Екатерина не удержалась и взяла дочь на руки. Мария, па редкость спокойный ребенок, безмятежно оглядела мать.

– Я не сомневаюсь, что она вырастет очень мудрой, – заметила Екатерина.

– Да, безусловно, в малышке уже заметна склонность к раздумьям, – ответила Маргарита и взяла из колыбели дочь. Две матери устроились на скамеечке у окна, каждая – со своим ребенком на коленях.

Маргарита попросила Екатерину рассказать о крестинах Марии, и та была вне себя от счастья, вспоминая эту церемонию. Она поведала, как дорогу от дворца до источника в церкви Серых братьев Гринвича устлали коврами, как крестными матерями выбрали принцессу Екатерину Плантагенет и герцогиню Норфолк; как ребенка несла графиня Солсбери, а герцоги Норфолк и Суффолк шли по обе стороны от нее; и сам кардинал Вулси стал крестным отцом.

Маргарита слушала и восклицала:

– Как все это отличается от того, что было у моей маленькой Маргариты в Харботтле!

И когда они так беседовали, в детскую вошел Генрих, облаченный в зеленый бархат, усыпанный драгоценными камнями. Король жизнерадостно приветствовал обеих женщин:

– Ха! Материнский совет, э? И какие хорошенькие детки!

Он взял Марию у матери и стал покачивать ее па руке, с улыбкой глядя в глаза, что разглядывали его так же невозмутимо, как и Екатерину.

– Какой умный ребенок! – воскликнул Генрих. – Она узнала своего отца.

Екатерина нежно улыбнулась обоим.

– Вы должны хотя бы взглянуть на мою маленькую Маргариту, – сказала Генриху сестра.

Король подошел поближе и взглянул сверху вниз на ребенка у нее в руках.

– Красивая девочка, – признал он и дотронулся пальцем до щечки маленькой Маргариты. – Надеюсь, она узнала своего дядю!

Немного походив по комнате, Генрих остановился у окна.

– Как вам не повезло с сыном, Маргарита, – буркнул он.

Лицо Маргариты затуманилось, и Екатерина с тревогой следила за ней. Она попросила бы Генриха не говорить об этом, если бы только посмела.

Генрих помрачнел:

– А все этот негодяй Олбани! Богом клянусь, мне доставит удовольствие отправить его обратно во Францию!

– Именно это и произойдет, как я надеюсь, – отвечала Маргарита. – Тогда я смогу вернуться, получить обратно регентство и опеку над Яковом, забыть прошлые беды и опять чувствовать себя счастливой.

– Маргарита, вы и так счастливы – у вас есть сын!

Нижняя губа короля воинственно выдвинулась вперед, и лицо неожиданно стало угрюмым.

– Да, я очень горжусь своим маленьким Яковом. И очень хотела бы, чтобы вы его увидели, Генрих. Знаете, кого он больше всего напоминает?

– Кого? – требовательно осведомился король.

– Вас!

– Неужели? – Угрюмость мигом исчезла, и лицо монарха вновь засияло. – Какого цвета у него волосы?

– Темно-золотые. Румяное личико. Голубые глаза. Те, кто видел вас, всегда говорят: «Как он похож на своего дядю!»

Генрих хлопнул себя по бедру, затянутому в бархат:

– Расскажите-ка мне еще об этом маленьком короле! Он умный? Веселый?

– Разве я не сказала, что Яков похож на вас? И не только внешне, уверяю! Я думаю, когда он вырастет, будет точь-в-точь как вы.

– Будем надеяться, что так и выйдет, – с любовью сказала Екатерина.

Генрих нежно взглянул на нее, но у него всегда очень резко менялось настроение. Маргарита видела, что брат опять думает: «Почему у других есть сыновья, а мне в этом отказано?»


Был солнечный день, и в Гринвиче толпы народа собрались посмотреть на турнир.

Маргарита сидела рядом с сестрой и невесткой на возвышении, устроенном для них. Это было великолепное зрелище: дамы ярко одеты, и Маргарита втайне ликовала, что выглядит ничуть не хуже любой из них. Ее платье было столь же броской расцветки, как у Марии, и не менее дорогое, чем Екатеринино. Последней, конечно, не хватало умения блеснуть, столь развитого у Маргариты, Марии и Генриха; где бы ни появлялись эти трое, великолепие нарядов немедленно выдавало, кто они такие, даже если их не знали в лицо.

Балкон был изысканно украшен их символами: маргаритка – для Маргариты, ноготки – для Марии, гранат – для Екатерины; но доминировала над всеми роза Англии – личная эмблема Генриха.

Крики толпы, теплый солнечный свет, рыцари в блистающих доспехах – все это возбуждало и поднимало настроение. Турнир – славное событие, и Маргарите льстило, что таковой устроен в ее честь.

Взгляд Марии не отрывался от высокой фигуры одного из участников турнира.

– Суффолк мог бы победить всех, если бы только захотел, – шепнула она Маргарите.

– Тогда почему он этого не хочет? – поинтересовалась королева Шотландии.

– Вас не было тут чересчур долго. Естественно, ни один рыцарь не может сиять ярче, чем кое-кто. Вчера вечером я сказала ему: «Если вы меня любите, будьте осторожны на турнире». – «Как? – ответил он. – Неужели вы опасаетесь, что какой-нибудь слишком проворный рыцарь убьет меня?» – «Нет! – воскликнула я. – Это бы еще полбеды, я боюсь, как бы вы не затмили короля».

– Значит, Генрих, как и прежде, любит всегда быть победителем?

Мария громко расхохоталась:

– Неприятности возникли бы у любого, кто посмел бы выказать себя более отважным рыцарем. И знаете, мы с Чарльзом все еще несем наказание за вольность. К примеру, должны выплатить Генриху мое приданое. И приходится вести себя тише воды. Помните об этом, Маргарита. Если вы чего-то хотите от Генриха, – а я полагаю, вам нужна его помощь, чтобы вернуть свое королевство, – ни на миг не упускайте из виду: в любом месте он неизменно и всегда должен удерживать превосходство. Запомните это настолько твердо, чтобы уверовать всерьез, и Генрих станет вашим другом.

– Как вы можете так говорить о нашем брате?

– Да ведь я его сестра и очень хорошо своего брата знаю. Я люблю Генриха, и он меня любит, но я изучила его лучше, чем он меня, по правде сказать, даже лучше, чем наш брат сумел постигнуть собственную персону.

Маргарита задумчиво следила за фигурами в латах, выезжающими на турнирное поле. Мария сказала чистую правду, и женщине разумной следовало запомнить это.

– Кто этот необъятный рыцарь, что сейчас выезжает на поле?

– Сэр Уильям Кингстон. Его ни с кем не спутаешь из-за габаритов.

– Ну, думаю, такого молодца никто не ссадит с коня.

– Как знать? – мудро ответила Мария. Теперь все внимание толпы сосредоточилось на двух рослых рыцарях в плащах, расшитых золотыми цветами жимолости, ибо, судя по всему, с кем бы эти рыцари ни сражались, они всегда выходили победителями.

Маргарита заметила, что Мария ни на минуту не сводит с них блестящих глаз, и, наклонившись к сестре, услышала, как та шепчет: «Будь осторожней, Чарльз… Будь хорош… так хорош, чтобы все об этом говорили… а потом стань чуточку похуже». Маргарита подумала: видно, жизнь во Франции изменила Марию, сделав из нее циника. Или это влияние молодого Франциска? Маргарита была склонна считать, что это вполне возможно.

Мария возбужденно кричала:

– Смотрите, Кингстон на поле! И с ним высокий рыцарь… Кингстон падает… вместе с лошадью и всем прочим. В первый раз вижу, чтобы его так свалили!

Молодая женщина откинулась на спинку расшитого ноготками кресла и негромко захихикала.


В большом зале собрались рыцари.

Королева Екатерина сидела на троне с Марией по одну руку и Маргаритой – по другую. Рыцари выходили вперед по очереди и склонялись перед ней.

В зал вошел тот, на кого обратились все взоры, поскольку именно этот рыцарь уложил сэра Уильяма Кингстона вместе с лошадью, и сей невероятный подвиг до сих пор обсуждали.

– Теперь, – сказала Екатерина, – мы должны узнать имя неведомого героя, а потому пусть он снимет шлем. – Королева обратилась к рыцарю: – Сэр, мы хотели бы поговорить с вами и высказать, как восхищены вашей отвагой. Это был смелый и мастерский удар. Я сомневаюсь, что когда-либо прежде видела на турнирах подобное умение.

Мария тоже заговорила, и в ее голосе Маргарите почудилось скрытое лукавство:

– Клянусь, сам король пожелает бросить вам вызов, сэр рыцарь, ибо он гордится званием непревзойденного мастера турниров.

Рыцарь вышел вперед, склонился перед королевой, и, когда шлем был снят, все увидели раскрасневшееся и веселое лицо Генриха.

– Значит, я обманул вас, э? Вас, Кэйт, и вас, Мария, и вас, Маргарита! Ну, вы долго были в дальних краях, а вот Кэйт и Мария… думается мне, они могли бы и узнать своего короля.

Екатерина поспешно сказала:

– Да, теперь, узнав правду, мы удивлены, что не догадались, поскольку никогда не видели подобного мастерства ни у кого, кроме как у вашего величества.

– Так вы высокого мнения о моем мастерстве, э?

– И моя величайшая радость за все время турнира, – продолжала Екатерина, – узнать, что победителем стал мой король.

– Ладно-ладно, это было сделано в вашу честь! Такой маскарад разыгрывался уже много раз и будет повторяться снова и снова.

Генрих был в приподнятом настроении. На пиру король много пил, и его голос перекрывал другие. Он распорядился позвать музыкантов, сам играл на лютне, а один из певцов исполнил песню его сочинения.

«Как Генрих любит жизнь! – думала Маргарита. – Как он счастлив! Насколько его судьба отлична от моей. И все же у короля пет того, чего он больше всего жаждет; у меня, хоть сейчас мы и в разлуке, все-таки есть мой маленький Яков. И пускай малыш в Стирлинге, а я в Гринвиче, он остается моим любимым сыном».


Пришло лето, и Маргарита забеспокоилась, хотя никогда не могла насытиться весельем и постоянные развлечения при дворе брата приводили ее в восторг. Королева скучала по Ангусу и думала, что, присоединись муж к ней в Англии, она простила бы ему предательство. Маргарита жаждала увидеть маленького Якова и частенько напоминала себе, что приехала ко двору Генриха вовсе не затем, чтобы тратить время на удовольствия.

Генрих, как она выяснила, отнюдь не стремился к дружбе с Шотландией, прекрасно зная, что, пока Олбани остается регентом, эта страна будет верным союзником Франции. Генрих ненавидел Франциска не меньше прежнего, ревнуя к его воинской славе, а равно – к приключениям дома и за границей. Король Англии досадливо сжимал в «куриную гузку» рот при всяком упоминании о любовных подвигах француза и частенько говорил, будто не верит, что Господь способен долго благоволить подобному человеку.

Генрих ныне искал дружбы императора Максимилиана, полагая, что, объединясь, они смогут воспрепятствовать тщеславным планам Франциска править всей Европой.

Однако английскому королю очень хотелось лишить Олбани регентства, и он писал шотландскому парламенту, что ему не нравится видеть своего племянника в постоянной опасности, и, если королю будет причинен вред – как это, к сожалению, случилось с его младшим братом, – все подозрения падут на Олбани. Следовательно, его надо срочно отослать обратно во Францию.

Ответ парламента, гласивший, что король пребывает в добром здравии и отнюдь не подвергается опасности, а Совет вовсе не намерен сместить Олбани, привел Генриха в бешенство.

Но Олбани, более всего желавший сохранить мир, написал Генриху, что надеется, получив дозволение, приехать в Англию убедить Генриха в полном отсутствии дурных намерений.

Получив это послание, король пришел в покои Маргариты дворца Гринвич и показал письмо сестре.

– Ха! – воскликнул он. – Если этот малый приедет сюда, он окажется у нас в руках. Тогда я сумею заставить его подчиниться моей воле.

– Думаете, что король Франции это допустит, Генрих?

– Франциск! – выплюнул Генрих, и румянец на его щеках расцвел еще ярче. Ни одно имя во всем христианском мире так его не раздражало. – Нет, сестра, – продолжал король, и его зловещий взгляд встревожил Маргариту, учитывая, как много она надеялась здесь получить, – я не считаюсь с желаниями короля Франции и объясню своему лорду-кардиналу, как следует обращаться с мастером Олбани, как только его нога ступит в пределы моего королевства.

– Вы поступите со свойственной вам мудростью, Генрих, – ответила Маргарита, – но я не думаю, что, хорошенько все обдумав, Олбани приедет к вашему двору. Он проницателен и не глуп.

– Я облеку приглашение в медовые слова, – хмыкнул Генрих.

Маргарита оказалась права: Олбани не поехал в Англию, а отправил посланца, некоего Франсуа де Ладайета, каковой пообещал, что, вернувшись в Шотландию, Маргарита получит обратно свое приданое, а ее муж Ангус и его клан сохранят все привилегии шотландских подданных при условии, что не станут бунтовать против властей.

«Условия вполне справедливы», – подумала Маргарита. За этот долгий год она истосковалась по Шотландии, хотела повидать сына и Ангуса. Королева несколько запуталась в отношениях с мужем и, хотя думала о нем без особого тепла, считала необходимым вновь побыть рядом, чтобы разобраться в собственных чувствах. А кроме того, был еще Олбани. Маргарита убеждала себя, что ненавидит регента, но часто думала о нем, желая встретиться лицом к лицу. Стоило упомянуть имя Олбани, как она разражалась проклятиями, называя его убийцей своего сына, но в глубине души сама этому не верила.