Я не могла предать вас. Мне нужен ваш совет.

— Ты любишь его? — тихий голос.

Совсем по-другому звучит этот вопрос.

— Я не знаю, — повторяет Валентина. — Мне с ним хорошо. Он — весёлый.

— Весёлый?!

— Он заботится обо мне, помогал с экзаменами.

— Помогал?!

Тихое эхо. Разрыв бомбы.

Валентина замолчала. Он не был весёлый с Марией Евсеевной. Он не помогал Марии Евсеевне.

Что удивительного? Она, Валентина, не кроткая. Она, Валентина, не хочет служить. Она, Валентина, не хочет всю себя, до донышка, отдать мужчине.

— Какого совета ты ждёшь от меня? Выйти ли за него замуж или просто начать с ним жить? Как я могу дать тебе совет? Что чувствуешь ты? Хочешь ты с ним жить?

— Я не об этом спрашиваю. Я спрашиваю, любите ли вы его, жалеете ли о том, что ушли от него, хотите ли вернуться?

— Нет, Валя. Я не люблю его. Я не жалею, что ушла от нет. И ни в коем случае не хочу вернуться к нему И меня совсем не расстроит, если у него будет женщина. Даже, больше того, я хочу, чтобы он был счастлив. Мне очень надо, чтобы он был счастлив, это спасает меня, освобождает от обета и обязательств.

— Каких? Кому вы дали обет? О каких обязательствах вы говорите?

— Себе, Богу.

— Что это значит? — пытается понять Валентина.

— Когда женщина выходит замуж, она даёт обет Богу заботиться о своём муже, и она берёт на свои плечи обязательства.

— Помните, Мария Евсеевна, как вы пришли в класс после долгого отсутствия — очередной раз вас Велик выгонял? В розовом длинном платье. Ребята ещё не знали, что с вами что-то произошло, по-прежнему смеялись, болтали. А вы… засмеялись тоже. Стояли перед нами и смеялись. А когда наши дураки наконец заткнулись, вы вызвали к доске тех, кто никогда не слушал вас, вызвали сразу пять человек, а остальных — своим тихим голосом — попросили достать листочки и приготовиться писать рецензии на ответы тех пятерых. Пожалуйста, скажите честно, вы в тот день ушли от него, да? Не захотели больше служить, да? Мне очень важно понять это.