Мы говорили долго, точнее, говорил я, а она реагировала — в меру эмоционально, иронично, очень светски. Потом я вспомнил: так она беседует с посторонними. Но все равно был уверен — начало положено. Скоро все станет по-другому; я попрошу прощения, и она изменится, оттает, вернется. Мы ведь товарищи.

Договорились встретиться; Тата сказала, лучше в ресторане.

— Я безумно счастлив! До свидания, целую тебя! — восклицал я, прощаясь.

— Гм, — нарочито поперхнулась Тата и с усмешкой добавила: — Ты ж понимаешь.

Тогда показалось: вот она, моя вредина Туська! Никуда не делась!

Увы. Если б все решалось так просто.

Я заехал за ней перед рестораном и поразился: до чего хороша! Она была такой, как четверть века назад — нет, лучше, эффектнее — и светилась изнутри потаенным, радостным, каким-то нездешним светом. Руки невольно потянулись обнять ее, напитаться волшебством, отогреться — но этого было нельзя, я сразу почувствовал.

Я ждал с цветами у подъезда, и Тата, выйдя на улицу, сразу предложила подняться и поставить букет в вазу: зачем таскать его по морозу? В горле стоял ком, но отступать было некуда; я переступил родной в недавнем прошлом порог, и щеки внезапно обожгло слезами. Я попытался их скрыть, и, кажется, мне это удалось — либо Тата деликатно сделала вид, будто ничего не заметила. Она вела себя очень естественно и спокойно, с легким недоумением воспринимая мое слишком очевидное волнение: ну что же ты так переживаешь?

В голове вертелось: «все как было, и все не так»… Что это, танго? Не помню. Но только моя жена, все еще моя жена, действительно неуловимо — и необратимо — изменилась. Я смотрел и не узнавал ее. Откуда взялась эта откровенно тигриная, с опасной ленцой, повадка, эта сила, пружинистость, неуязвимость? Кто эта гибельно привлекательная женщина, которой нет до меня дела?

Тата рассмеялась:

— Почему ты так смотришь?

— Ты красивая.

— Спасибо за комплимент.

— Это не комплимент, — начал я, но Тата лишь отмахнулась:

— Пойдем скорей, я голодная.

Она с нескрываемым удовольствием ела, большая кошка, грациозная даже в своей хищности, слушала мою глупую болтовню, изредка останавливая на мне пристальный зеленоватый взгляд, кивала, коротко отвечала на вопросы об Америке, смеялась шуткам, вовремя становилась серьезной. И при этом лучилась, лучилась, лучилась — во все стороны, кроме моей, а на меня смотрела подчеркнуто внимательно, но равнодушно.

У нее кто-то появился, шепнула в ухо моя неразлучная и коварная подруга ревность.

Нечего было радоваться, что Протопопов ходит на работу, когда она в отъезде — значит, она вообще его бросила! То-то он весь дерганый и мрачный.

— Тата, у тебя кто-то есть? — не выдержал я.

— Можно не отвечать на этот вопрос? — Она сдержанно улыбнулась, но на короткое мгновение ее лицо осветилось такой нежностью, что мне решительно все стало ясно.

Я похолодел и сменил тон. Заговорил сухо, деловито, немного ворчливо. Тата почувствовала это и долго, несколько минут, молча смотрела на меня, водя пальцами по ножке бокала. Потом ее губы дрогнули в едва заметной улыбке. К сожалению, я никогда не умел скрывать от нее свои эмоции.

Мне страстно захотелось перестать притворяться и все-все ей вывалить, скопом: что я скорблю о нашем невозвратном прошлом и умершей любви, что, вопреки здравому смыслу, мучительно люблю ее, только по-другому, что мое нынешнее чувство бесконечно с точки зрения вечности, но и его не хватит, чтобы начать все заново. Что моя истерзанная душа и разорванное в клочья сердце истекают кровью от ее безразличия. Что я устал и запутался. И с нашей встречей лишился последней надежды на спасение.

«Бедный ты, бедный», — вздохнула бы Тата, и мне стало бы чуточку, капельку, малую малость легче.

Но я ничего не сказал, наоборот, расхвастался про успехи в работе, фанфарон несчастный. А потом отвез ее домой. Она махнула мне рукой и скрылась в подъезде.

— Хана тебе, братец, — криво усмехнулся я своему отражению в зеркале на лобовом стекле. — Можешь забыть про настоящее лицо. — И поехал к Лео.

Как бы я мчался к ней год назад! И куда все ушло? Кто вообще придумал раздавать и отбирать чувства? Голозадый мальчишка с колчаном? Больно, когда его стрела пронзает сердце, больно, когда ее оттуда выдирают, истязающе долго саднят, не хотят заживать раны.

Если бы знать заранее… что бы изменилось? Да ничего! В том-то и ужас.

Что сделаешь, когда любовь приезжает за тобой на черном «воронке» и, ткнув дуло между лопаток, уводит в неизвестность, в считанные часы перевернув вверх дном, выпотрошив, искорежив и растоптав все, чем ты жил раньше? Что ты можешь сделать, когда с тебя первым делом сдирают ум, честь, совесть, чувство долга и собственного достоинства?

Ничего не можешь. Уж поверьте. На себе испытал.

И не слушайте тех, кто станет возражать. Значит, их не коснулось. Не опалило.

Тем вечером я напился до беспамятства.

А утром, благостный в своем страдании и полном отвращении к себе, смотрел на Лео, которая с терпеливой брезгливостью меня обихаживала, и не понимал: что здесь делает эта девочка, такая печальная последнее время? Как ее угораздило оказаться со мной? Что за несчастливая судьба?

Мне вспомнились наши первые дни вместе: восторг, упоение, полет. Блеск карих глаз, тихий смех в темноте. Тогда казалось — жертвы не напрасны, все верно, все правильно, того стоило. Но сейчас я неожиданно понял: она совершенно переменилась. Совсем другой человек.

— Лео, ты меня еще любишь? — плохо ворочая языком, спросил я.

— Нашел время! — недовольно отмахнулась она и встала, забрав чашку. — Лежи тихо, горе!

Я послушно затих, но продолжал думать о ней — о том, что она почти не улыбается и много грустит, и не заглядывает мне в глаза, как раньше. Ей плохо со мной — эта мысль не удивила меня, не стала открытием. Оказывается, где-то в глубине души я знал, что наши пути расходятся. Мне сделалось нестерпимо жаль всего сказочного и несбывшегося, что так опрометчиво посулили нам звезды. Может, еще получится все исправить?

— Лео, давай поженимся, — тоскливо сказал я, когда она вернулась в комнату.

— Протрезвей сначала, — почти зло бросила Лео, откинула за спину волосы, села в кресло и включила телевизор.

А ведь ждала от меня этих слов. Давно ждала, долго! Похоже, и у нее кто-то есть, обреченно подумал я, проглотил подступившие слезы, отвернулся к стене и заснул.

Следующее утро началось как обычно. Мы оба делали вид, что не помним о моем предложении, хотя мне первое время было неловко — как поступить, если Лео поймает меня на слове? Я не хотел жениться. Черт его знает, чего я вообще хотел. По какой-то загадочной причине я, образно говоря, очень быстро мчал вперед задним ходом — не успевая понять, куда все-таки еду и зачем постоянно выворачиваю голову. Странное чувство, нелепое положение. Шея, опять же, устает.

С Татой мы часто разговаривали по телефону. Почти каждый день. Пользуясь вновь обретенным правом, я звонил ей с работы и позволял себе тешиться иллюзией, что вернулся в прошлое. Будто никогда никуда не уходил и просто хочу узнать, не надо ли что-то купить по дороге. Тата, похоже, понимала это и разговаривала со мной будничным, домашним, до боли родным голосом, однако было не похоже, что и она тоскует о старой жизни. Наоборот, иногда казалось: упивается собственным равнодушием. Что ж, если так, я это заслужил.

Меня постоянно тянуло домой, и при всякой возможности я заезжал туда, якобы к отцу с сыном, помочь по хозяйству, но на самом деле — к себе. Тому, который «Ваня и Туся». Нерасчлененный. Тата относилась к моим визитам спокойно, даже не без удовольствия, но временами в ее словах и жестах сквозило тщательно скрываемое нетерпение: когда же ты, наконец, уйдешь? Меня это расстраивало, но неизбывное ощущение своей вины не позволяло роптать; я постоянно чувствовал себя… рожденным ползать. Изредка, впрочем, в груди вскипал бунт: да простишь ты меня когда-нибудь или нет? Сколько еще перед тобой выслуживаться? Но, в сущности, я понимал: дело не в ней, а во мне. Я сам запрещал себе обрести покой. Отбывал наказание? Вероятно.

В какой-то момент до меня дошло, что я хожу в свой старый дом, как на кладбище или пепелище — вспоминать, плакать, улыбаться сквозь слезы. Словно в фантастическом фильме, я попадал в параллельный мир, где на моих глазах безмятежно и счастливо текла жизнь дорогих мне людей, когда-то и моя тоже, но мне в ней не было места, почему-то я стал невидим! А впрочем, какое кладбище, фильмы? Все куда проще: для них умер я, бестелесным призраком путаюсь под ногами, и максимум, что еще можно ощутить в моем присутствии — легкий, неприятный холодок.

Ужаснувшись, я покорно принял и это. Что мне оставалось?

Лео была недовольна, ревновала, боялась, что я вернусь к Тате, устраивала скандалы, рыдала. Я втайне наслаждался ее истериками: значит, я ей не так безразличен, как кажется. Значит, кому-то я все-таки нужен. Пожалуй, это одно и скрепляло наш союз. На все остальное, происходившее с нами, мы смотрели, словно из окна поезда. Каждый из своего купе.

Так, скучая и предаваясь невеселым размышлениям, мы проехали зиму и часть весны. А в середине апреля, когда природа, как водится, неожиданно, встрепенулась и принялась дразнить людей и зверей, и так же неожиданно я осознал: все, добрались. Конечная.

Я пригласил Тату погулять в Ботанический сад — как тысячу раз прежде, в старые добрые времена. Мы долго бродили, беседуя ни о чем; вокруг, пробуждаясь, бодро расправляли ветви наши многолетние знакомцы.

Когда разговоры иссякли, мы затихли, и молчание нас нисколько не тяготило. Нам давно не было так хорошо и уютно вместе.

Вечером, уже в темноте, я подвез ее к дому, и со мной что-то произошло. Я перестал бояться и очень просто сказал:

— Тата, давай попробуем снова жить вместе.

Она удивленно взглянула на меня. Помолчала. Ласково провела пальцами по моей руке.

Виновато улыбнулась.

И отрицательно помотала головой.

* * *

Лео, дожидаясь меня, сидела на кухне. Даже не вышла встретить.

Я принес ей нарциссы и положил на столе, рядом с чашкой недопитого чая.

— Давай все-таки поженимся. Хватит уже неопределенности, — чуть менее решительно, чем собирался, произнес я.

Лео, водившая пальцами по краю чашки, на минуту оцепенела. Потом впилась пристальным взглядом мне в глаза — и внезапно шваркнула чашку о стену.

Помолчала, рассматривая разлетевшиеся по полу осколки.

И, кивнув, страшным голосом процедила:

— Хватит.

На приворотах у человека все рушится, вспомнились вдруг слова Сани. Я горько усмехнулся: со мной высшие силы явно разобрались по-крупному. Не размениваясь на мелочи типа здоровья, работы и денег, они лишили меня всей судьбы целиком.

Я опустил голову, вышел из кухни и осторожно прикрыл за собой дверь.

Глава двадцать шестая

ТАТА

Я тысячу лет не звонила Сашке. Между тем, Умка рассказывала про нее интересные вещи — «пражскому роману» исполнилось уже несколько месяцев. А ведь он, по сути, завелся с моей легкой руки: не нашла бы Саня работу и не познакомилась с клиенткой, которая предложила ей съездить в Прагу, и не встретилась бы по дороге со своим, по словам Умки, потрясающе классным Максом. Я сама его еще не видела, но…

Раздался телефонный звонок. Эта телепатка, по обыкновению, в две минуты отловила мои мысли.

— Привет, пропащая! Как дела? Докладывай.

— Дела? Хорошо. Все в порядке.

— Как твои многочисленные козлики?

— Не преувеличивай, у меня их раз-два и обчелся. Лучше расскажи, как твой новый знакомый?

— Не такой уж и новый, мы почти полгода вместе.

— Вместе? Совсем?

— Когда Макс в Москве, да. Утверждает, что без моих пирожков жизни не мыслит. Все шуточки шутит. Но нам с ним, правда, очень хорошо. Хотя изредка Макс от моей астрологии чумеет и к себе на квартиру сваливает. А то, говорит, без даты рождения я — изгой на этом празднике жизни. На самом деле его тетки-клиентки раздражают. Да и в кухню не зайдешь, когда я гадаю. Опять исключительно на дому принимаю, до салона доползти времени нет: надо Максику семейное счастье обеспечивать.

— А сама-то ты? Счастлива?

— Промолчу — сглазить боюсь; все же карты его не знаю. Как у нас дело повернется, одному богу известно. Ну, и бабе Нюре, конечно; только я до нее с прошлого года никак не доберусь. Но пока жизнь просто супер! В начале лета, наверное, в Прагу поедем с Темкой, Макс очень зовет. Он вообще хочет меня к своему бизнесу привлечь… Татка, знаешь, я действительно жутко боюсь сглазить — слишком все гладко, поэтому давай закроем тему. Не обижайся, ладно?