Шерри Джонс - Четыре сестры-королевы

– Смерть монархии! – кричат всадники. – Смерть убийцам Симона де Монфора!

Брошенное яйцо попадает в Элеонору, желток расползается по темно-синему платью. Генрих кричит, когда другое яйцо попадает ему в висок.

– Давай поймаем их! – слышит она крик Амо.

Элеонора резко оборачивается:

– Нет!

Как они не видят, что сражения порождают только новые сражения, что убийства ведут только к новым убийствам?

– Я запрещаю вам нападать на них, – говорит она.

Эдуард бросает на нее мрачный взгляд, но его товарищи вкладывают мечи в ножны. Кони мчатся мимо, юные всадники с хохотом и насмешками скрываются в лесу.

– Зачем вы остановили их? – спрашивает ее невестка Элеанора Кастильская. – Вас не задевает, что над нами насмехаются?

– Такие юнцы? Нет.

Жена Эдуарда надувает губки в явном несогласии – она часто делает такое лицо в присутствии Элеоноры.

– Молодые бездельники проводят свое время в заговорах и проказах. Наверняка Эдуард рассказывал тебе о собственных бесчинствах в молодые годы.

– Это было давно. С тех пор Англия изменилась. Нашим подданным нужно спокойствие.

Нашим подданным?

– Вот я и пытаюсь дать им спокойствие.

– Глядя сквозь пальцы на такие инциденты? От этого мы выглядим слабыми.

– Отказ сражаться требует больше силы, чем нападение на всякого молокососа, размахивающего мечом.

– Народу нужен сильный правитель. Потому они поддержали Симона де Монфора.

– Ах, потому ли?

В последнее время Элеанора Кастильская напоминает почуявшую зайца гончую. Она уже томится по королевской власти.

У Беркхамстедского замка, размахивая руками, к ним через лужайку бегут какие-то люди. Ричард нагнулся в седле и о чем-то говорит с ними, а потом пришпоривает коня в галоп.

Эдуард со своими рыцарями скачет следом. Элеонора тоже пускается через лужайку мимо château, мимо обманчивых теней, с твердым намерением остановить схватку, невзирая на призывы Генриха вернуться к нему. Вслед за рыцарями она достигает каменного дома за замком, соскакивает с коня и спешит за ними.

– Матушка! Ради бога, уйди отсюда, – говорит Эдуард, но уже поздно: Элеонора видит висящего на стропилах человека, его выпученные глаза, посиневшее лицо. К ее горлу подкатывает желчь, но она не может отвести взора. Эдуард бледен. Он с товарищами придерживает тело, а Амо, забравшись под крышу, перерезает веревку.

– Почему, Господи? – Ричард сидит на полу и рвет на себе волосы. – Зачем ты взял моего человека именно сегодня, из всех дней? Разве не достаточно ты наказал меня смертью сына?

Элеонора склоняется над ним, берет за локоть, осторожно помогает встать. Потом ведет к стулу и садится рядом, гладит его руку, пытаясь утешить.

– Кто это был? – спрашивает она.

– Авраам, – отвечает он, всхлипывая. Его еврей, много лет назад убивший свою жену. – Мой самый верный слуга. Мой самый надежный друг. – Он начинает рыдать. – Боже милостивый, почему ты просто не взял меня?

Эдуард протягивает пергамент, скрепленный восковой печатью Ричарда и с чернильной надписью, указывающей, что свиток предназначен ему. Ричард дрожащими руками разворачивает. Он читает, и по лицу его, как облака, проплывают разные чувства: печаль, недоверие, гнев.

– Будь он проклят! – бормочет он, бросая письмо. Элеонора подбирает свиток. – Черт бы побрал душу этого еврейского ублюдка, чтобы вечно горела в самом жарком огне.

– Дай мне посмотреть, матушка. – Эдуард протягивает руку, но королева не подчиняется приказам сына, пока он не стал королем, а возможно, не будет повиноваться ему и потом. Она сама разворачивает свиток и читает про себя:

«Вы никогда не простите меня. Как и я не прощаю себя – вот почему я должен покинуть этот мир. Я убил невинную женщину. Не мою прекрасную Флорию – которую вы тоже любили, мой господин, да, я знаю. Хотя в ее смерти обвинили меня, это не я ее убил. И все же я убийца и потому должен умереть».

Читая, она наконец узнает обстоятельства смерти еврейки Флории шестнадцать лет назад. Она читает, как молодой слуга Авраама Самуил пришел к нему, когда тот считал свои монеты, и его глаза были наполнены ужасом, отчего Авраам бросился через луг в свой дом. Там на полу он нашел жену, кровь лужей растеклась из-под ее затылка, и рядом лежала большая шахматная фигура – «королева, мой господин, из набора, который я подарил вам» – вся в окровавленных волосах. «Самуил сказал мне о ссоре между Флорией и леди Санчей, которую услышал всего за несколько мгновений до того». Авраам послал Самуила за его отцом Иосифом, но тут появилась Санча и стала звать Ричарда.

«Как жестоко с ее стороны, подумал я, обвинять меня в своем преступлении, убить мою Флорию, а потом позволить заключить меня в лондонский Тауэр, где я подписал ложное признание, которым оклеветал собственную расу. Если бы не вы, мой господин, меня бы повесили. Вы спасли мне жизнь, отчего мое преступление против вас стало еще более вопиющим.

Это я убил вашу жену, леди Санчу, добавив яд в ее вино».

– Санча! – Слова расплываются в глазах. Слеза капает на письмо, размазывая свежие чернила.

«Я убил ее в отмщение, как сделал бы любой, и я больше никогда не думал о ней. Око за око, зуб за зуб. Но сегодня ко мне пришел Самуил. Его отец умирает, и Самуил винит в этом себя. “Это пятно на моей совести, – сказал он мне. – Я должен покаяться в грехе, иначе Бог убьет моего отца”».

Это Самуил убил Флорию, он сознался в этом, убил в порыве страсти. Он признался ей в любви (увы, кто не любил ее?), а она отвергла его, сказав, что она замужняя и порядочная женщина. И он удовлетворился тем, что стал шпионить за ней. Однажды он подсмотрел, как она обнималась с лордом Ричардом в саду. Тогда он убежал, чтобы не видеть ужасной сцены, и столкнулся с сестрой леди Санчи Беатрисой, которая тоже видела их. Флория – распутница, сказала она ему, и разбила много сердец в Беркхамстеде.

Увидев муки Самуила, Беатриса стала подливать масла в огонь. Флория насмехалась над ним, поведала она, всем рассказала, как он плакал от любви к ней. Раззадорив его, она стала подстрекать его убить Флорию.

Парень отказывался, говорил, что всю жизнь будет мучиться чувством вины и стыда за такое деяние. «Возможно, это облегчит твою боль», – сказала Беатриса и дала мешочек серебряных монет – столько денег он никогда не видел.

И все же он колебался. Он провел много дней и ночей, в муках подглядывая за своей любимой из-за забора у переднего окна. А однажды до него донеслись изнутри крики Флории и Санчи. Он услышал, что Флория носит ребенка Ричарда, и его ум помутился от ярости. Когда Санча попыталась уйти, Флория вцепилась в нее. Санча швырнула ее на пол и убежала, и Самуил увидел возможность отомстить. Он набросился на Флорию и ударил первым, что попалось под руку, – шахматной фигурой, лежавшей на полу рядом. Авраам простил парня, зная, что он пострадал от женского коварства. И Ричарда он тоже давно простил. «Будучи стариком и не в состоянии доставлять жене радость, я отводил глаза, когда видел вас вместе. Но женщины – ревнивые создания и очень хитрые. Если бы вместо невинной Санчи я убил леди Беатрису! Надеюсь, вы найдете в сердце милосердие, чтобы когда-нибудь простить меня за это желание».

Дочитав, Элеонора бросает пергамент в огонь, пока никто не узнал скандальной правды про Ричарда (Роман с еврейкой! Его имя было бы вовек не отмыть!) и страшном злодействе Беатрисы. Эдуард с сердитым видом – его обычное выражение лица по отношению к ней в эти дни – протягивает руку к камину.

– Пусть горит, – говорит она.

– Я узнаю, что там написано. – Он тянется к документу.

– Я еще королева и к тому же твоя мать, и я говорю: пусть горит.

Он выпячивает челюсть и касается края пергамента, словно собираясь вытащить из огня. Элеонора бьет его по руке и треплет за уши – как он смеет дерзить, да еще перед всеми! – но тут вмешивается Ричард:

– Твоя мать права, Эдуард. Пусть горит. Признание Авраама имеет значение только для меня.

– Но матушка прочла его.

– Да, прочла, – подтверждает она.

– Как наследник трона…

– Который пока что принадлежит мне и твоему отцу. Я пока что королева. И говорю тебе: пусть горит.

Его друзья, положив тело Авраама на стол, собираются вокруг. Амо складывает покойному руки на груди, закрывает лицо. Роджер Лейбурн глупо ухмыляется, а лузиньянские кузены настороженно смотрят на Элеонору, словно боясь, что она нападет на своего сына.

– Пора возвращаться в Лондон, – говорит Ричард. – Не хочу, чтобы Эдуард узнал о моем неблагоразумии.

– Мне кажется, как раз сейчас ты за него расплачиваешься.

– Да. – Слеза скатывается по его щеке.

– Я и не представляла, что Беатриса способна на такую низость.

– Это с моей стороны низость. Я тоже винил Санчу в смерти Флории. И мучил ее за это до конца дней. А Беатриса только защищала сестру от бесчестья – и, возможно, от развода.

– Многие мужчины имеют любовниц. Но, как правило, не женятся на них и не разводятся с женами. Особенно когда любовница – еврейка.

– Да, но если бы Флория родила мне ребенка, об этом наверняка распространился бы слух. Что бы сказали твои дядюшки?

В частности, дядя Томас настоял бы на расторжении брака с Санчей. Она каждую неделю исповедовалась в своем грехе, что вышла за Ричарда, хотя обещала себя Иисусу. Как бы этот развод – и лишение детей наследства – повлияли на нее? Позор бы покрыл всю семью. И все же – задумать убийство и нанять простака совершить его…

– Не знаю, почему я была так потрясена, – говорит Элеонора Генриху ночью, лежа в постели. – Беатриса никогда не была похожа на всех нас. Она жила по своим правилам.

– Для меня это звучит так, будто она выполняла самое главное правило из всех.

– Какое же, дорогой? – Она целует мужа в щеку, радуясь, что его не отлучили от церкви, и благодаря судьбу за то, что она рядом с ним, любит его и любима.

– «Семья прежде всего». – Он с нежностью улыбается. – Ты забыла? Или теперь есть другое правило, важнее?

Позже, когда храп Генриха мягкими переливами заполняет темноту, Элеонора лежит и думает о сестре. Мы никогда не знали тебя, Беатриса. Самая младшая и полная амбиций, – или так они думали, – она никогда не казалась одной из них. Но в то время как они забывали о ней, она никогда не забывала о них – или о том, что они ее сестры. Маргарита рассказала, как Беатриса спасла ее от жизненного краха, а Элеонору – от мятежа. Но никто из них ничем ей не помог.

Париж, 1271 год

Возраст – 50 лет

Она медленно озирается. Все вокруг лежат в своих украшенных драгоценностями гробах: Людовик, Изабелла с мужем, Тибо, Тристан. Перед ней стоит Филипп – неожиданно он оказывается мужчиной в королевских одеждах и с модным пятнышком волос под нижней губой. Ей хочется поплевать на палец и вытереть эту кляксу.

– Они умерли с честью, – говорит он своим новым мужским голосом. Говорит так, будто ему больно. Она поворачивается к нему, но медленно.

– С честью? Утонуть в луже блевотины и дерьма? Я видела твоего отца с этой болезнью много раз. Он беспомощнее ребенка. – Она смотрит на его гроб. Просила же его не брать с собой детей. – Был беспомощнее.

Они высадились в Тунисе, вдали от Святой земли, во время удушающей июльской жары. С незначительными силами, Людовику не удалось взять столицу, и им пришлось ждать Карла с обещанными сицилийскими войсками. И они стали ждать. Больше месяца стояли лагерем у Карфагена, у его стен, терпя палящее солнце, мух и жажду. Вскоре начали пить из грязного пруда – это была единственная вода, которую удалось найти. И почти сразу все заболели.

– Он умер, служа Богу, – говорит Филипп.

– В таком случае Бог должен съежиться от стыда.

Спина Филиппа деревенеет:

– Мама, ты богохульствуешь!

– Ты думаешь, Бог хотел этого? – она указывает на гробы. – И не только этого, но еще сотен и тысяч смертей. Поверь мне, сынок, Господь не затеял бы этого похода так бездарно и не завершил так трагично. – Ее взгляд падает на гроб дочери. Изабелла, любимица отца, такая набожная, что без молитвы не могла выбрать, какое надеть платье. – Но твой отец не посоветовался с Богом. Он был слишком тщеславен для этого.

Филипп вздрагивает:

– Не говори плохо о моем отце!

Она смеется:

– Еще один Капет боится правды? Не живи иллюзиями, как Людовик, а то умрешь так же напрасно.

– Ты забываешь, что мы теперь король Франции. И мы запрещаем тебе говорить о нас неуважительно.

Маргарита закрывает глаза, чтобы сын не увидел, что она их закатила. Как это она родила такого зануду?

– Почему в Тунисе, Филипп? Я думала, они отплыли в Акру.

– Это предложил дядя Карл. Он сказал папе, что тунисский эмир настроен дружелюбно к христианству. Папа надеялся обратить его, а потом объединить свои войска с его и монгольскими, чтобы напасть на Египет.