Трудно было отрицать, что у меня на самом деле хорошая фигура. И вовсе не плоская — без бедер и груди — что вошло в моду. Именно такой фигурой обладала Анжела, которая начала следить за своим весом с семнадцати лет.

Я казалась себе крупной: у меня были красивые ноги, но мне приходилось покупать туфли шестого размера. Зато шея у меня была белой и гладкой — ну прямо как у Юноны! Я бросила на свое отражение последний взгляд, который был полон отвращения, и отвернулась.

— Надеюсь, Генри готов потратить довольно крупную сумму на мои туалеты, — сказала я. — Ему ничего другого не остается, если он хочет, чтобы я выглядела прилично, когда попаду в светское общество.

“А вдруг я потерплю неудачу? — подумала я. — Вдруг я опозорю Анжелу и Генри?” При этой мысли мне стало жутко. Вдруг через две недели они предложат мне возвращаться домой и скажут, что мне нет надобности ждать бала? Может, лучше не ездить, не рисковать и не подвергать себя унижению?

Я пыталась освободиться от этого страха, прекрасно сознавая, что он будет неотступно следовать за мной и наводить на меня ужас, не давая ни минуты покоя. Я понимала, что буду ночами лежать без сна и мучиться от обуревавших меня сомнений.

— Ты совершенно уверена, что Анжела хочет, чтобы я пожила с ними? — с ноткой отчаяния в голосе спросила я маму.

Удивленная моим отчаянием, она подняла на меня глаза.

— Конечно, — ответила она. — Слушай, что она пишет… — Мама надела очки и стала просматривать письмо. — … да, вот: “Ты знаешь, дорогая мама, как мне хотелось бы, чтобы рядом была Лин. Я буду заботиться о ней. Обещаю, что она прекрасно проведет время, поэтому не волнуйся за нее”.

— Как она добра! — с облегчением воскликнула я.

— Я напишу ей, что согласна, — сказала мама, — и что ты приедешь в понедельник поездом 2.45. Ты уверена, что в расписании все еще есть такой поезд?

— Абсолютно, — ответила я. — Но сегодня вечером я все равно съезжу на станцию и проверю.

Я направилась к двери. Когда я взялась за ручку, мама опять окликнула меня:

— Я дам тебе для этой поездки мое жемчужное ожерелье, Гвендолин. Надеюсь, ты будешь бережно обращаться с ним?

— О мама, благодарю тебя!

Тоненькая нитка жемчуга, которую она носила гораздо чаще, чем другие массивные фамильные драгоценности, представляла для нее особую ценность. Я знала, что это был подарок ее отца ко дню ее совершеннолетия. Жемчужины имели правильную форму и розоватый оттенок. Замок был отделан бриллиантами. Анжела надевала это ожерелье на свой первый бал. Теперь настала моя очередь.

Я всегда любила украшения. В детстве я часто пробиралась в комнату матери, когда та спускалась в столовую, и исследовала содержимое ларца с драгоценностями, который мама оставляла на туалетном столике. Я примеряла тяжелые бриллиантовые кольца, нацепляла на руки браслеты. Однажды меня застали за этим занятием — папа вернулся за какой-то вещью, которая срочно понадобилась маме. От страха я не могла шевельнуться, только смотрела на него расширенными от ужаса глазами, а бриллианты сверкали у меня на пальцах и на шее. Но папа, рассмеявшись, назвал меня павлином, взял на руки и понес вниз показывать маме. Она тоже рассмеялась — в тот момент у нее сидели гости, — но на следующее утро она сказала мне, что я должна быть очень осторожной, что драгоценности — это своего рода символ веры, который передается из поколения в поколение. Когда-нибудь они перейдут к жене Дэвида.

Мне казалось странным, что, в то время когда Мейсфилд со всеми фамильными сокровищами, картинами и гобеленами, которые были скорее национальным достоянием, и мамиными драгоценностями стоит тысячи и тысячи фунтов, у нас совершенно нет наличных денег. Когда я вспоминаю деревенских девушек, которых нам приходилось долго обучать, прежде чем нанять в качестве горничных, — все эти девушки с огрубевшими руками горели желанием работать, но только немногие из них были способны содержать дом в чистоте; когда я вспоминаю, какие блюда нам подавали за столом, — тонкие постные котлеты на тяжелых серебряных тарелках с фамильным гербом, которые полировал старый Грейсон, служивший у отца более пятидесяти лет, — мне хочется смеяться и плакать одновременно. Конюшни пусты, сад пришел в запустение, так как один-единственный садовник не справляется с таким огромным объемом работ. Фруктовый сад сдан в аренду местному фермеру, который нам же продает наши же овощи и фрукты, причем по довольно высоким ценам. И самое ужасное заключается в том, что только женитьба Дэвида на богатой невесте сможет спасти наше поместье от полного разрушения.

Естественно, никто никогда не говорил об этом вслух — родители сразу же осудили бы подобные речи, назвав их пошлыми, — однако все думали об одном и том же. Не сомневаюсь, что и у Дэвида появлялись такие мысли. После смерти отца все заботы по содержанию поместья лягут на него, и вряд ли ему удастся держать хотя бы двух горничных и старого Грейсона, если он не добудет где-нибудь деньги. Возможно, Дэвиду повезет, и в Индии он встретит наследницу больших капиталов, — надеюсь, ему, как и Анжеле, тоже улыбнется удача. Если же нет, Мейсфилду наступит конец. Думаю, что тогда его продадут в качестве помещения для школы. И Дэвид постарается втиснуть все картины, гобелены и фамильное серебро, которое потом должно перейти к его сыну, в маленькую виллу в Олдершоте или в крохотную современную квартирку в Лондоне.

Именно мой отъезд заставил меня понять, как много значит для меня Мейсфилд.

Все дни перед отъездом я находилась в страшном возбуждении. Я не могла ни на чем сосредоточиться, я забросила все свои обязанности, которые уже превратились в такую неотъемлемую часть моего существа, что я могла бы выполнять их с закрытыми глазами.

Благотворительная распродажа, которая должна была собрать деньги для покрытия долгов церкви, как всегда вызвала широкий отклик общественности, но потерпела полный финансовый крах. Нам удалось наскрести всего пятнадцать фунтов, в то время как мы рассчитывали не менее чем на тридцать. Однако на распродажу собрались люди со всей округи. Ими двигало желание посплетничать и выпить чаю. Впервые в жизни я привлекла к себе чье-то внимание.

— Я слышал, что ты собираешься в Лондон, — так говорил мне каждый, с кем я здоровалась. Нет смысла лишний раз упоминать о том, что к моменту распродажи новость о моем отъезде успела облететь всю округу. И каждый добавлял: — Мы будем скучать по тебе, Лин, но дворцовый бал без тебя — это совсем не то.

Мне льстило внимание окружающих. Я привыкла всегда находиться в тени моих родителей, и сейчас меня крайне изумляло, что меня вообще замечают и что для людей имеет какое-то значение, здесь я или нет.

Наконец настал день, когда нужно было прощаться с викарием. Я отправилась к нему в воскресенье после чая. В тот день у нас в доме побывало очень много знакомых, которые нежданно-негаданно заезжали проведать мою маму, и у меня просто не было возможности выбраться из дома раньше. Я подошла к церкви, когда уже начали звонить к вечерне.

Я не стала заходить внутрь, а направилась прямо в сад, где, как мне было известно, имел обыкновение прогуливаться викарий, готовясь к проповеди.

— Я пришла попрощаться, — сказала я.

Он взял мои руки в свои.

— Лин, дорогая моя, — проговорил он. — Надеюсь, ты найдешь свое счастье и вернешься к нам целой и невредимой.

— Вы говорите так, будто я уезжаю в длительное путешествие, — заметила я. — Хотя у меня такое же ощущение. Все кажется странным и немного пугающим.

— Естественно, — согласился он. — Здесь у тебя была спокойная и размеренная жизнь. Но мне кажется, что тебе нечего бояться. Как ни странно, но человек быстро привыкает ко всему новому.

— Мне очень хотелось куда-нибудь поехать, — призналась я, — но теперь мне страшно — может, я боюсь, как бы какая-то неожиданность не помешала мне.

— Я приду на станцию проводить тебя, — пообещал викарий, — я хочу удостовериться, что ты благополучно уехала и ничто не помешало тебе.

— Придете? — переспросила я. — Этим вы доставите мне огромное удовольствие. Мне будет так одиноко — вы ведь знаете, что мама не сможет проводить меня, а у папы в два часа собрание в Охотничьем клубе.

— Обещаю, что провожу тебя. Да благословит тебя Господь, детка.

Удар колокола возвестил, что до начала службы осталось пять минут. Викарий собрал книги и направился к калитке в стене, которая разделяла сад и церковный двор. Он помахал мне на прощание и скрылся.

Я села на деревянную скамейку и оглядела сад. Как же он был мне дорог! Вот альпийская горка, которую я начала собирать почти десять лет назад; а вот пень, оставшийся после сваленного ураганом дерева; вот пруд, который рыли почти полгода и который оказался неудачным, так как вода не вытекала из него и зарастала, — все вокруг было знакомым и родным. Но сейчас я взглянула на это как на часть самой себя.

Вот на том месте, где сейчас начинали цвести люпины, я услышала рассказ о взятии Квебека. Викарий так живо описывал раздражительного, неистового, нетерпеливого и гениального Вулфа, что я видела его перед собой как живого. А когда мы делали шпалеру для жимолости, викарий перенес меня в Индию. В другой раз мы сидели с ним в беседке и читали Браунинга, а на этой скамье, где я сейчас сижу, я начала “Чайльд Гарольда” и успела закончить его за то время, что викарий косил траву. Да, стена из красного кирпича огораживала не только сад, но и место, где я получила свое образование.

Просидев так еще немного, я встала и медленно направилась в библиотеку. Я переводила взгляд с одной полки на другую. За книгами никто не ухаживал, так как у девушки, которая раз в неделю приходила убирать дом викария, не хватало на это времени.

У меня возникло желание взять какую-нибудь книгу с собой в Лондон, книгу, которая помогла бы мне спрятаться от шума и веселья. Я открыла сначала одну книгу, потом другую. Какую же выбрать? Я знала почти все книги в библиотеке. Они были моими друзьями, самыми настоящими друзьями, которых мне приходилось покидать.

Я услышала, как хлопнула дверь, и в холле раздался голос. Мне ни с кем не хотелось встречаться, даже с девушкой, с которой мы долгие годы вместе делали уроки. Я схватила первую попавшуюся книгу и, выйдя через стеклянную дверь в сад, направилась к дому.

Глава 3

Дом Анжелы произвел на меня ошеломляющее впечатление. Я, естественно, ожидала увидеть нечто роскошное и грандиозное, но то, что предстало моему взору, превзошло все мои ожидания. Генри, должно быть, нанял самых дорогих в Лондоне декораторов, которые вложили все свое мастерство в отделку дома. Стены украшали гобелены, комнаты были обставлены подобранной с большим вкусом мебелью, везде висели портреты, изображавшие предков самых знаменитых людей, но, к сожалению, не Генри. В холле стояли скульптуры известных мастеров, с потолков свешивались хрустальные люстры с настоящими свечами, которые меняли ежедневно. Неудивительно, что я лишилась дара речи, когда, перешагнув порог дома, увидела его великолепное убранство.

К счастью, меня встречало всего несколько человек: лежавшая на диване Анжела, как всегда, представлявшая собой картинку из модного журнала; Генри, стоявший у камина, который утопал в экзотических цветах, — ведь было лето; и восседавшая в кресле мать Генри, госпожа Эрнест Уотсон, которая показалась мне слишком молодой, чтобы быть его матерью.

Однако я вскоре обнаружила, что это всего-навсего иллюзия. Вся госпожа Уотсон была искусственной. Единственным, что принадлежало лично ей, являлась ее фигура. Все остальное — волосы, зубы, кожа лица — было куплено. При вечернем освещении она выглядела лет на сорок, но при дневном свете это впечатление сразу же рассеивалось.

Я поцеловала Анжелу и пожала руку Генри, и тут госпожа Уотсон воскликнула:

— Боже мой, Анжела, и я не представляла, что твоя сестра превратилась в красавицу! Тебе не придется долго опекать ее.

Ее замечание разрушило неловкость, столь характерную для первых минут встречи.

— Подождите, пока я приодену ее! — ответила Анжела, с нежностью глядя на меня. — Я уже договорилась и с парикмахером, и с портным, — только Богу известно, с кем я только не договорилась. Завтра утром мы с ней славно проведем время. Генри упадет в обморок, когда увидит счета, однако всем нам вид Лин доставит истинное наслаждение.

— Спасибо, — смущенно проговорила я, благодарно улыбнувшись Генри.

Он похлопал меня по плечу точно так же, как когда я была маленькой девочкой.

— Все в порядке, не беспокойся, — сказал он. — Взялся за гуж, не говори, что не дюж. Ты заслуживаешь того, чтобы немного поразвлечься, и я рад, что Анжеле теперь будет кого брать с собой, — в последнее время ей часто приходилось выезжать одной.