– Не дергайся, Гешмуфтий! – Видимо, он понял, что перегнул палку. – Уж и пошутить нельзя. Зато про бабушку – это просто высший класс! Хвалю. Клянусь, мне бы и в голову такое не пришло. А насчет «Снайперов» не волнуйся. Пару билетиков я вам устрою. Хотя концерт этот, сам понимаешь, эксклюзив. А вообще ты молодец! Круто за дело взялся.


Он подошел к ней на большой перемене. Только в действительности все произошло совсем не так, как представляла себе Черепашка. Обыденней, что ли, прозаичней… Геша, как-то смущенно улыбаясь, сунул ей кассету. Она попросила подождать его минутку, побежала в класс за сборником стихов Гумилева. Отдала ему книжку, и все. Нет, он еще буркнул, что вечером позвонит ей. И никто их вместе, казалось, и не видел. Впрочем, это было не совсем так. Два человека – Лу и Юрка Ермолаев, два бывших недруга, сплоченные общей бедой, – наблюдали за этой сценой хотя и по отдельности, но с одинаковой пристальностью. Лу стояла, облокотившись о подоконник, а Юрка – в дверях кабинета английского.

Когда Черепашка с Геной разошлись, вернее, даже разбежались в разные стороны, – он с томиком стихов, она прижимая к груди драгоценную кассету, – Юрка и Лу обменялись многозначительными взглядами. Юрка был уверен: Черепашка уже успела поделиться с подругой своей радостью. И теперь ему важно было узнать, как Лу ко всему этому относится. Теперь он это знал. Сама же Люся ни разу даже не взглянула в его сторону, хотя ей очень хотелось с ним заговорить. Юрка это чувствовал.

На уроках Люся откровенно томилась. Ей казалось, что они сегодня никогда не закончатся, эти дурацкие уроки. Хотелось побыстрее послушать концерт «Ночных снайперов». Однако, вернувшись домой, Черепашка достала из сумки кассету и аккуратно положила на свой стол. Она словно нарочно оттягивала этот момент. Ведь это очень важно – понять и почувствовать, что ему нравится! На скорую руку приготовив уроки, она наконец включила магнитофон. «Ночные снайперы» поразили ее с самой первой песни. Даже с самых первых слов. «Я покидаю столицу раненой птицей…» – низким, почти мужским, но каким-то отчаянным и с первого звука проникающим в душу голосом пела девушка, имени которой Черепашка не знала. Потом она несколько раз прослушала песню «Тридцать первая», и в ней Черепашке особенно понравилась строчка: «…И губы часто здесь обветренны мои бывали», снова слушала «Столицу», еще и еще раз всю кассету от начала до конца, и ей казалось, что это Геша разговаривает с ней текстами таких необычных, но глубоких и пронзительных песен.

– Мама, а «Ночные снайперы» – хорошая группа? – спросила она, останавливаясь на пороге кухни.

– Приличная, а что? – Елена Юрьевна не скрывала удивления, ведь раньше ее Черепашка никогда не интересовалась подобной музыкой.

– Мне Гена кассету дал послушать…

– Ах, Гена… – Елена Юрьевна не знала, что сказать дальше, потому что дочь до сих пор, вопреки ее ожиданиям, ничего про своего нового знакомого ей так и не поведала. И эта необычная для их отношений скрытность уже всерьез начинала беспокоить Люсину маму.

– Ну и как тебе «Снайперы», понравились? – как бы между прочим поинтересовалась она.

– Очень.

– А ты не хочешь пригласить Гену к нам? Купим тортик, а?

– Сегодня? – Люся испуганно посмотрела на маму.

– Ну а почему бы и нет? У меня выходной…

Черепашка неуверенно пожала плечами и отвела взгляд в сторону. Конечно, ей бы очень хотелось, чтобы Гена пришел к ним домой, увидел ее комнату, книги, познакомился бы с Леликом… Но вот решится ли она пригласить его? А вдруг он испугается, подумает еще, что она… Люся не знала, что именно может подумать о ней Гена, если она пригласит его домой и предложит познакомиться с мамой, но только неожиданное предложение Елены Юрьевны отозвалось в ее душе ощущением смутного страха. В эту самую секунду зазвонил телефон. Люся кинулась в комнату. Она знала почти наверняка, что это он. Гена предложил встретиться через час на углу возле булочной. Это было совсем близко, буквально в трех шагах от ее дома, но Черепашка с неописуемой тревогой подумала, что времени на сборы у нее почти не остается.

11

Уже перед самым выходом Геше позвонил Шурик. Напористым, не терпящим возражений голосом он принялся давать ценные указания:

– Ты должен как можно быстрее побывать у нее дома, понял? Постарайся понравиться ее предкам. – Ни Шурик, ни Геша пока не знали, что Люся живет вдвоем с мамой. – И не тяни с этим. Мне необходим материал. Хочу описать комнату героини. Так что запомни все как следует, а лучше всего – сделай пару-тройку снимков, – глуповато усмехнулся он.

Но это была просто неудачная шутка. И Геша решил пропустить ее мимо ушей.


Сколь же велики были радость и удивление Люси, когда Гена, словно прочитав ее мысли и одним махом разрешив все ее сомнения, сам предложил пойти к ней домой. Но уже в следующую секунду Черепашка заволновалась: а вдруг Гена думает, что у нее дома никого нет?

– Только у меня мама дома, – смущенно улыбнувшись, предупредила она.

– Вот и отлично! Познакомимся…

Они зашли в булочную, и Гена купил ее любимый «Наполеон».

«Жалко, что Лу с нами не будет! Тогда бы она убедилась, как сильно ошиблась в нем!» – с сожалением подумала Люся, но тут же мысленно успокоила себя: «Ничего, успеется, ведь у нас с Геной целая жизнь впереди!»

По пути они горячо обсуждали концерт «Ночных снайперов». Услышав, что группа Черепашке понравилась, Геша очень обрадовался, а потом признался вдруг, что вместо того чтобы готовиться к контрольной по физике, целый день читал стихи Гумилева.

– Особенно мне про жирафа понравилось. – Геша наморщил лоб, пытаясь вспомнить первую строчку стихотворения.

Черепашка поспешила на помощь:

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд

И руки особенно тонки, колени обняв…

– Ага, точно! – обрадовался он. – Я когда этот стих читал, почему-то тебя представлял…

Вообще-то эта реплика была придумана Шуриком, но сейчас Геше казалось, будто эти слова сами собой вырвались из его собственной души. Ведь ему и вправду понравилось стихотворение «Жираф». А Шурик просто сумел сформулировать то, что чувствовал сам Геша.

– Правда?

Черепашка улыбнулась и с благодарностью посмотрела на него. Сколько раз, читая эти строчки, она ловила себя на ощущении, будто они написаны про нее…

Свидание второе

Сколько раз, читая эти строчки, я ловила себя на ощущении, будто они написаны про меня» – так, наверное, подумала она. А уже в следующую секунду я украдкой стянул перчатку и взял ее за руку и до самого дома уже не выпускал ее руку, одетую в мягкую шерстяную варежку, из своей.

В отличие от самой Черепашки, которая до встречи со мной слушала только Баха, Моцарта и Чайковского, мама ее оказалась на удивление продвинутой и образованной. Впрочем, это меня не удивило. Ведь я уже говорил, что она работала на телевидении редактором в молодежной телекомпании. Телекомпания эта занималась выпуском программ о современной музыке. Словом, через пять минут мы с ее мамой говорили на одном языке. Моя Черепашка молча слушала нашу умную беседу и светилась счастьем. А я украдкой поглядывал на нее и любовался.

Несколько следующих фраз были перечеркнуты, но прочитать их было довольно легко:

Мне и сейчас трудно сказать, как на самом деле я относился к этой странной девочке. Честное слово, не знаю… Но случалось, когда я смотрел на ее сосредоточенное, всегда немного строгое лицо, я чувствовал какую-то неизъяснимую, щемящую нежность…

За счет описаний мыслей и чувств героя Шурик, как ему казалось, делал свою повесть более психологичной, а значит, и достоверной. Далее он подробно описывал скромную обстановку Черепашкиной квартиры. Заканчивалась же эта глава поцелуем в прихожей, которого на самом деле не было. Но Шурик Апарин не ставил перед собой цели передавать события с документальной точностью. Определенная доля вымысла в его повести конечно же присутствовала.


После ухода Геши Черепашка набросилась на маму с расспросами. Будто бы после целых двух дней упорного нежелания говорить на эту тему ее наконец прорвало:

– Ну как он тебе?

Елена Юрьевна боялась обидеть дочь неосторожным замечанием. Впрочем, этот красивый, такой раскованный и бойкий парень ей определенно понравился. Но ощущение, что здесь что-то не так, как ни старалась Черепашкина мама, никак не покидало ее. Наверное, ей было трудно представить себе, чем ее робкая, задумчивая и совсем непохожая на своих сверстниц дочь могла заинтересовать и привлечь этого, несомненно, типичного представителя современной продвинутой молодежи.

Стараясь говорить как можно мягче, она ответила:

– Он симпатичный, милый… ну и вообще, нормальный такой мальчик… Но скажи: ты уверена, что он относится к тебе так же искренне, как ты к нему?

Последовала долгая пауза. Какое-то время Люся даже глаза не поднимала на маму, а потом вдруг разрыдалась. Безутешно, бурно, совсем как случалось с ней в детстве.

– Ну что ты? Я же не хотела… Я совсем не то имела в виду, – кинулась утешать дочь Елена Юрьевна. – Ну прости меня… Я не хотела, слышишь?

Она подошла к ней, попыталась обнять, но Черепашка дернулась так, будто ее током ударило.

«Боже, что же я наделала?! Какая же я все-таки бесчувственная дура». – Полночи Елена Юрьевна мучилась угрызениями совести, укоряла себя в цинизме, отсутствии такта, в заскорузлости чувств и во всех остальных смертных грехах. Теперь она совершенно искренне раскаивалась. И даже то первоначальное, которое принято считать самым верным, ощущение чего-то поддельного, неискреннего, ненастоящего, исходящего от Геши, казалось ей сейчас не чем иным, как результатом собственной повышенной осторожности в отношении к людям. Особенно когда это касалось самого дорого, что у нее было на свете, – ее Черепашки.

12

Спустя две недели вся школа гудела, как потревоженный улей. Все, и учителя, и ученики, четко разделились на два лагеря: на тех, кто за Черепашкин с Гешей роман, и тех, кто против него. Впрочем, представителей второй коалиции было непомерно больше, и тому имелось множество причин. Старшеклассницы, почти все, конечно, завидовали Люсе, прикрывая свои истинные чувства лицемерными причитаниями типа: жалко девчонку! Она такая трогательная… Как же ей будет тяжело, когда он ее бросит! Мальчишки, так те откровенно замучили Гешу всевозможными подколами и дурацкими вопросами. Всех интересовало одно: не снесло ли у него часом крышу? Шурик Апарин был счастлив, как не был счастлив еще ни разу в жизни, сознавая себя первопричиной, автором и режиссером всей этой пьесы. Или, как теперь принято называть, реального шоу. А ощущение того, что никто об этом не знает и даже не догадывается, придавало всему суперпроекту начинающего литератора какую-то захватывающую дух остроту.

Люстра (то есть Ангелина Валентиновна, классная руководительница восьмого «А») вызвала в школу Черепашкину маму. Но та, узнав от дочери, в чем дело, в школу не явилась, отделавшись запиской, в которой всячески извинялась, ссылалась на катастрофическую нехватку времени. Однако Люстра была не из тех, кто останавливается на полпути. Она позвонила Черепахиным домой. Трубку взяла Елена Юрьевна. Люстра с пеной у рта принялась убеждать ее в том, что необходимо принять экстренные меры, дабы прекратить «опасную связь» ее дочери с «типичным представителем золотой молодежи». Услышав, что Елена Юрьевна в курсе этих отношений, знакома с молодым человеком и не видит в этой «дружбе» ничего тревожного и тем более опасного, Люстра была просто поражена. На несколько секунд она даже дар речи потеряла.

– Так, значит, Люся приводила Ясеновского в дом? – после паузы спросила классная руководительница дрогнувшим голосом.

– Что значит – приводила в дом? – не выдержала Елена Юрьевна. – Гена бывает у нас почти каждый день, и я очень рада, что у моей дочери появился такой интересный, хорошо воспитанный и, на сколько я могу судить, прекрасно относящийся к ней друг… Алло-алло! – крикнула в трубку Елена Юрьевна. Она подумала, что по техническим причинам связь внезапно оборвалась, – настолько затянулась на этот раз пауза.

Но через секунду трубка отозвалась упавшим голосом Люстры.

– Не думала я, что вы настолько легкомысленны, – задумчиво протянула Ангелина Валентиновна, делая ударение на слове «настолько».

Дело в том, что между ними, Люсиной мамой и Люстрой, уже несколько лет существовала скрытая вражда. Во-первых, Елена Юрьевна была глубоко убеждена: так преподавать литературу, как это делает Люстра, нельзя и даже вредно. Все требования учительницы сводились к тому, кто из учеников лучше вызубрит критическую статью из учебника. Любой намек на наличие у человека собственного мнения по поводу того или иного литературного произведения не то что не приветствовался, а, наоборот, жестоко карался неудовлетворительной оценкой.