— Почему вы назвали его Генри? — спросил Дрейк, глядя на крошку-племянника.

— Мы перебрали все имена, до которых могли додуматься, — ответила Демельза. — Все домочадцы старались. Совсем не так, как с другими детьми — мы знали имя, стоило им родиться. Но не Генри. Мы почти назвали его Клодом.

— Почему?

— Так звали брата Росса, который умер в младенчестве. А ещё это имя дедушки Росса.

— А кто такой Генри?

— Это второе имя дедушки Росса.

Они рассмеялись.

— Его звали Клод Генри, — пояснила Демельза, хотя это было необязательно.

— Кажется, я слышал, как Клоуэнс называла его Гарри.

— Да, точно. Генри, Гарри, Хэл... Так звали королей, носивших это имя.

— А второе имя?

— Веннор. Вряд ли он захочет, чтобы его так называли, но зависит от того, как он будет себя ощущать в будущем.

Дрейк пригладил волосы за ухом и нахмурился.

— Демельза, ты заметила, что я начал седеть?

— Как и я.

Они снова рассмеялись.

— Но у тебя не заметно!

— Так я и стараюсь, чтобы было не видно. Нам, женщинам, легче. Не считается большим грехом немного подкрасить шевелюру.

— Сэм бы сказал, что это страшный грех! — Дрейк вздохнул. — Как здорово снова быть здесь. В этой комнате ты учила меня читать и писать, помнишь?

— Точно!

— И как-то раз ты, кажется, сказала, что лучше мне больше не пытаться увидеть Морвенну.

— Надо же, ты это помнишь, — сказала Демельза, — я хотела уберечь тебя от бед и неприятностей со стороны Уорлегганов.

— Я знаю, дорогая! Тогда это казалось правильным. Но в конце концов... хвала Господу!..

— Сэм тоже тебя предупреждал.

— Знаю, знаю, — Дрейк улыбнулся и посмотрел по сторонам. — Ты тут кое-что изменила. Новые занавески. И шкафа нет.

— Того самого, в котором я однажды пряталась от отца. Мы хранили его в память о старых временах, но в конце концов я сказала Россу, что пора его убрать.

— А Гаррик?

— Ох, Дрейк, это было ужасно! Но прошло уже много лет — неужто я никогда тебе не писала и не говорила?.. Мы знали, что пёс очень старый и дряхлый, но, вероятно, моя голова была забита другими вещами. Однажды утром я сидела здесь, разбирая счета. Ты же знаешь, что цифры никогда не укладывались в моем мозгу. Он ввалился в дверь, своей косолапой походкой, как обычно — я прямо ждала, что он опрокинет какой-нибудь стол. Но он положил мне на руку большую лапу, а затем голову, и я прикрикнула на него: «Ой, Гаррик, не делай этого!» — чтобы рука не дрожала во время письма. Он отошёл и улёгся рядом, и я продолжила складывать цифры. И когда закончила, положила перо и взглянула на него — он так и лежал там...

— Ах, как жаль.

— Да, очень жаль, — пробормотала Демельза, — и самое ужасное, что последние слова, что он услышал от меня — были выговором, как будто его не любят...

— Уверен, что он слышал и хорошее.

В дверь постучали.

— Прошу прощения, — сказала Джейн Гимлетт. — Эна спрашивает, можно ли открыть ещё один бочонок эля?

— Можно, — ответила Демельза.

— Спасибо, мэм!

Джейн вышла.

— Ну а ты, Дрейк, — спросила Демельза, — ты-то как? Только честно. Как тебе там живётся?

— В Лоо? В основном, неплохо. Только скучаю по тебе, да по Сэму. И по северному побережью. Здесь всё как-то по-настоящему, не так, как на юге.

— Вернёшься ли ты когда-нибудь?

— Джеффри Чарльз был бы рад этому — предложил нам остаться, когда они уедут, присмотреть за домом. Управляющим, как он выразился. Он всегда мечтал об этом, с самого детства. Конечно, по его словам, он не рассчитывает, что мы сразу же покинем Лоо, но предлагает щедрое жалование, и, кажется, у Амадоры есть средства, так что они могут себе это позволить... Конечно, дело не только в деньгах: нам и в Лоо неплохо живётся. Но я понимаю Джеффри Чарльза: он уже столько вложил в этот дом, и теперь, может быть, за год до возвращения, не хотел бы, чтобы дом снова погубили в его отсутствие.

— А что думает Морвенна?

— У неё смешанные мысли насчет Тренвита. — Демельза собиралась что-то сказать, но Дрейк торопливо добавил: — Ох, она рада видеть Джеффри Чарльза и рада, что он женился на такой милой и приятной девушке. Нам всем хорошо друг с другом — и думаю, так будет и впредь. Но ты же знаешь, брак Морвенны с Уитвортом оставил глубокие шрамы. Потребовалось много времени, чтобы исцелить их, но стянувшая их кожа ещё тонка. Не знаю, насколько будет правильно и благоразумно для неё поселиться в Тренвите, особенно, если все остальные уедут.

— Но Морвенна же счастлива с тобой сейчас? — спросила Демельза.

Знакомая улыбка заиграла на его лице.

— Думаю, до сих пор она была очень счастлива.

— Вы оба?

Он снова посмотрел на Генри.

— Не знаю, можешь ли ты вспомнить, как я сказал тебе однажды — только не помню когда. Когда был молод и романтичен. Я сказал, что Морвенна стала моим днём и моей ночью.

— Помню.

— Вот и сейчас почти то же самое.

Генри чмокнул и захлопал ресницами. Демельза завернула его получше.

— А для неё, Дрейк? — продолжала настаивать она.

— Думаю да, и для неё тоже, мне правда так кажется.

Они опять помолчали.

— У нас только один ребёнок, — сказал Дрейк. — Но это не из-за недостатка любви.

Демельза взглянула в окно на солнечный день.

— Это всё, что я хотела узнать, — произнесла она.


Глава десятая


Голдсуорти Герни жил в Эглошейле — деревеньке примерно в миле от Уэйдбриджа, на другом берегу реки Кеймел. В коттедже о нём заботилась экономка. Герни был человеком занятым, поскольку доктор Эйвери совсем сдал и уже не мог посещать пациентов. Джереми приехал в Падстоу, где никогда раньше не был, и заглянул на чай к родителям Голдсуорти в Треворгасе.

С утра до вечера они разговаривали и спорили с Герни — тот превратил запасную спальню в подобие лаборатории, переполненной бумагами, всяким мусором, незаконченными опытными образцами, чертежами, зарисовками и записями новых идей. Герни не мог довести до конца ни одного дела — он быстро загорался, и его мысли сразу же меняли курс.

От вопроса о работе локомотива на аммиаке он мог затеять спор с самим собой о ценности морского песка в качестве удобрения для полей, и потом внезапно заявить Джереми, что если увезти сотню полных телег песка с морского берега, то прилив на следующий день всё восстановит, но если ничего не увести, то песка всё равно не прибавится. Затем он мог перейти к теории, что можно соединить колёса экипажа с коленчатым валом парового двигателя, и они будут двигаться вверх и вниз, чтобы приспособиться к неровностям дороги.

А известно ли Джереми что-нибудь о контрапунктической музыке Палестрины? Или органных фугах И. С. Баха? Со временем Герни надеялся сам соорудить орган, но комнаты в этом доме так малы! Джереми рассказал о Бене Картере, который построил собственный орган на чердаке отцовского дома, но этим Герни не заинтересовался.

Они обсудили эскиз котла Тревитика, который Джереми сконструировал бы, если бы решил снова взяться за паровой экипаж. Для всех, кто не разбирается в этом деле, это были примитивные каракули. Нижняя половина наброска выглядела как рисунок бездарного ребенка — худая корова с выменем из трёх сосков, а верхняя половина напоминала несколько жердей, лежащих друг на друге. В дополнение Тревитик написал вверху: «тут горизонтальные трубки», «перпендикулярная трубка на 8' 6», «13-дюймовая горловина», «место для вытяжной трубы», «заглушка для топки» и всё в таком духе.

Под конец всех этих странных дискуссий Джереми обнаружил у своего компаньона неплохую деловую хватку, гораздо более сильную, чем у него самого. За что бы ни брался Герни, он всё старался превратить в выгодное дельце. Джереми же был сосредоточен на работе, шаг за шагом, и для него сам котёл имел колоссальное и первостепенное значение. Ричард Тревитик в своём вдохновляющем наброске почти полностью спроектировал его, но кто возьмёт на себя постройку, и если это станет возможным, то сколько будет стоить?

Прямо перед отъездом Джереми Герни завёл разговор о пассажирах — как их можно привлечь в экипаж и как наилучшим образом убедить, что поездка в нём не опасна. И какая ширина шин обеспечит лучшее сцепление и более спокойный ход? Сколько колес будет в экипаже — четыре или восемь? Как насчет идеи о двух четырёхколесных экипажах, один тянет другой, и таким образом получится отделить двигатель от пассажиров, уменьшить для них жар и, а также риск ожога от пара? Насколько тяжёлым и сложным может стать управление, особенно при движении вниз по склону? И возможно ли использовать рычаги и упоры, предназначенные для дополнительного сцепления с дорогой, также и в чрезвычайных ситуациях для экстренного торможения?

По пути домой Джереми начало казаться, будто он уже едет именно в таком экипаже и неумолимо катится вниз. Герни продвигался вперед с огромной скоростью. Вчера вечером они обсудили финансовый вопрос, и Герни предложил вложить тысячу фунтов, если Джереми сделает то же самое. Джереми предварительно согласился. Но всё же предварительно. Он подумал, что, возможно, это не Голдсуорти слишком стремителен, а он сам топчется на месте, как нервная лошадь на спуске. Но что же его удерживало?

Домой он направился по главной дороге через Труро, поскольку мать просила найти какие-нибудь новые ноты для Изабеллы-Роуз.

Юная Белла активно прибавляла в росте, ноги были уже почти такими же длинными, как у матери, и, казалось, не желала заниматься ничем другим, кроме пения и танцев. На её голове плясали чёрные локоны, яркие глаза пылали энтузиазмом, она прыгала, скакала и распевала во весь голос при малейшем поощрении, а часто и без него. А ещё Белла хотела играть на фортепиано. Демельза сделала всё возможное, чтобы заставить её играть как полагается, разбирать чёрные капельки, разбросанные на разной высоте между параллельными линиями — ноты, и она старалась объяснить, что если аккуратно перенести их на пальцы, то мелодии и звуки окажутся гораздо лучше, чем простое бренчание. Посиди Белла часок с миссис Кемп, та дала бы ей несколько прекрасных уроков, а затем открыла бы удивительные тайны гамм и клавиш, тонов и полутонов. Тогда откроется самый чудесный мир, втолковывала Демельза дочери, а ещё говорила, как сильно она сожалеет, что в молодости у неё не нашлось для этого времени.

— Но мама, ты же прекрасно играешь! Я просто хочу играть как ты, только громче!

— Но милая, тебе не нужно играть громче. Всё равно, когда научишься правильно играть, увидишь маленькие буквы рядом с нотами: «f» означает «громко», а «p» означает «тихо».

— Но букву Ф невозможно произнести громко!

— Нет, это просто означает... Как же там? Форте — значит «громко» по-французски или по-итальянски.

Демельза чувствовала себя ханжой, пытаясь убедить Беллу направить свою бурную страсть к музыке на изучение её строго традиционным образом. Она сама сперва начала бренчать на старом спинете, а затем на арфе, прежде чем взяла уроки у миссис Кемп. Сказать по правде, не так уж хорошо прошли эти уроки. Демельза обрела приятное, согревающее, уверенное владение знакомыми мелодиями. Когда в округе появлялся новый напев, она могла подобрать простой аккомпанемент, если кто-то хотел петь. Она обожала фортепиано, ей нравились звуки простых аккордов, и иногда в одиночестве она играла гаммы, перебирая клавиши одну за другой, и находила не меньше удовольствия в повышающейся череде нот, чем в целой сонате. Но вообще-то сами сонаты были для неё слишком сложны. Ей не хотелось играть двумя руками одновременно, да ещё когда ноты прописаны по-разному, и к тому же «ля» в левой руке пишется в нотах не так, как «ля» в правой. В первые годы замужества и время от времени позже Демельза действительно старалась преодолеть этот недостаток, и Росс, как ни странно, никогда вроде бы не возражал против её упражнений, когда находился в той же комнате, даже случись ей взять неверные аккорды.

Но это не сработало. Она достигла предела своих возможностей, а дальше путь был закрыт. Так что, как она и сообщила Россу, Демельза не чувствовала себя вправе пытаться переубедить Беллу. Возможно, Белла была бы счастливее, просто бренча на фортепиано для удовольствия.

— Это не идёт ни в какое сравнение! — сказал Росс.

— Пока нет.

— Даже не сравнить с теми звуками, которые ты извлекала из арфы и спинета в семнадцать лет, и...

— Что ж, ей всего одиннадцать!

— Да, но как она стучит! Бьёт по клавишам, как руду дробит!

— О нет! — рассмеялась Демельза.