Татьяна Успенская - Бунт женщин

— То-то я смотрю, Мария Евсеевна, вы потухли. Поля уезжает куда-то? Или выходит замуж?

— Замуж, — говорю я. — Ты, Яков, попал в точку. Я очень скоро выхожу замуж.

— И кто счастливец, Полюша?

Яков всё ещё не верит, играет — лёгкой игрой.

— Священник, — говорю. — Я выхожу замуж за священника.

— Ты… религиозна?

Мама спешит мне на выручку:

— Несколько лет назад я прочитала книжку о снах, о природе снов, о значении снов.

Яков смотрит на меня, на маму и — включается в новую игру. Священник так священник. Сны так сны, тоже интересно.

Мы выходим в конец рабочего дня с сумками — в них дары Якова.

— Ты хотела увидеть Валеру? Бежим-ка, он недолго засиживается.

Вместо утреннего запаха чистоты, воды, мыла — запах пота. Люди бегут мимо — они только что выскочили из душегубок раскалённых учреждений, из душегубок автобусов и троллейбусов. Поры выбрасывают яды организма, выделенные за целый день, пот пахнет болезнями и обжорством, недоеданием и одиночеством.

С Валерием Андреевичем мы сталкиваемся у подъезда его учреждения.

— Вы ко мне, девочки? — Кинув чемоданчик к ноге, он обнимает сразу нас обеих.

— Можете меня поздравить, поступила, — рапортую я и с жадностью ловлю его радость. Трусь о его висок щекой.

— Надо праздновать. Когда зовёте?

Мама смотрит на меня.

— Завтра вечером, — говорю я. — Нет, послезавтра вечером, — поправляюсь тут же. Пусть за столом будет и Денис. Валерий Андреевич тоже должен понять ситуацию — нет у него надежды на маму, мама не одна, мама скоро выйдет замуж. Если он хочет включить нас в свою семью, пусть включает так — со всем нашим колхозом.

— Ну, Маша, поздравляю и тебя. Это и твоё поступление. Девочки, у меня через пятнадцать минут встреча, я позвоню вам. Обещаю достойно подготовиться к празднованию великого события. Спасибо, что зашли. — Он как-то по-детски всхлипнул. — Я ведь тебя тоже, как родную, люблю.

— Она тебя тоже, — говорит моя мама. Это она захотела зайти к тебе похвастаться.

Не успевает отъехать от дверей машина с Валерием Андреевичем, как мы слышим гул, топот ног и отдельные выкрики.

Крики исходят слева, из улицы, вливающейся в площадь Правительства. И почти сразу на площадь выкатывается толпа женщин.

Транспаранты с метровыми буквами: «Долой мужчин с постов», «Дорогу к власти женщинам!».

Крики, разноцветие одежды, красота и уродство.

— Это Руслана! — Я прижимаюсь к стене здания.

— Да, это она! — Мама тоже прислоняется к стене, рядом со мной.

Мужчины, вышедшие на площадь из учреждений, спешат в свои машины или к автобусам — прочь от своры разъярённых баб, пока те не преградили им путь.

— Террористы! Убийцы! Самодуры! Эгоисты! — не музыкальные, не нежные, злые голоса женщин.

Теперь и я вижу Руслану. Она — впереди — вождём. Амазонка с копьём. Не копьё, конечно, — транспарант с надписью: «Власть женщинам!»

Сколько их, ополоумевших? Сто, двести? Где набрала их Руслана? Она же говорила, летом все, разъезжаются! Как уговорила выйти на позорище? Неужели у всей этой своры нет ни одного доброго, умного мужчины рядом — ни брата, ни отца, ни дяди, ни сына? Неужели все мужчины — убийцы? А что делать с Валерием Андреевичем, Денисом, Виктором, Яковом?

И вдруг моя мама бежит навстречу Руслане.

Что она хочет? Своим тихим голосом перекричать толпу? Своим хрупким телом закрыть от толпы всех мужчин конца рабочего дня, уставших кормильцев-мужчин, в жаре проработавших много часов? Разве может моя мама остановить свору оголтелых экстремисток?!

Я бегу за мамой. Главное — не потерять её в этом столпотворении!

Сумки болтаются в маминых руках — гирями, мешают. Но мама не бросает их.

Всё ближе — потные, злые, взбудораженные женщины. Чем опоила их Руслана? Какими словами привела в исступление?

Женщины бегут. Волосы, юбки развеваются. Они сейчас сомнут мою маму.

— Мама! — кричу я, не в силах догнать её.

Но вот мама буквально врезается в Руслану и, бросив сумки на асфальт, обнимает её.

Руслана тормозит толпу.

Мама что-то говорит Руслане. Волосы — потоком до пояса, закинута голова.

Что она говорит? Почему Руслана слушает, склонив к маме лоснящееся потом, круглое, красное лицо?

Поскорее вдохнуть воздуха в обедневшие, высушенные криком и бегом лёгкие — мама остановила мгновение.

Я подбегаю к словам: «Ветер собьёт пыль».

Что значат эти слова? О чём говорила своим тихим голосом мама?

Мама гладит Руслану по потной щеке.

«Ты могла бы не родиться. И все мы могли бы не родиться, если бы не мужчины. Не было бы цивилизации, если бы не было мужчин. Почти все открытия, которыми жива жизнь, совершили мужчины…» — говорю я про себя Руслане. Эти слова сказала Руслане моя мама?

Руслана под мамиными руками просыхает — приходит в себя.

— Покричала, и будет. Пробежалась, и будет. — Я говорю это, или моя мама, или кто-то со стороны?

Остановившееся мгновение изменило ситуацию.

Против женщин — мужчины в форме, с оружием. Как забором, обносят женскую толпу.

— Бегите прочь, — шепчу я Руслане.

Журналисты крутят камеры, ловят миг удачи — надписи на транспарантах, лица.

Мужчины против женщин. Мужчины в форме придвигаются всё ближе и ближе.

— Ещё есть шанс, бегите, — говорю я.

— Я хочу сказать. — Руслана делает шаг к журналистке, молодой женщине с камерой. — Да, без помощи мужчин мы все не родились бы. Да, мужчины играли и играют важную роль в развитии цивилизации. — Это мои неотразимые аргументы или она повторяет то, что ей сказала мама? — Но мы лишены власти, но мы лишены равных прав.

— За что вы ненавидите мужчин? — подносит к Руслане камеру один из журналистов.

— Я только что объяснила. Они лишили нас всех прав.

— Вы были влюблены? — интересуется другой.

Руслана откидывает голову, разворачивает плечи:

— Какое отношение это имеет к проблеме?

— Прямое. Ущемлённое самолюбие, неустроенная личная жизнь. Психология замкнутого пространства. Вам понадобилась площадь, потому что не реализована ваша женская природа. С вами всё ясно.

— У меня — реализована. У меня двое детей и муж. Однако я считаю, перемена в обществе необходима.

— Муж обижает вас? — Камера — вплотную к женщине. — Бьёт? Издевается?

— Нет, конечно. Почему это?

— Если у вас хороший муж, зачем вы явились сюда? — Камера — возле другой женщины. — А у вас есть муж?

— Был да сплыл. Нашёл помоложе.

— А по-моему, вы ещё очень молодая и красивая.

— Вы объясните это ему.

— Ясно, а у вас какая причина?

Другой журналист задаёт женщинам приблизительно те же вопросы.

Мама берёт меня за руку и ведёт прочь. Сквозь строй мужчин в форме. Нас пропускают. То ли видели, что именно мама остановила толпу, то ли потому, что в планы властей вообще не входит задерживать женщин. Охраняют порядок, и это — всё.

Мама едва бредёт. Мы попадаем в узкую улицу, почти пустую.

— Что ты сказала Руслане?

— «Спасибо», доченька.

— «Спасибо»? За что это?

— За то, что собрала столько женщин и заставила их задуматься над своими проблемами. Важно однажды осознать, что ты не рабыня.

Мама не говорит «Климентия бы сюда», она говорит:

— Когда изо дня в день, из года в год живёшь согнувшись, подавляешь в себе своё «я», нужна Руслана. Её роль на первом этапе неоценима. Посмотри, скольким она открыла их «я». Бунт важен. Не убили же они никого, не обидели. Победили свою робость. Криком выбросили из себя обиду. Это бунт против себя. Если бы в своё время вот такая Руслана встряхнула меня и дала выкричаться, я бы гораздо раньше начала жить. Столько лет пропало!

— Если ты её благодарила, почему же она не пошла дальше?

— Куда и зачем? Они хотели привлечь к себе внимание. Они сделали это. Завтра все газеты будут напичканы интервью с участницами. Зачем шли? Выкричаться, выбросить из себя обиды, рабство. Что плохого в этом «бунте»?

— Они нарушили покой, ритм…

— Покой чей? Ритм чего? Они никого не убили, — повторяет мама. — А мужчинам… что ж, очень полезно задуматься… им тоже есть о чём задуматься.

— Ты делаешь из Русланы героиню.

— Нет, просто понимаю её. Скажи, ты можешь прямо сейчас пойти на четвереньках?

Я даже останавливаюсь.

— Что ты так смотришь на меня? Не можешь, правда? А Руслана может. Ты зажата пока ещё, скованна и всё-таки ещё робка, ты ещё не освободилась полностью от послушания…

— Руслана просто наглая. Она просто лютая эгоистка. Экстремистка.

— Да, она — эгоистка и экстремистка. И — наглая. Да, она человек скорее плохой, чем хороший. Да, она перегибает палку. Но она ничем не скована, и она развернула плечи.

— Это мы видели на примере Инны.

— С Инной — другое. Руслана не может любить Инну. Инна вообще тяжёлый случай.

На другой день мы едем с мамой к морю. И лежим на песке, и плаваем, и катаемся на лодке. И — розовеем на глазах.

Мы не говорим о Леониде.

Мама рассказывает о «кустах» биологии.

— У тебя впереди два года — чтобы определиться. Не найдёшь себя в биологии, можешь уйти в психологию. Мне почему-то кажется, из тебя получится хороший психолог.

— А почему ты выбираешь микробиологию? Что привлекает тебя?

— Хрупкость человека. Беспомощность перед болезнями. Если мне удастся, если я смогу разработать тему… ну, то, о чём говорил Валера, я помогу очень многим.

Мы обедаем в ресторане на берегу. Едим рыбу — под хлюпанье и бормотание воды, под мелодию старого вальса.

Я не заметила этого мгновения. Только что мама, в своём розовом девичьем сарафане, сидела рядом, и вдруг она — розовым всполохом — посередине зала на танцевальной площадке… Глаза закрыты. Она кружит под мелодию вальса, и я не успеваю разглядеть её лица.

Середина дня, ни оркестра, ни танцев, люди обедают.

Сейчас все они повёрнуты к маме.

Я вскакиваю — кинуться к маме, схватить её за тонкую руку, увести с площадки — от позорища. Но мелодия звучит последним тактом, мама сама застывает на месте. И — раздаются аплодисменты. Люди встают, хлопают, кричат «браво».

Мама открывает глаза. Она горит посреди площадки — розовым пламенем. Ей подносят бокал вина, к ней подлетает молодой человек в шортах и тенниске, что-то говорит.

Да, она вовсе не смущена своим порывом: словно так и надо — на сцене перед всеми!

Я утираюсь салфеткой, я — как из-под душа, вся мокрая. Ну и учудила моя мама!

Неожиданность выдернула меня из летнего дня, из океана, в котором сейчас сливаются две клетки в одну, из моего пути в Будущее.

Мама учудила, а я не учудила — собралась посвятить свою жизнь Богу, в которого не верю, связать судьбу свою с женщиной?! В чём разница? Я — тайком, мама — открыто. Спит с учеником, фактически сыном, танцует на сцене.

Я добралась до Шушиного океана. Я — клетка, выплеснутая им — жить. Почему же я не живу? Почему же входит в зал и подходит к нашему столу… Люша, со своим неродившимся ребёнком в утробе? Тот ребёнок — мой брат или сестра. Почему же я слышу голос Шушу: «Человек способен жить так, как он хочет. Ну-ка, опустимся на дно океана и попробуем открыть его тайны».

— Я свободна, доченька. Я народилась жить. — Мама садится на своё место, пьёт воду. — Это ты освободила меня. Принадлежу только себе. Выбираю. Ты и я — вместе. Мне кажется, — она закрывает глаза, — я качаю тебя… ты качаешь меня… волны качают нас. Ты — моя мама, ты похожа на неё. Я твоя мама. — Мама улыбается. Её тихий голос гремит на весь зал. Лица повёрнуты к нам, уши ловят мамины слова, я ёжусь под ними и чужими, восхищёнными, раздражёнными, недоумевающими взглядами. — Никогда, даже в юности, я не чувствовала такого, чтобы с кем-то… мы с тобой одно целое, одна плоть. Мы с тобой будем всегда вместе. И свободны от мужчин. Мне не нужен мужчина, мне нужна только ты. Что ты так на меня смотришь? Ты осуждаешь меня? Тебе за меня стыдно? Что с тобой? Ты опять плачешь? А сейчас почему ты плачешь? Тебе не нравится моё поведение? Ты совсем по-другому чувствуешь? Ты не довольна, что и ты, и я начинаем жить? Мы же с тобой вместе… навсегда. Не разрушит же нас Леонида! Вы договорились… не каждый же день. Ты остаёшься со мной, так? Мы всегда будем вместе. Что же ты плачешь, объясни!

Насыпь. Льёт дождь. За спиной — мой Посёлок, в котором я родилась. За спиной — отец, мама, Денис, Виктор, Ангелина Сысоевна. Ещё жива Люша, и отец не начал с ней спать. Я ещё ничего не знаю о своём будущем.