– Возмутительная неосмотрительность с его стороны, – согласился могущественный родственник правителя, лорд Чарльз Джарвис тоном, в котором не проскальзывало ни малейшего намека на иронию. – Но прошу, ваше высочество, успокойтесь, вы же не хотите вызвать у себя спазмы. – Вельможа переглянулся с личным врачом принца, переминавшимся неподалеку.

Доктор отвесил поклон и удалился.

Огромная власть Джарвиса проистекала не из его родства с королевской семьей, которое было весьма отдаленным.  Незаменимым для Георга III, а затем и для принца-регента барон сделался благодаря непревзойденному сплаву впечатляющего ума и неуклонной преданности делу сохранения монархии с холодной, невозмутимой беспощадностью. В течение тридцати лет он руководил из тени, ловко ослабляя неизбежные последствия опасного сочетания королевской слабости и некомпетентности, осложненных наследственной предрасположенностью к душевным болезням. Если бы не умелое маневрирование Джарвиса, английская монархия вполне могла бы пойти по пути французской, и Ганноверы это понимали.

 – Есть предположения, кто повинен в совершенном злодеянии? – требовательно вопросил принц.

 – Пока нет, милорд.

Собеседники находились в Круглом зале Карлтон-хауса, где Георг давал музыкальный вечер,  когда какой-то глупец в пределах слышимости принца неосторожно сболтнул новость об убийстве Даниэля Эйслера.

Гостям пришлось срочно покинуть помещение.

Регент продолжал метаться. Для человека такой полноты Георг двигался на удивление быстро и энергично. Когда-то принц был красивым юношей,  которого подданные любили и приветствовали аплодисментами, где бы он ни появился. Но эти времена давно миновали. Принцу Уэльскому – или Принни, как частенько называли правителя, – нынче шел пятидесятый год. Георг растолстел от потворства собственным слабостям и разгульного образа жизни и был презираем своим народом за стремительно растущие долги, нескончаемые экстравагантные строительные проекты и страсть к дорогим безделушкам.

– Я уже поручил Бельмонту изготовить особую оправу, – пожаловался принц, – а теперь вы сообщаете, что мой камень пропал?! Исчез! Где я найду второй голубой бриллиант такой величины и чистоты?! А?

– Когда арестуют убийцу, весьма вероятно, отыщется и драгоценность, – обронил Джарвис, между тем как королевский медик вернулся в зал с небольшим пузырьком. Вслед за доктором проскользнул один из людей барона: высокий, усатый, из той породы бывших военных, которыми предпочитал окружать себя вельможа.

– Ну что? – вопросительно глянул на подручного Джарвис.  

Подавшись вперед, офицер шепотом доложил патрону на ухо:

– Убийцу застигли на месте преступления. Думаю, его личность вас заинтересует.

– Вот как? – Джарвис не сводил глаз с принца, послушно глотавшего лечебный отвар. – И почему же?

– Это Йейтс. Рассел Йейтс.

Барон откинул голову и рассмеялся.


Держа у носа ароматический шарик, Джарвис шагал по холодному, тускло освещенному коридору, постукивая каблуками нарядных туфель по истертым каменным плитам. Как правило, могущественный королевский родственник приказывал доставлять заключенных в свои дворцовые покои. Но в данном случае вид арестанта в тюремной  камере обещал гораздо большее… удовольствие.

Коренастый надзиратель остановился перед толстой, утыканной гвоздями дверью, поднял тяжелый железный ключ и вскинул кустистую бровь в молчаливом вопросе.

– Давайте, открывайте, – велел Джарвис, вдыхая аромат гвоздики и душистой руты.

Вставив ключ в массивный замок, тюремщик со щелчком повернул его.

Тусклый свет единственной сальной свечи наполнял узкую камеру темными тенями. Из-за возникшего сквозняка слабый огонек заморгал и едва не погас. Стоявший возле зарешеченного окна человек резко повернулся, лязгнув кандалами. Это был молодой мужчина лет тридцати с мощным мускулистым телом. Ожидающее выражение исчезло с привлекательного лица, когда взгляд заключенного упал на посетителя.

Любопытно, кого он надеялся увидеть? Наверное, свою обворожительную супругу? Эта мысль вызвала у барона улыбку.

Через пространство тесной камеры мужчины смерили друг друга взглядами. Затем Джарвис выудил из кармана инкрустированную драгоценными камнями табакерку и произнес:

– Надо поговорить.


ГЛАВА 3

Понедельник, 21 сентября 1812 года


Утро занималось пасмурное и облачное, в воздухе не по сезону тянуло морозцем, предвещавшем грядущие зимние дни. Себастьян Сен-Сир, виконт Девлин, остановил экипаж на обочине дороги. Породистые гнедые кони фыркнули, выдыхая белые облачка пара, и опустили головы. Было почти семь часов утра, а они мотались по городу всю ночь.

Себастьян какой-то миг помедлил, сузив глаза при виде толпившихся на берегу канала констеблей. Дело происходило на юго-западной окраине Гайд-парка, вдали от столь любимых обитателями Мейфэра тщательно ухоженных дорожек для верховой езды и променада. Здесь высокая трава стояла некошеная, деревья обросли кустарником, а редкие тропинки были узкими и малопротоптанными.

Виконт передал вожжи своему юному груму Тому, поспешившему перелезть с запяток в передок коляски.

– Лошадей лучше поводить, – обронил Себастьян, легко спрыгивая на землю. – Ветер кусачий, а они устали.

– Лады, хозяин. – На бледной коже подростка резко проступала россыпь веснушек. Тонкие черты заострились от усталости и сдерживаемых эмоций. Этот тринадцатилетний парнишка, бывший уличный беспризорник и карманный воришка, служил у виконта уже почти два года. Однако отношения между ними были гораздо большим, нежели отношения хозяина и слуги, и это побудило Тома добавить:

– Очень жаль вашего друга.

Девлин кивнул и пошел через луг, оставляя на примятой траве слабый след от подошв высоких сапог. Последние десять часов он провел в становившихся все более тревожными поисках пропавшего товарища, бесшабашного и обаятельного шалопая-валлийца, майора Риса Уилкинсона. Когда жена майора попросила о помощи, Себастьян поначалу задался вопросом, не слишком ли бурно она реагирует на отлучку мужа. Виконт подозревал, что тот всего-навсего заскочил без предупреждения в какой-нибудь паб выпить пинту эля, случайно встретил старых приятелей и забыл про время. Однако Энни Уилкинсон продолжал настаивать, что Рис никогда бы так не поступил. А когда ночь медленно перетекла в рассвет, Себастьян и сам убедился, что дело неладно.

Когда Девлин приблизился к ряду росших над каналом дубов, знакомый невысокий человечек средних лет в очках и теплом пальто, предназначенном скорее для глубокой зимы, нежели для зябкого сентябрьского утра, прервал свой разговор с одним из констеблей и пошел навстречу виконту.

– Сэр Генри, – поздоровался Себастьян. – Благодарю, что известили меня.

– Боюсь, вести печальные, – отозвался сэр Генри Лавджой. Послужив одно время в полицейском участке на Куин-сквер, теперь он был одним из трех состоявших на государственном жалованье магистратов на Боу-стрит. Этот человек относился к исполнению своих обязанностей с серьезностью, проистекавшей из личной трагедии и строгих религиозных взглядов. Дружба между ним и Сен-Сиром казалась маловероятной, и все же они были друзьями.

Девлин устремил взгляд мимо магистрата туда, где возле грубо сработанной лавочки лежало на боку безжизненное тело высокого, темноволосого мужчины лет тридцати с небольшим.

– Что с ним случилось?

– К сожалению, пока не ясно, – ответил Лавджой, между тем как они направились к трупу. – Нет никаких видимых признаков насилия. Мистера Уилкинсона нашли почти в такой позе, как вы сейчас видите. Словно человек присел отдохнуть, а потом свалился без чувств. Насколько мне известно, ваш друг некоторое время болел?

Себастьян кивнул.

– Вальхеренская лихорадка. Рис боролся с недугом так долго, как только мог, но в итоге был все же демобилизован по инвалидности.

Магистрат сочувственно поцокал языком:

– Ах, да, ужасная история. Просто чудовищная.

Нападение в 1809 году на Вальхерен[1] относилось к тем разгромным военным поражениям, которые большинство англичан старались не вспоминать. Крупнейший из снаряженных к тому времени британский экспедиционный корпус высадился на голландский остров с амбициозной целью захватить вначале Флиссинген, а затем Антверпен, готовя поход на Париж. Однако через каких-то несколько месяцев войска были вынуждены отступить, охваченные эпидемией. В итоге из сорока тысяч человек более четверти заразились таинственной болезнью, от которой мало кто излечился.

Себастьян присел на корточки рядом с телом товарища. Они познакомились почти десять лет назад, будучи младшими офицерами, когда Девлин купил свой первый патент на чин корнета, а Уилкинсон получил повышение до этого же звания. Рис, сын бедного викария, служивший добровольцем с простыми солдатами в течение трех долгих лет, прежде чем открылась вакансия, не скрывал добродушного презрения к юному графскому наследнику, сразу же приобретшему благодаря богатству те эполеты, которые самому Уилкинсону пришлось зарабатывать. Сен-Сир нескоро завоевал уважение старшего по возрасту сослуживца, для дружеских отношений потребовалось еще больше времени, но они все же возникли.

Уилкинсон по-прежнему щеголял гордо подкрученными усами кавалерийского офицера, но одет был, как джентльмен, которому изменила удача: рубашка с аккуратно заштопанными по краям манжетами, сюртук со следами слишком многих чисток. Раньше майор был рослым, до черноты загорелым, полным жизненных сил мужчиной. Но за годы болезни некогда мощное тело иссохло, впавшая кожа пожелтела. Себастьян дотронулся до щеки мертвеца и снова оперся ладонью себе на бедро, поджав пальцы.

– Холодный как лед. Должно быть, он пролежал здесь всю ночь.

– Похоже, что так. Надеюсь, доктор Гибсон сможет доподлинно сообщить нам это после вскрытия.

Одно время Пол Гибсон тоже носил армейский мундир. Будучи полковым хирургом, он оттачивал свое мастерство на полях сражений Европы. Никто не умел раскрывать тайны мертвых тел лучше этого анатома – вот почему Себастьяну в последнюю очередь хотелось, чтобы труп бывшего майора попал к Гибсону.

Девлин провел рукой по своему колючему от щетины лицу.

– Разве в этом есть необходимость? Я хочу сказать, если Рис скончался от лихорадки…

У Лавджоя сделался слегка удивленный вид. Обычно виконт выступал убежденным сторонником относительно новой и весьма спорной практики вскрытия тел жертв убийства или умерших подозрительной смертью.

– Все же лучше удостовериться, не так ли, милорд? Хотя не сомневаюсь, что вы правы. Судя по всему, мистер Уилкинсон сел на скамейку передохнуть, и с ним случился некоего рода приступ. Бедняга. Можно только гадать, что заставило вашего друга зайти в парк так далеко, причем вечером, уже после закрытия.

Себастьян подозревал, что слишком хорошо представляет, с какой стати Рис подался в самый дальний уголок парка в неурочное время, но предпочел не делиться своими опасениями с магистратом.