— Что ты хочешь этим сказать? — бросаю ей в ответ, поворачиваясь на стуле.

Секунду назад я не слышала собственных мыслей. Теперь в гримерке так тихо, что слышу звон шпильки для волос, которая касается стола в другом конце комнаты.

— Вы что, не слышали шума и суматохи? — Ариэль спрашивает таким тоном, что ее вопрос звучит как обвинение. — Пришлось вызвать охрану кампуса, чтобы контролировать двери вестибюля.

Я понятия не имею, о чем она говорит.

— Дорогу, — Ариэль, демонстративно размахивает руками, — единственной и неповторимой Дездемоне Лебо. Вы хотя бы осознаете, с кем играете в одной пьесе? С принцессой, которая отняла у меня роль в выпускной год, потому что ее знаменитые мамочка и папочка купили ее для своей доченьки.

Ох, блядь.

К черту это. К черту русалок. К черту все.

— Ариэль, — умоляю я.

— Так это был твой план с самого начала? — выплевывает она, разводя руками. — Привезти своих родителей из Нью-Йорка на вечер премьеры, устроить переполох и сделать важное событие из своего большого техасского дебюта?

Подождите минуту.

Одну гребаную минуту.

— Они здесь? — в ужасе выдыхаю я.

— И, конечно же, позвонить в прессу. «Канал-11» и «Ньюс-13» уже здесь. Кого волнует погода или пробки, когда семья Лебо в городе. Ты та еще штучка, знаешь ли.

Я не могу произнести ни слова. Мое сердце застряло где-то в горле, и единственное, что слышу, только свой пульс и прерывистое дыхание. Помещение вращается, пока представляю себе, как мои родители проходят в вестибюль, сопровождаемые охраной, словно они драгоценные слитки золота, и занимают места в зале, билеты на которые они купили заранее. Их пригласил доктор Твейт? Или они решили приехать сами, потому что моя мать нуждалась во внимании, а отцу было любопытно посмотреть на работу его дорогого Келлена? Моя сестра приехала с ними?

— Мне очень жаль. — Мой голос выходит тихим и жалким. Не знаю, извиняюсь ли я перед Ариэль или перед всеми в гримерке. Я оглядываюсь вокруг и вижу растерянные взгляды, презрительные и пустые. Внезапно понимаю, что во всем этом здании у меня нет друзей. Даже актриса рядом со мной, с которой я недавно разговаривала, смотрит на меня, как на незнакомку. — Мне очень жаль. Я была… Я просто хотела… Ариэль, извини. Я…

— Извини? Ты извиняешь за то, что солгала здесь всем? — подсказывает Ариэль, ее голос снова становится приторно сладким, как когда она предупреждала меня о Клейтоне. — Ты просишь извинение за… что?

Я облизываю пересохшие губы. Кажется, я потеряла способность глотать.

— Я извиняюсь за…

— Она извиняется, — начинает Виктория, — а ты ведешь себя как первоклассная стерва, Ариэль.

Вздохи и шепот проносятся по комнате, словно внезапный ветерок.

Виктория, скрестив руки на груди, неторопливо отходит от вешалки и подходит к Ариэль, стоящей в центре гримерки, и бегло осматривает ее.

— Деззи извиняется за то, что она была вынуждена держать свою личность в секрете, — продолжает Виктория, — потому что такие сучки, как ты, не могут справиться с этим.

Девушки хихикают за моей спиной. Блондинка из команды костюмеров таращится на свою партнершу, забыв о шитье.

— Думаешь, ты была единственной, кто хотел получить роль Эмили? Я тоже ее хотела, — говорит Виктория, небрежно взмахнув рукой. — Черт, я мечтала об этой роли все лето. Теперь я сижу за кулисами и наблюдаю за Деззи.

Ариэль складывает руки на груди.

— Раздражает ли меня это? Конечно, — говорит Виктория, пожимая плечами. — А знаешь, что еще меня раздражает? Явный недостаток ролей в мире театра для людей с темным цветом кожи. Неужели я врываюсь в гримерки каждой белой труппы артистов, чтобы рассказать им обо всех привилегиях, которые у них есть? Черт, нет. Я большая девочка. Я буду продолжать прослушиваться на все роли, которые хочу. Когда-нибудь я сыграю Эмили в какой-нибудь другой постановке. А Дездемона Лебо пусть получает эту постановку.

— Да, — соглашается Ариэль, ее тон мгновенно превращается из сладкого в ядовитый. — А еще она может пригласить своих знаменитых родителей на большой вечер премьеры, и это так справедливо, потому что…

— О, поверь мне, я знаю все о родителях, которых стесняешься, — обрывает ее Виктория, махнув рукой перед возмущенным лицом Ариэль. — Ты не захочешь переезжать в общежитие, когда твой отец кричит в коридоре на кантонском диалекте со скоростью двадцать слов в секунду, поверь мне. (Примеч.: Кантонский диалект также является общим языком всех эмигрантов из Китая в других странах). Могу только представить, с каким адом приходилось сталкиваться Деззи, что она была вынуждена сбежать в Техас и убраться подальше от своего отца. — Она резко поворачивается ко мне. — Я права?

Я прикусываю губу.

— К чему я это все говорю? — продолжает Виктория, не сводя с меня глаз. — Хвала Деззи. И как жаль, что ее чертова семья, привлекающая внимание папарацци, следует за ней. Вы только посмотрите на ее бледное лицо. Она выглядит взволнованной из-за новостей о прибытии семьи, а Ариэль? — Она поворачивается к Ариэль и впивается в нее взглядом. — Подойди к ней. Посмотри в ее глаза. Правда была рядом все это время. Единственная, кто лжет всем, это ты.

Теперь Ариэль смотрит на меня. Интересно, ищет ли она правду на моем лице, или, может, просто продумывает девяносто девять способов убить меня. Ее глаза — непроницаемая смесь замешательства и обиды, и это непохоже на тот взгляд, которым она награждала меня на занятиях по актерскому мастерству. На секунду я ловлю себя на мысли, что на самом деле это Клейтон бросил ее. Я никогда не видела этой ее другой стороны до текущего момента.

Меньше русалки. Больше морской ведьмы.

Ариэль, наконец, приоткрывает губы, хотя ей требуется несколько секунд, чтобы произнести хоть какие-то слова.

— Я не доверяю лжецам. Я не люблю их. Клейтон. Ты. Вы созданы друг для друга, парочка лжецов.

— Мы все лжецы, — говорит Виктория, закатив глаза. — Или ты не слышала песню Деззи? Я лгунья. Ты лгунья. Да, давай устроим большую вечеринку лжецов и, черт возьми, покончим с этим. — Она делает два шага к Ариэль. — Это гримерная комната. Которая принадлежит актерскому составу. Учитывая, что ты не являешься его частью, я предлагаю тебе пойти на собственную не-для-актерского-состава вечеринку и… покончить… с этим.

Ариэль вздергивает подбородок, слишком гордая, чтобы показать, насколько глубоко ее ранят слова Виктории, и выходит из гримерки. Остальные начинают перешептываться, где-то даже слышны смешки.

Я поднимаюсь со стула и даже не замечаю этого. Оказываюсь прижатой спиной к стойке с косметикой, и чувствую на себе десятки глаз. Понятия не имею, как должна относиться к происходящему.

Затем Марси, которая играет роль Ребекки Гиббс, наклоняет голову и с любопытством спрашивает:

— Так кто твои родители?

Я сглатываю, глядя на нее. Остальные в гримерке, кажется, тоже ждут моего ответа. Ну что ж, покончим с этим.

— Моя мать — Вайнона Лебо.

Я даже не успеваю произнести имя отца, как три девочки ахают от удивления.

— Ты имеешь в виду Вайнону Лебо, которая была первой, кто сыграл «Явных» за пределами Бродвея?

— О, Боже мой. Она играла в мюзикле «Волосы» на Бродвее. И в «Лаке для волос» тоже.

— «Чикаго», — выкрикивает кто-то другой.

— Она дважды подряд выигрывала премию Тони! (Примеч.: Премия Антуанетты Перри за заслуги в театральной сфере, аналог кинематографического «Оскара»).

— Подожди, подожди. Эта Лебо?

— Срань господня. Ты же театральная особа.

— Она театральная особа.

— Могу я с ней встретиться? О, пожалуйста, помоги мне получить ее автограф!

Скандал быстро перерастает в волну радостного смеха и возбуждения, когда мои коллеги начинают делиться между собой какими-то историями, подкрепленными новостями.

И над всем этим шумом и весельем я пытаюсь взглядом отыскать Викторию.

Я отхожу от стойки с косметикой, двигаясь в ее сторону. Она понимающе ухмыляется мне, пока я гадаю, как, черт возьми, произошел этот внезапный поворот.

Так, у меня есть рот, который я могу использовать.

— Почему ты заступилась за меня? — спрашиваю я.

Вся злость, которая жила в глазах Виктории, исчезает, и внезапно она становится тем забавным человеком, которого я встретила в коридоре общежития месяц назад.

— Я была несправедлива к тебе, — тихо бормочет она, но я слышу ее сквозь шум. — Ты хотела жить здесь, среди простых людей. Я поняла. Полностью поняла. И я была ужасна, используя это против тебя. — Она вздыхает. — У нас лучше получалось быть друзьями, чем врагами. Читать сценарии до трех часов утра с Хлоей не так весело.

Я чувствую, как мое сердце переполняется радостью. Думаю, после всего, что произошло в последнее время, мне было необходимо услышать эти слова.

— Ты просто хочешь получить автограф моей мамы, не так ли?

Виктория смотрит налево, направо, затем наклоняется и шепчет:

— Я чертовски хочу этого.

Глава 24

Клейтон


Щурясь сквозь стекло осветительной кабины, я пытаюсь разглядеть, что за чертовщина происходит в первых рядах. Я ничего не могу разобрать, поэтому решаю забить на это. На самом деле, мне плевать на все до того момента, когда Деззи выйдет на сцену и осветит мой гребаный мир.

Мне плевать, что не могу получить ее. Меня не волнует, что все пошло не по плану. Просто она сосредоточена на своей мечте, счастлива и живет так, как хочет.

Независимо от того, включает ли эта мечта меня или нет.

Похлопывание по плечу почти до смерти пугает меня. Я поворачиваюсь на стуле и вижу Дика, который стоит с возбужденным выражением на лице. Он быстро говорит несколько слов, которые я не успеваю уловить. Я приподнимаю подбородок и хмурю брови.

— Вай-но-на Ле-бо, — произносит он, чеканя каждый слог. — Она… здесь. Вестибюль… превратился… в гребаный… сумасшедший… дом.

Я моргаю. Родители Деззи?

Дик внезапно хлопает меня по спине, потом что-то печатает на своем телефоне и показывает мне экран:


Ты же понимаешь, кем является отец Деззи, не так ли?


Я прикусываю внутреннюю сторону щеки. Конечно, я понимаю.

Отвечаю на его энтузиазм медленным и сдержанным кивком. Дик говорит мне что-то еще и снова хлопает меня по спине, а потом взволнованно выскакивает за дверь и по лестнице спускается в вестибюль. Я снова наклоняюсь вперед, смотрю сквозь стекло и сосредотачиваюсь на передних рядах. Все это безумие из-за родителей Деззи — знаменитостей, которые, по-видимому, решили прийти и оказать поддержку своей дочери.

Я чувствую укол обиды. Деззи больше не моя. Неважно, чья она дочь. Как только ее отец узнает, какой я темный и неуравновешенный парень, он не захочет, чтобы его дочь была рядом со мной.

Разве я не говорил это с самого первого дня? Она заслуживает лучшего. Я ей не подхожу.

Я стискиваю зубы и безучастно смотрю в окно, ожидая возможности затемнить один мир и осветить другой.

Спустя двадцать минут я получаю сообщение от постановщика сцены за кулисами — от настоящего постановщика сцены, не актера, и жду, когда зажжется лампочка. В момент, когда это происходит, я медленно гашу свет в зале, заливая аудиторию темнотой, а после включаю свет для первого акта.

Актер-постановщик сцены, который выступает в качестве рассказчика спектакля, выходит на сцену, приветствует зрителей, а затем представляет им сцену, рассказывая, где находится дом Гиббса, дом Уэбба и так далее. Вслед за ним я читаю свой размеченный сценарий, угадывая строки по происходящему на сцене.

Весь этот опыт мог быть лучше, если бы я не вышел из себя и не сбил очки с лица Келлена. Конечно, это чувствовалось хорошо, и я обрел покой, но вместе с тем что-то потерял. Я уверен, знание того, что я мог бы отправиться сегодня вечером домой с Деззи, помогло бы мне чувствовать себя лучше, чем в тот момент после удара.

Это моя вина. Гнев постоянно со мной. И так будет всегда.

Наконец, наступает время для той самой сцены. Дездемона Лебо, с распущенными волосами, струящимися по ее спине, выходит на сцену в образе молодой Эмили Уэбб, одетая в милое платье начала 1900-х годов.

Я так чертовски горжусь тем, что направляю на нее свет.

Закрываю рукой рот и глубоко вздыхаю, глядя на Деззи.

Это ранит, просто смотреть на нее.

На этой неделе я видел ее каждый день во время репетиций, и каждый день был ножом в моем животе, который не приносил крови. Рана была слишком глубокой, чтобы увидеть ее, и каждый вечер я возвращался домой с сильной болью. Никакое количество сжимания гребаной подушки не могло уменьшить боль.