Кристина Брук - Чаровница

Ожидание затягивалось, терпение Сесили было почти на исходе, когда Лавиния наконец-то принесла дневник. Едва ли не бросив его на стол перед Сесили, она опять принялась любоваться на себя и на ожерелье в зеркале.

Дрожащими руками Сесили прижала дневник брата к груди. Она гладила кончиками пальцев кожаный переплет, а сердце щемило от грусти. Внезапно у нее возникла мысль: если Лавиния нашла дневник, то вполне вероятно, что и какие-нибудь другие бумаги брата, забытые, никому не нужные, лежат в пыли и забвении где-нибудь на чердаке или в другом дальнем углу. Раньше она думала, что Бертрам и Лавиния, присвоив себе все ценное, все остальное и ненужное просто сожгли, выбросили или продали. Но теперь Сесили вдруг стало ясно, что все далеко не так просто, как ей представлялось. У нее перехватило дыхание, как только она вспомнила о своем последнем письме к Джонатану.

– А ты случайно не знаешь, что случилось с бумагами моего брата? – осторожно спросила Сесили. – Мне бы хотелось вернуть мои письма к нему.

Если бы Лавиния знала, как кузине хотелось заполучить обратно одно свое письмо, то, конечно, сохранила бы его. Стараясь выглядеть как можно беззаботнее, Сесили сказала:

– Может, ты нашла еще какие-нибудь бумаги вместе с дневником?

Лавиния нахмурилась:

– Нет, больше ничего. Не пойму, зачем тебе сдались твои собственные письма?

Пропустив ее вопрос мимо ушей, Сесили непринужденно повела разговор в чуть другом направлении:

– А его научные работы, заметки тебе не попадались?

Разумеется, ни Бертраму, ни Лавинии эти бумаги были совсем ни к чему.

Лавиния небрежно пожала плечами:

– Кто-то приходил за этими бумагами сразу после его смерти. Я сказала, что можно забирать их все, мне они нисколько не нужны. Но это было так давно, много лет назад.

В том, что Лавиния продала эти бумаги, у Сессии не было ни тени сомнения. Чтобы ее драгоценная кузина рассталась с чем-нибудь, не извлекши для себя выгоду, – такого просто не могло быть. А что, если ее письмо оказалось среди тех бумаг? От этой мысли у Сесили дрогнуло сердце. Если содержимое ее письма выплывет на свет, скандал неизбежен.

– А кто приходил за бумагами? – не унималась Сесили. – Видимо, какой-то знакомый или друг брата?

– Если тебе непременно так хочется знать, это был герцог Ашборн. – Тон Лавинии был небрежен, но он не мог обмануть Сесили. – Очень привлекательный мужчина. Темноволосый. А какие у него глаза!

Удивленная ответом, Сесили растерянно повторила:

– Герцог Ашборн? Что его могло заинтересовать в бумагах Джонатана?

– Да откуда же мне это знать? – Лавиния жеманно закатила глаза. – Но когда обращается герцог с просьбой, отказать невозможно. Тем более такому герцогу.

Сесили охотно поверила кузине. Фигура Ашборна, и прежде всего его подавляющая властность, тут же возникла в памяти Сесили. Не будучи с ним знакома, она хорошо знала, каким весом он обладает в свете. Очень влиятельная фигура, делец, участвующий во всевозможных предприятиях. А его репутация очень умного и всезнающего человека могла поспорить с репутацией самого герцога Монфора. Более того, судя по слухам, Ашборн на политическом поприще не раз переходил дорогу Монфору, путая ему карты.

– Видимо, эти бумаги имели явный интерес для герцога. Полагаю, его светлость отдал тебе солидную сумму за бумаги брата.

Лавиния поспешно отвернулась, но Сесили успела заметить торжествующий блеск в ее глазах. Ей стало ясно: во-первых, Лавиния выручила круглую сумму за бумаги Джонатана, а во-вторых, скорее всего, скрыла от супруга эту сделку. Полученные деньги Лавиния, вне всякого сомнения, потратила на платья или пустила на ветер, проиграв в карты.

– Когда это случилось? – спросила Сесили. – Неужели Джонатан был знаком с его светлостью, я ничего не слышала об этом.

– Полагаю, что да, был знаком, – закивала головой Лавиния. – А случилось это сразу после того, как Джонатан ушел из жизни. На самом деле именно герцог Ашборн был первым, кто принес печальное известие о смерти Джонатана.

Больше Сесили не о чем было разговаривать с Лавинией. Извинившись, она быстро направилась в свою спальную комнату, то и дело путаясь ногами в юбках. Верхняя, из муслина, была украшена красивым узором из веточек и листьев. Вбежав в спальную, она упала на кровать, так крепко прижимая дневник брата к груди, как будто его душа покоилась внутри кожаной обложки.

Прежде чем начинать читать, надо было успокоиться. В конце концов, это был всего лишь дневник, и воскресить к жизни любимого брата он никак не мог.

Сесили не плакала, когда ей сказали о кончине брата. Тогда Си было всего десять лет, и Джонатан являлся для нее всем. Случившееся несчастье раздавило ее, боль и горе были настолько велики, что она не могла плакать. Похоронив в глубине сердца ноющую сверлящую боль, смешанную с тоской по брату, все последующие годы она старалась избегать думать о нем, чтобы не ворошить прошлое.

До сегодняшнего дня.

Джонатану было двадцать четыре года, а ей – десять. По возрасту он вполне мог быть ее отцом и фактически был им. Джонатан нисколько не походил на ее опекуна, герцога Монфора, который казался таким далеким, чужим и недоступным. Не был он и рассеянным ученым-чудаком, каким был отец Сесили. Когда ей было шесть лет, ее родители погибли – лошади понесли, и карета разбилась, – поэтому Джонатан стал ей самым близким и самым любимым человеком на свете. А потом умер и он: погиб при пожаре в своей лаборатории. Невозможно было поверить в то, что навсегда исчезли этот блестящий, острый ум, неистощимый добродушный юмор, любящее доброе сердце. Кузен Бертрам вместе с женой Лавинией тут же поселились в доме Джонатана и Сесили под предлогом, что девочка нуждается в опеке и присмотре.

Но Сесили не нуждалась в их опеке, их мнимая забота о ней была ей совсем ни к чему. Ей был нужен Джонатан. Через несколько дней к ним нагрянул герцог Монфор и забрал никому не нужную сироту к себе.

Величественный роскошный Харкорт, особняк герцога Монфора, едва можно было назвать уютным гнездышком, так же как бойких, дерзких, уверенных в себе кузин семейства Уэструдер – брошенными, несчастными птенчиками. Впрочем, Сесили также нельзя было назвать послушной девочкой. На протяжении всего пути до Лондона она несколько раз пыталась бежать, дерзила, изо всех сил старясь испортить Монфору настроение. Но тщетно, все ее дерзкие выходки не попадали в цель, герцог хранил невозмутимое спокойствие. Должно быть, ее непослушание забавляло его, не более того. Теперь Сесили только радовалась, замечая, как ее веселые, смешные и совсем незлобные выходки вызывают на лице Монфора улыбку. Но тогда его выдержка и спокойствие раздражали ее и выводили из себя.

И вот ей исполнилось двадцать, пришла пора для первого выхода в свет. А по расчетам, в середине сезона она должна была выйти замуж за человека, которого родители выбрали ей в качестве мужа, когда она еще лежала в колыбельке.

Взгляд Сесили опять скользнул по кожаному коричневому переплету. Почему Лавиния не послала дневник брата к ней несколько лет назад? Ведь у нее ничего не осталось на память о брате. Бертрам забрал все, даже личные вещи покойного. Наверное, Лавиния неплохо нагрела руки на продаже бумаг брата герцогу Ашборну.

Но прежде всего надо было во что бы то ни стало вернуть то письмо.

Возможно, ее волнения напрасны. Прошло столько времени, что письмо, скорее всего, безвозвратно затерялось среди деловых бумаг Джонатана или было выброшено вместе с другими ненужными вещами.

Но Сесили грызли сомнения: как знать, в жизни все случается. А вдруг письмо уцелело, и, после того как будет объявлено о ее помолвке, его неизвестный владелец вздумает ее шантажировать? Если содержимое письма выплывет наружу, то помолвка, вне всякого сомнения, будет разорвана. Хуже того, может пострадать ее честное имя, и тогда все погибло.

Постукивая пальцами по обложке дневника, Сесили колебалась, ее терзали угрызения совести.

Читать или не читать? Дневник, что ни говори, вещь глубоко личная. Другое дело, если бы брат был жив – тогда ей в голову даже не пришла бы мысль открывать его.

Но тоска по брату, желание приобщиться к его мыслям, переживаниям, ощутить его незримое присутствие постепенно брали верх над голосом совести.

– Ты же не против, старина? Да и что в этом плохого, а? Я знаю, ты не будешь возражать, правда? – тихо шептала себе под нос Сесили.

Глубоко вздохнув, она открыла дневник в надежде найти что-нибудь близкое, родное, утешительное. Обрести родственную связь с братом, а если повезет, даже утешение, которое погасило бы неизбывную печаль.

Перед глазами Сесили заплясали строчки, написанные таким знакомым – энергичным, торопливым – почерком. Как ни странно, они почти не облегчили ее боль. Внутри нее стало мало-помалу расти разочарование, и очень скоро оно охватило душу Сесили. Дневник на поверку оказался почти записной книжкой, и только. Время и места встреч, куда ходил брат, пока он был жив. И вот теперь остались только эти записи.

Сесили все сильнее и сильнее хмурилась, пробегая глазами одну страницу за другой. Одна запись повторялась регулярно, она пролистала несколько страниц назад, затем опять вперед – да, ежемесячно. Хм, «Прометеев клуб». Что за необычное название! Она никогда раньше не слышала о таком клубе.

Вне всякого сомнения, речь шла о каком-то джентльменском клубе, но не в привычном понимании этих слов, он не походил ни на «Уайт-клуб», ни на «Брукс-клуб». Его члены собирались в городском особняке герцога Ашборна. Сесили внимательно просмотрела страницы, где упоминался данный клуб, но не нашла ничего, что могло бы пролить свет на род занятий или увлечений его членов.

Имя герцога Ашборна периодически повторялось, причем исключительно в связи с «Прометеевым клубом». Чем же они с Джонатаном там занимались? Зачем герцогу понадобились бумаги брата?

Деятельность клуба, участь бумаг брата, как и ее злополучного письма, были окутаны тайной.

Лондон

Весна 1816 года

Рэнд, герцог Ашборн, с утомленным видом глядел на своего девятнадцатилетнего племянника. Молодые люди нагоняли на Рэнда еще бо́льшую скуку, чем юные дебютантки высшего света, которых ему подсовывала на роль его будущей жены леди Арден.

– Просить деньги на балу?! Должен заметить, ты выбрал самое удобное место и время для этой цели, – не без сарказма заметил Рэнд.

Разговор происходил в холле особняка леди Эверзли, когда Рэнд готовился взять пальто, трость и цилиндр, собираясь ехать к себе домой. Он торопился, так как сегодня вечером должно было состояться заседание «Прометеева клуба». Он был хозяином, и опаздывать в таких случаях, несомненно, было дурным тоном. Кроме того, с нетерпением ожидать заседания клуба его заставляла одна любопытная особенность.

Лицо юноши покраснело. Неужели он сейчас закатит здесь истерическую сцену – только этого не хватало. Рэнд терпеть не мог сцен, особенно на людях. Однако приходилось мириться с этим неизбежным злом. Натянутым тоном юноша произнес:

– Вряд ли бы я стал донимать вас здесь подобной просьбой, если бы вас можно было застать дома всякий раз, когда я захожу к вам.

«Возможно, я чаще был бы для тебя дома, если бы ты не заходил ко мне с единственной целью – попросить денег», – усмехнулся Рэнд.

– Послушай, Фредди, твои долги меня нисколько не интересуют. Помнится, во время нашей последней встречи я предупреждал тебя, что впредь больше не намерен оплачивать твои непомерные расходы. Расточительство до добра не доводит. Ты же мне ответил, что такова жизнь, и пусть все идет к черту. Еще раз желаю тебе удачи, мешать тебе я не собираюсь.

– Но это долг чести, ваша светлость, – с трудом выдавил из себя Фредди.

– Ах, вот как?! Ваша светлость?! – мрачно усмехнулся Рэнд. – Со мной такие штуки не проходят. Кроме того, Фредди, тебе это совсем не к лицу. Бросай играть, если не можешь удержаться от сумасбродств. – И не без любопытства добавил: – А кому ты проиграл?

– Графу Давенпорту.

А вот это было уже интересно.

– Ого, вот с кем ты водишь компанию. Да-а, высоко летаешь.

Будь на месте Давенпорта он сам или какой-нибудь другой респектабельный джентльмен, он нашел бы способ уклониться от игры с зеленым новичком. Но Давенпорт в последнее время, судя по всему, намеренно втягивал в крупную игру излишне самонадеянных богатых юнцов с целью обстричь их как следует.

Впрочем, никаких доказательств, что Давенпорт мошенничает, у Рэнда не имелось: граф был очень осторожен. Но если Давенпорт и впредь будет вести себя подобным образом с доверчивыми юнцами, то придется поднять вопрос об исключении его из ряда клубов. Рэнд решил проверить, все ли тут чисто.

– А сколько ты должен графу Давенпорту? – поинтересовался Рэнд.

В лице Фредди, как в зеркале, отразился ряд переживаний – от надежды до беспокойства. Он проглотил комок, от волнения у него заходил кадык.