После субботнего дождя стенки были скользкими, видимо, в проём просачивалась вода со всех окрестных склонов. Перекладины лестницы тоже стали скользкими. Может, скинуть сапоги и спускаться босиком?

Она добралась до сломанной перекладины. Проверила её мыском, и кусок гнилой деревяшки отломился и полетел вниз, плюхнувшись на мокрый песок. Если она упадёт, то с тем же звуком. До следующей перекладины оказалось недалеко, слава небесам, всего около фута. Демельза опустила ногу и нащупала ступеньку. Когда Демельза перенесла на неё свой вес, перекладина издала зловещий скрип. Изо всех сил вцепившись в боковины лестницы, Демельза быстро перебралась на следующую ступеньку. Та выдержала молча.

И далеко этот боковой тоннель? Как там говорил Бен? И сказал ли он вообще? Вот будет потеха, если она его пропустит.

Шаг за шагом, и вот она уже на полпути вниз. Круг света над головой теперь стал едва ли ярче полной луны, а дыра внизу увеличилась. Море снова накрыло песок, с пузырями и пеной, как тёмно-зелёная каша, пронизанная белыми прожилками. Что-то упало Демельзе на волосы, сползло по плечу и упало.

Она увидела тоннель. Бен не упомянул, что он не примыкает к лестнице, а нужно шагнуть на три фута вбок. Не так уж много для мужчины. Не так уж много для ловкой женщины. Но ловкая женщина страдала от похмелья, не считая естественного головокружения, и кроме того, по собственным причинам, с каждым шагом всё больше нервничала. Её нога соскользнула на краю тоннеля, и она упала в него, задыхаясь.

Руки тряслись так, что она не могла запалить трут. Она прислонилась к стенке тоннеля, чтобы отдышаться и успокоиться. Сюда просачивалась вода, как будто сама земля кровоточила. Везде, где есть вода и немного света, возникает растительность — мох, трава или крохотные папоротники. Жизнь не остановить.

Разве что смертью.

Скала была изумительного цвета — пятна бурого и прожилки зелёного, полоски кирпичного и крапинки серого с брызгами охры и жёлтого. Неудивительно, что здесь решили прокопать тоннель.

Ей стало нехорошо. Это всё воображение, сказала она себе. Всё дело в воображении, да ещё в тошноте. А ведь когда-то её желудок вечно хотел есть и не отказывался от обглоданной косточки с помойки, которую выбросил кто-то более разборчивый. Тридцать лет назад. Тридцать лет жизни среди благородного сословия так ослабили её пищеварительные соки, тридцать лет счастья, горестей и любви, и рождения детей, и работы, и развлечений, и мягкого воздуха Нампары так развили у неё чувствительность и воображение, что всего лишь из-за портвейна на ночь её вот-вот стошнит, а из-за одиночества и головокружения она дрожит и боится снова подняться по лестнице.

А если она не сумеет вернуться по скользким ступеням скрипящей лестницы? Найдут ли её тогда? Росс вернётся уже затемно. Никто не имеет представления, куда она пошла. Может, завтра обыщут утёсы, увидят юбку...

Её затошнило, и через несколько минут она с отвращением вытерла губы рукавом и почувствовала себя лучше. Она выбросила из головы эти мысли и занялась трутом. Теперь он загорелся, а от него занялись две свечи. Её обступили стены пещеры, тот тут то там сочилась вода, отливая жёлтым.

Найти мешки оказалось несложно, а куски брезента явно использовали, чтобы уберечь их от сырости. Первый мешок с маркировкой «С» был пуст. Как и тот, что с буквой «Д». В третьем, то ли «П», то ли «Н», обнаружились бумаги.

Демельза вытащила их и прочитала. Потом отнесла свечу к входу к тоннель и подожгла документы один за другим, держа за уголок, пока они как следует не разгорелись, дожидалась, пока бумага прогорит почти до края, а потом бросала вниз, в море. После документов она спалила мешок. От него поднялся дым, и порыв ветра отнёс его обратно в тоннель. Демельза закашлялась. Она сходила за вторым мешком. Он оказался более влажным, потребовалось больше времени, чтобы исчезли написанные чернилами инициалы. Когда Демельза удостоверилась, что ничего не разглядеть, то бросила мешок вслед за остальными. Затем последовал третий мешок.

На полу валялись монеты, которые упоминал Бен. Среди пенни нашлась пара двухпенсовиков, они уже стали редкостью. Демельза задумалась, но потом бросила их вниз.

Остался лишь кусок брезента. Черный, грязный и покрытый паутиной, его невозможно было опознать, но всё равно следовало отправить вслед за прочим. Когда Демельза потянула за край, что-то звякнуло, и она увидела блеск серебра в скальной трещине. Демельза подобрала вещицу.

Это была серебряная чаша, совсем маленькая, но прекрасной работы, с двумя ручками. Всего два с половиной дюйма в высоту. Как игрушка. Но хорошенькая. Демельза потерла потускневший бок и заметила гравировку, но не сумела разобрать. Возможно, на иностранном языке. Она подтащила брезент к краю и выкинула. Поначалу его подхватил ветер, но, зависнув на несколько секунд, он сложился и медленно опустился в поджидающее море.

Демельза держала чашу в руке. Не опасно ли её сохранить? Возможно. Но и выкинуть сложно. Она поколебалась, а потом сунула в сумку. Нужно будет ещё разок на неё взглянуть.

Ещё один осмотр пещеры не принёс ничего нового. Демельза задула обе свечи, подождала, пока жир остынет, и убрала их. Она снова перекинула сумку через плечо. Потом посмотрела наружу — на лестницу. Предстоит долгий путь.

Первый шаг самый неприятный — три фута, чтобы дотянуться ногой до перекладины. Спуститься было куда проще, потому что можно было крепко держаться за боковину лестницы, нащупывая вход в тоннель. А за что держаться теперь? На скале никакого удобного выступа, за который можно зацепиться. Она была гладкой и прямой, влажной и твёрдой.

Демельза посидела пару минут, чтобы унять дрожь в коленках. Если думать о падении, решила она, то точно ничего не выйдет. Я так и буду сидеть здесь на карачках — дрожа от холода, полуголодная, жалкая развалина, когда завтра или послезавтра найдут мою юбку, если вообще найдут. А может, и послезавтра. В пещере можно найти воду, но не пищу. А папоротники съедобны?

Она вспомнила, как кузен Фрэнсис много лет назад вышел в такой же дождливый сентябрьский день и так никогда и не вернулся. Он в одиночестве отправился на Уил-Грейс, поскользнулся и упал. Но его падение не сравнится с тем, как будет падать она. Он упал в воду, но не умел плавать. Она плавать умеет, хоть и кое-как, но вода на дне шахты недостаточно глубока, чтобы затормозить падение. Расстояние, наверное, не меньше тридцати футов. Что ж, скоро всё будет кончено. Вероятно, она сломает шею, вот и всё.

Демельза снова сделала несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Она ведь решила не думать о падении, а только о нём и думает! Ну ладно, так каковы варианты? Если при попытке выбраться она упадёт, то наверняка погибнет. Если выберется благополучно, то вернётся в Нампару как ни в чём не бывало, никто и не узнает, что она здесь была. Такова и была задача. Если она останется здесь, то возможно, её обнаружат ещё живой, хотя непонятно когда. И тогда станут расспрашивать, что её сюда занесло, в старую шахту, по предательским ступеням, и совершенно одну. Если она не даст правдивое объяснение, а так оно и будет, то Росс с полным основанием решит, что она не в своём уме.

Совершенно иррационально неприятие такого исхода заставило её действовать. Она сняла сумку и вытащила верёвку. Толку от неё всё равно никакого. К лестнице не привяжешь. Перекладины слишком близко к стенке шахты, и даже если каким-то чудом удастся просунуть веревку за перекладину и подтянуть другой конец, то она скорее станет бесполезной помехой, затянутой на поясе. Демельза тут же представила, как беспомощно соскальзывает по веревке в море.

Но какая разница? Может быть, каким-то образом по пути вниз она сумеет ухватиться за перекладину и подняться?

Это не шахта над морем, подумала она. Это не пещера, откуда я могу шагнуть к безопасности или навстречу смерти. Это просто ступенька на заднем дворе, у яслей для телят. Три фута? Боже ты мой, да я и на четыре допрыгну. С какой стати мне промахиваться мимо перекладины? Почему это я вдруг не смогу ухватиться за боковину? Да мне и прыгать-то не придётся, всего-навсего широко шагнуть. И просто сохранить равновесие. Упасть можно, только если специально встать на краю и соскользнуть. Если нога промахнётся, то рука удержит. Если промахнётся рука, то за ней следует вторая. Матерь божья, да кто ты такая? Ты что, из тех элегантных, жеманных и избалованных девиц в Бовуде, которые в жизни не делали ничего такого, что ты делаешь каждый день — ездишь на лошади по-мужски, борешься с волнами на пляже Хендрона, моешь полы, кормишь свиней, доишь коров или варишь эль? Брось, дорогуша, возьми себя в руки.

И она аккуратно смотала верёвку и снова убрала, аккуратно приладила сумку, аккуратно встала на самый край тоннеля. Под ногами плескалось море, тёмно-зелёное с белой пеной, оно накатывало туда и обратно, покрывая и открывая песок, как по мановению волшебной палочки. Демельза глубоко вдохнула и посмотрела на лестницу — всего в трёх футах, вытянула ногу, но не достала, она тянула ногу дальше, пока не начала падать, но вытянула ногу ещё на шесть дюймов, а руками вцепилась в скользкую скалу. Нога стукнулась о перекладину и чуть не соскользнула, а руки, как беспомощные узники во время неудачного побега из тюрьмы, соскальзывали и цеплялись, соскальзывали и цеплялись, а потом одна рука нащупала что-то более надёжное, чем камень, и схватилась.

А затем Демельза оттолкнулась, держась только на одном мыске, и тридцатифутовый провал показался тремя тысячами футов, земля качнулась, тоннель тоже качнулся, засасывая её всё дальше и дальше в огромную дыру. А потом вторая рука тоже схватилась за что-то, как раз когда нога соскользнула с перекладины. И двадцать секунд Демельза отчаянно барахталась, исцарапав колени и пальцы ног, в панике нащупывая опору, пока нога снова не нашла перекладину, а другая — ступень повыше, и с огромным волевым усилием Демельза выпустила из рук боковину лестницы и, содрогаясь при каждом вздохе, стала подниматься, ступенька за ступенькой, до пролома и отсутствующей перекладины, где перехватила боковину, и почти вслепую, оглушённая, добралась до верха. Она выкарабкалась и легла на камень около проёма, дыша как выброшенная на берег рыба, но понимая, что спасена.


Глава четвёртая


I

В конце октября Росс уехал в Лондон, и поскольку путь по морю стал теперь безопасен, он отплыл из Фалмута на судне с грузом олова. Но, как всегда, плавание выдалось отвратительным, якорь в лондонской гавани они бросили только одиннадцатого ноября. Это многое говорит в пользу паровых экипажей Джереми, подумалось Россу.

После оглушительных празднеств Лондон вернулся к обычной жизни. Росс пропустил открытие сессии, и парламент обсуждал сиюминутные вопросы, но явно не самые важные. Обе палаты выразили глубокие сожаления продолжающимся «нездоровьем» его величества короля Георга III, состоялась дискуссия по поводу роспуска ополчения, одобрили ассигнования на содержание различных служб в 1814 году, а также двора принцессы Шарлотты, произнесли долгие речи по поводу болезненного вопроса о долгах принца-регента, озвучили жалобы, что парламент созвали слишком рано.

И, разумеется, некоторое внимание привлёк тот уголок мира, где было ещё неспокойно, обсудили несправедливые требования американского правительства, условия пребывания британской армии в Канаде и её посредственного командующего, а также необходимость разговаривать с позиции силы, а не слабости. Один член парламента, говоря о поджоге Вашингтона, назвал армию и её командиров готами и вандалами. На это резко возразил канцлер Казначейства, заявивший, что, учитывая зверства американцев, возмездие оправдано как людскими, так и Божьими законами.

Всё это важные вопросы, но где дискуссия по поводу голодающих бедняков Англии? Даже граф Дарнли, в своей пылкой речи потребовавший от всего остального мира последовать примеру Англии и запретить работорговлю, не проронил ни слова об условиях жизни на севере Англии, в центре и на западе.

Росс успел к заседанию своего комитета и воспользовался собственным положением, чтобы разъяснить, в чём нуждаются производители олова и меди. В четверг, во вторую неделю пребывания в Лондоне, он принял приглашение к ужину на Сент-Джеймс-стрит, у Букингемских ворот.

Ужин никак не был связан с металлами, скорее с личными симпатиями. Хозяина, пожилого землевладельца по имени майор Картрайт, Росс знал уже пятнадцать лет, но они только раскланивались при встрече. Разумеется, знал он и его репутацию. Картрайт с давних пор был известнейшим буревестником революции. Давным-давно, когда разразилась война в Америке, ему предложили высокий пост в армии под началом Хау [8], но он отказался и вскоре после этого написал памфлет, озаглавленный «Американская независимость — во славу и в интересах Британии». Он семнадцать лет прослужил майором в ополчении Ноттингемшира, откуда его уволили за то, что он праздновал падении Бастилии. Он открыл первое Общество равного представительства [9], ставшее предтечей многих других, и превратился в кошмар нескольких британских правительств.