— В парнях, которыми мы увлекаемся, есть что-то такое, с чем мы не можем справиться, — задумчиво говорю я Сэм, наблюдая, как один из парней бежит по траве, и чуть не падает в фонтан в погоне за фрисби. — Может быть, если мы попытаемся дать фаготу еще один шанс, послушать его по-новому, мы могли бы… начать ему симпатизировать. Может быть, он звучит не так ужасно, как мы думали. Может быть, в нем есть… что-то прекрасное.

О ком именно я сейчас говорю?

Сэм буквально выдыхает следующие слова:

— Ты, очевидно, никогда не слышала фагот.

Я поворачиваюсь к ней.

— Почему бы тебе не пригласить его на мой сегодняшний спектакль? У меня есть пара билетов. Я оставлю их тебе на кассе. Это хороший вариант, поскольку вы увидите ужасную постановку, в которой я продемонстрирую отсутствие своего таланта, а потом у тебя будет прекрасная возможность просто вернуться в комнату, если больше не захочешь проводить с ним время.

— Мальчик-фагот, — угрюмо бормочет Сэм.

Я сажусь на кровать напротив нее. Моя сумка с тяжелым стуком приземляется у ног.

— Держу пари, ты могла бы сочинить несколько красивых мелодий, используя свое пианино и его фагот.

— Или флейту. Или гобой. Да буквально что угодно, кроме фагота.

— Дай ему шанс, — упорствую я, — но только если он тебе нравится. Я все равно оставлю для тебя билеты, воспользуешься ты ими или нет.

Сэм встречается со мной взглядом. Коротко вздыхает и говорит:

— Я никогда не благодарила тебя… за всю одежду и… за прическу… и…

— Не стоит, — уверяю я. — Я сделала это не потому, что с тобой было что-то не так, Сэм. Тебе следует быть такой, какой ты хочешь, выглядеть так, как хочешь выглядеть. Надень эту старую невыразительную футболку, если хочешь, — дразню я ее. — Я… просто хотела показать тебе другой мир. Хочу, чтобы ты увидела другие варианты. Чтобы ты задумалась о том, почему кто-то выбирает в качестве музыкального инструмента фагот.

— Безумец, наверное, — заявляет Сэм.

— Каждый заслуживает кусочек мира, — продолжаю я, стоя в тесной полутемной комнате общежития, — но не всем нам даны одинаковые шансы, не так ли? Несмотря на это, важно делать все возможное, используя то, что имеешь. Не обращая внимания на усилия других людей, которые пытаются держать тебя прижатой к земле. Что может быть лучше того, чтобы превратить их усилия в пустую трату времени?

Интересно, сколько раз беспечная критика моей матери удерживала меня от осуществления моей мечты? Я вспоминаю холодный взгляд сестры во время своей последней неудачи и задаюсь вопросом, как часто я позволяла их усилиям удерживать меня в ловушке ожиданий семьи Лебо.

На мою страстную речь Сэм приподнимает подбородок и говорит:

— Думаю, фагот может звучать как английский рог. Ну, вроде того.

Это начало.

— Знаешь что, Сэм? Я умираю с голоду, — говорю я. — Хочешь позавтракать со мной перед занятием?

— Да, — невозмутимо отвечает она, широко распахнув глаза.

Завтрак никогда еще не был настолько вкусным. Нервозность наконец-то оставляет меня, позволяя насладиться едой. Сэм рассказывает о своих промежуточных экзаменах, которые состоят из трех отдельных частей: композиция, групповой проект на тему композиторов эпохи барокко и что-то связанное с историей музыки. Она завидует моей способности стоять на сцене перед людьми, и я предлагаю ей отложить эту зависть до сегодняшнего вечера.

Очередное занятие по актерскому мастерству — это своего рода милосердная отсрочка, поскольку я уже закончила работу над своими кусками текста еще на прошлой неделе. Поэтому теперь я просто сижу и смотрю на других, как их систематически хвалит или унижает перед классом хладнокровная Нина. Я не обращаю внимания на эти публичные пытки; я боюсь своих собственных.

После занятий я быстро направляюсь к кассе, чтобы купить билеты для моей соседки, и с ужасом узнаю, что почти все билеты проданы. Лучшее, что я могу отложить для Сэм, — два места в конце ряда R. Это не совсем идеально, но других вариантов нет.

Когда оплачиваю билеты, ко мне подплывает Ариэль.

— Забираешь билеты для своей семьи? — спрашивает она приторным голосом. — Надеюсь, это будут места в первом ряду!

Я качаю головой, не глядя на нее.

— Соседка по комнате, — бормочу я.

— Ни пуха, ни пера, — говорит она слишком быстро, словно ей совсем неинтересно, для кого, черт возьми, эти билеты. — Я слышала, что почти все билеты распроданы.

— Только что сама сделала это открытие, — делюсь я. — Увидимся позже.

Я поворачиваюсь, и выхожу через стеклянные двери. Она выходит за мной.

— Знаешь, я думаю, это к лучшему.

Я хмурюсь. О чем, черт возьми, она говорит?

— Извини?

— Ты и он. Со мной случилось то же самое, дорогая. Я пыталась предупредить тебя. Эй, — весело говорит она, — у меня есть кое-кто на примете, с кем тебе следует познакомиться. Он очень, очень милый. Он мой друг. Когда я впервые увидела его, подумала, что он гей. На самом же деле он оказался просто супермилым парнем. Но к тому времени, как я поняла это, уже была помолвлена с Лансом, так что…

Она говорит так быстро, что мне приходится остановиться. Мы почти вышли со двора.

— О чем, черт возьми, ты говоришь?

Ариэль моргает.

— Очевидно, я хочу познакомить тебя с парнем. Не сегодня, конечно. Когда получится. Я имею в виду…

— Меня не нужно ни с кем знакомить, — выплевываю я в ответ. Да кем она себя возомнила? — С чего это я должна знакомиться с твоим другом-геем?

— Нет. Он не гей. В том-то и дело, Деззи. Я пытаюсь познакомить тебя с действительно хорошим парнем, теперь, когда ты, наконец, рассталась с Клейтоном.

— Мы не расстались, — заявляю я. Я настолько напряжена, что чувствую, как в ушах стучит пульс.

Ариэль вздыхает и качает головой.

— Ох, Деззи. У всех есть глаза, знаешь ли. Эрик узнал все от Дмитрия, и всем в значительной степени ясно, что у вас все закончилось.

— Думаю, всему чертовому факультету стоит держать свой нос подальше от моей жизни, — отвечаю я, кипя от злости. — Мы не расстались.

— О, Деззи, — вздыхает она, качая головой.

Я оставляю ее стоять, не в силах выслушивать ни одного вздоха с придыханием или предложения, полные жалости, из уст этой раздражающей бывшей девушки, которая ведет себя так, словно она лучше всех. Я никогда не говорила, что между мной и Клейтоном все кончено. И, насколько знаю, Клейтон не говорил ничего подобного о нас. В последний раз, когда я его видела, он сильно поссорился с Брантом из-за меня и Хлои, и на тему использования женщин… и мне пришлось уйти.

С того дня наши отношения были сведены к беспокойствам и желаниям в моей голове. Я не писала сообщения Клейтону, а он не писал мне. Хотя, мне показалось, я видела его однажды в будке осветителей, но могла ошибиться. Кроме того, я больше нигде не замечала его, как будто он намеренно избегает меня.

Если быть честной, думаю, он так же напуган, как и я.

Да и Келлен вроде как придурок. Что бы Клейтон ни сделал ему, уверена, Келлен заслужил. Но все же…

Я останавливаюсь у дерева перед входом в туннель, который ведет к факультету искусств, и плюхаюсь на траву рядом с тропинкой. В последнее время все было нелегко. Я не знаю, что чувствую к Клейтону. И не знаю, что ощущаю по поводу сегодняшней премьеры. Какая-то часть меня всю неделю хотела позвонить родителям, но я сдержалась, поскольку испугалась того, что они скажут. А также того, что их слова раздавят меня еще до выхода на сцену. Хотите верьте, хотите нет, но у моей матери талант превращать мою уверенность в пыль даже при попытке подбодрить. Я даже не буду пытаться описывать так называемую «мотивационную речь» моей сестры.

Достаю свой телефон и перечитываю сообщения, которыми мы обменивались с Клейтоном за последние недели. Несколько сообщений вызывают улыбку на лице. Прежде чем осознаю, проходит день, и до конца остается только легкий ужин — при условии, что я смогу заставить себя его съесть, — и вечер премьеры.

Немного полежав в своей комнате и наскоро перекусив в кафетерии, я направляюсь в театр, чтобы встретиться со своей судьбой лицом к лицу. Учитывая, как много шагов я сделала за свою жизнь, для меня очень странно, насколько тяжелой кажется эта короткая дорога от общежития до театра. Я так нервничаю, что мои ноги норовят всё время врезаться друг в друга. Я дважды спотыкаюсь, проходя мимо учебного центра, а затем почти врезаюсь в стену, пока иду через туннель под зданием факультета изобразительных искусств. Мне могут понадобиться новые ноги перед премьерой.

Небосвод медленно переворачивается, темно-синяя вечерняя мгла озаряется огненным закатом, которого не видно, — его вид, вероятно, заблокирован скорпионьим хвостом здания театра. Я вхожу через боковую дверь сзади здания. Нам, актерам, вход в вестибюль запрещен. По крайней мере, так мне сказали после генеральной репетиции в четверг вечером.

Запах сценического грима заполняет гримерную. Мои коллеги громко подшучивают друг над другом, и кажется, словно каждые пять секунд кто-то выдает шутку, так часто и вызывающе они смеются. Я занимаю свое место напротив зеркала, дрожащими руками открываю сумку и начинаю раскладывать спонжи, тональные кремы и кисточки, которые мне понадобятся. Быстро переодевшись в футболку, чтобы не испачкать одежду макияжем, я начинаю процесс медленного перевоплощения в Эмили Уэбб, размазывая по лицу дизайнерскую грязь.

— Готова?

Вопрос исходит от актрисы, играющей миссис Миртл Уэбб, мою мать в пьесе.

— Ты хочешь, чтобы я солгала или сказала что-нибудь радостное и ободряющее? — мямлю я в ответ.

Она хихикает, одновременно размазывая тени на своих веках.

— Правду. Я всегда за нее.

— Я боюсь до усрачки, — говорю я и колеблюсь, прежде чем добавить немного румян под скулы.

— Я тоже! Я всегда нервничаю на премьере. А после этого вечера любое представление кажется легким ветерком.

Только я собираюсь ответить, как слышу скрип колес. Повернувшись на шум, вижу двух костюмеров, Викторию и какую-то незнакомую мне блондинку, которые вкатывают вешалку с костюмами.

Ну разумеется, Виктория здесь.

Блондинка тянется за одним порванным платьем, унося его в угол комнаты, чтобы зашить. Пока она шьет, Виктория отстраненно прислоняется к вешалке и неосознанно теребит свой бирюзовый передник. Пальцами играет с крошечной подушечкой для булавок, висящей на талии, по форме напоминающей помидор.

Я возвращаюсь к своему макияжу. Никогда не полюблю этот затхлый запах.

— После премьеры все кажется мелочевкой, да? Получается, как только сегодняшний вечер пройдет, все будет прекрасно.

— Это на самом деле напоминает два репетиционных процесса, — продолжает моя собеседница. — Первый проходит без зрителей, а второй — с одним зрителем.

— Зрители все делают таким странным, — стону я, растушевывая румяна на своих скулах.

— Смеются, когда ты этого от них не ожидаешь. Не смеются, когда ожидаешь. Аплодируют слишком долго. В первом ряду сядет какой-нибудь парень с ужасным кашлем. И какой-нибудь чертов ребенок на третьем.

Я очень громко смеюсь над ее шуткой и случайно перехватываю в зеркале взгляд Виктории. Она наблюдает за мной, все еще теребя набитый булавками «помидор» и ожидая, что кому-то понадобится ее помощь.

— Твоя семья приедет на этой неделе или следующей? — спрашивает моя «мать» по пьесе.

Услышав вопрос, я дергаю рукой и попадаю спонжем на волосы, оставляя на них пятно грима.

— Нет, — отвечаю я.

— Слишком заняты, чтобы проделать долгий путь из Нью-Йорка, да?

Я напоминаю себе, что люди знают, из какого я города, только точно не знают, из какой я семьи. Если только Виктория не рассказала всем за моей спиной.

Затем по комнате разносятся два слова:

— ДЕЗДЕМОНА ЛЕБО.

Я вздрагиваю и оборачиваюсь. Ариэль стоит в дверях. Она выглядит великолепно в атласном синем платье, ее светлые волосы каскадом ниспадают на грудь, а губы — идеальный красный лепесток розы. Я так увлечена ее элегантным видом, что забываю, что она выкрикнула мое имя.

В раздевалке воцаряется тишина.

— Ариэль? — говорю я в ответ.

Она протискивается мимо Виктории, стоящей у двери. Делает всего три шага, и каждый из них отдается звуком каблуков по полу.

— Дездемона Лебо, — снова объявляет она. — Ну, конечно. Теперь всё обретает смысл. Как такой человек как ты получил роль, которую заслужила я.

Я бледнею. Теперь еще и Ариэль стала хотела главную роль? Полагаю, наивно думать иначе: любая девушка на факультете хотела получить роль Эмили Уэбб.