Я трахал ее на постели, где она со своим мудаком была, трахал и смотрел в стену, делал привычные толчки в ее тело, слышал сдавленные стоны, считал ее сокращения на автомате, а сам словно все это со стороны наблюдал, и картинка не возбуждала, хотя член и не подвел, исправно оттолкался и даже брызнул спермой в вялом оргазме. Наверное, именно в этот момент я понял, что к Ире отмерло совершенно все. Она больше меня совершенно не возбуждает. И ревности нет давно, ничего больше нет.

Тоска меня задавила, что теперь вот так всегда может быть с ней. Серо, скучно, уныло. Как в склепе или в могиле. Я с себя пот и грязь предыдущих дней смывал в душе и думал о том, что моя жизнь и без Иры с детьми все равно как у заживо похороненного. Пока что без ежедневных поминок водкой. А вполне возможно, что вернется и это дерьмо до кучи. Вечно пьяный, вечно несчастный и до отвращения жалкий идиот. Обратно вот в это не хотелось больше, чем попытаться начать все заново с Ириной, как бы уныло все это ни выглядело мне сейчас. Ведь живут как-то люди ради детей, мирятся и пытаются существовать с видимостью счастливой семьи. Не наша первая, не наша последняя. Ради детей можно и попробовать.

А у самого мысли о сучке лживой. Вплетаются кровавыми нитями во всю эту унылость, поблескивают неоновым светом, манят и напоминают, что иначе бывает. Ярко, обжигающе, страстно и дико так, что кончить можно только, вспоминая о том, как ее соски языком дразнил, от стонов хриплых в ушах. Как ей живется с ним? Как она просыпается каждый день в его постели и мне смски шлет свои истерические или звонит? Мне каждый ее звонок или сообщение словно жизнь укорачивали. Но ревность-сука была сильнее. Даже сильнее, чем чувство, что друга предал. Я постоянно думал, как она вот так же в душе стоит после него? Не противно, не тоскливо ей, не тошно? Не ушла ведь… знал, что не ушла. Чувствовал. А вот своей чувствовать перестал.

И снова от мысли, что он ее трахает… начинает лихорадить и руки сжимаются в кулаки. Бью ими по кафелю не с размаху, а методичными короткими ударами, пока вода не окрашивается в розовый. Удар — ее глаза светлые кошачьи, удар — ее улыбка, удар — ее голос, удар — запах волос, удар — острые соски, трущиеся о мою грудь. И так, пока не слышу звонок своего сотового… ее мелодией. На нее другая стоит. Чтоб знать всегда, что это она, чтоб подыхать от счастья лишь от предвкушения услышать голос. Сквозь шум воды услышал "Алло" жены и выскочил из душевой в одном полотенце. Какого хрена? Взгляд на Иру, а она на меня смотрит прямо в глаза и аппарат у уха держит. На лице непонятное выражение. Внутри вспарывает едким сарказмом — поздно корчить из себя жену и хватать мой сотовый, когда сама больше года под другим лежала. Больно, Ир, и мне больно было. Пи***ц как больно. Только я тебя не предавал, а ты меня на козла своего променяла. А теперь мне уже нигде не болит, даже если у тебя десять таких козлов будет. Вот в такой момент и понимаешь — нет ничего к человеку. Умерло все. Когда болеть перестает, значит, мертвое. Впрочем, Ира мне и не болела никогда. Самолюбие болело мужское, за детей болело, за годы потерянные, похеренную работу. А ее вернуть никогда не хотел.

— Это тебя.

Протянула мне сотовый

— Зачем ответила?

— Узнать хотела, кто такая эта…

— Дай сюда.

Я бы, скорей всего, не ответил. Скорей всего, отключил бы сотовый, как и тысячу раз раньше. На каждый ее звонок — упрямый бешеный "отбой". Так, что перед глазами темнеет и раскрошить сотовый хочется. Но не смог удержаться. Не знаю, что это было, но не месть Ире, нет. Это было какое-то предчувствие, что надо ответить. Надо и все. Потом голос ее услышал, и сорвало меня. В бездну, как и всегда, сначала кипятком ошпарило так, что каждый лопнувший на душе волдырь зашипел, а потом тут же в лед ее новостью. Представил, как ее сейчас допрашивать начнут, засунут в полицейскую машину, как ей страшно там и начал лихорадочно одеваться. Ира ничего не спрашивала, а я не собирался отчитываться. Она только у дверей не удержалась:

— Ты приедешь потом?

И я честно ответил:

— Не знаю.

Пока в машине ехал, тысячу раз хотел свернуть… ей есть кому помочь. Ее муженек отвесит бабла и отмажет даже от убийства. Черт. Как она вляпалась в это? Почему сама за рулем, а не с водителем.

Я не смог не поехать. Не смог ее там бросить, когда рыдала мне в ухо и просила помочь. Мне позвонила. МНЕ. Говорят, кому первому звонишь, когда плохо тот и родной на самом деле. Хотя кто знает, кому она вообще позвонить успела. Я вообще ни черта не знаю о ней. Может, у нее родственнички какие-то олигархи, как и Деня.

Потом взрывной волной окатит осознание, что вообще только мне, не Денису. Не семейному адвокату. Навстречу не бросилась, сидит возле машины глаза как у чокнутой остекленели, опухли от слез, по щекам тушь размазана, и спиртным от нее за версту несет, как от мужика. Я машину обошел, труп увидел, но ни черта вот так не понятно — женщина под передние колеса угодила и оставалась под джипом. Мне лишь лицо видно было, залитое кровью, и глаза открытые. И я понимал, что влипла Зоряна. Сильно влипла. Конечно, деньги Дениса помогут, а вот выпитое спиртное совершенно исказит всю картину, и, судя по сильному запаху, выпито не мало. Черт его знает, как все повернуться может. Я поднял Зоряну за плечи, несколько секунд в глаза смотрел, но не обнял. Не смог.

Я дернул дверь джипа на себя, сел на водительское сидение и трогал все в салоне автомобиля, включая руль и коробку передач.

— Ты… ты что? — кинулась, впилась мне в рукав, потянула на себя.

— Пойло твое адское где?

Она отрицательно головой качает, поняла все.

— Нееет. Нетнетнет. Ты этого делать не станешь.

— Да. Мать твою. Да. Ты пьяная была. Тебя припечатают, даже несмотря на деньги Дениса. И скандал этот на хрен не нужен. Конец твоей карьере настанет. Вызывай ментов и скорую, и дай мне то, что ты пила.

— Нету… нету ничего. Ты с ума сошел. Денис меня отмажет… а ты… тебя посадят, Олееег.

— Ну значит, посадят. Звони, вызывай ментов, я говорю.

А потом к себе ее за локоть дернул.

— Жвачка есть?

— Нету… я не могу так. Не могуууу.

— Сможешь. Раздвигать ноги под нами двумя могла? И это сможешь.

Пока ментов ждали, я нашел у нее в бардачке какой-то сувенирный виски в маленьком пузыре с металлической пробкой. Выпил до дна. Думал лихорадочно, как выстроить все так, чтоб на нее ни разу не подумали.

Я за рулем сидел, а она о приоткрытую дверцу облокотилась, бледная как смерть, смотрит в никуда глазами пустыми.

— Ты что делала здесь?

— К сестре ездила. Живет неподалеку.

— Это родная сестра?

Она кивнула.

— Замужем? — нам еще байку ее мужу состряпать надо… Твою ж мать. Как это все мерзко.

— Нет… с сыном живет.

— Ясно. Денису скажешь, к сестре поехала, потом дозвониться ему не могла. А я… я скажу, что к другу хотел заскочить. Живет тут один. Мы, правда, давно не общались. В жизни бывают совпадения. Увидел, как ты сбила и… в общем поняла? Сотри все свои смски и звонки ко мне. Ментам скажешь, что я твоя охрана, и ты не знала, что пьяный я. Позвонила, я приехал забрать. Только отъехали, я ее не увидел, и все. Поняла?

Она принялась лихорадочно в сотовом ковыряться. Пальцы дрожат, еле на ногах стоит.

А потом началась херня какая-то непонятная. Менты приехали, с ними Гера — район его. На нас сильно не давили, но в сторону отвели и под присмотром оставили. Гера мою версию выслушал, а Зоряна в стороне стоит и молчит.

Я надеялся, что так и будет молчать и лишнего ничего не скажет, а она вдруг кинулась к Морозову, в рукав впилась.

— Не так все было, не тааак. Он обманывает. Выгородить меня хочет. Они с мужем моим дружат, вот и выгораживает. Я за рулем была. Я ее сбила. Он мимо проезжал и увидел. Вы записывайте-записывайте. Это я ее задавила. Чистосердечное признание.

Твою ж сука, мать. Ты что творишь-то, а? Какое на хер признание?

— Гер, заткни ее, — прошипел я. — Уведи. Пусть Иваныч не пишет ничего, не в себе она. Слышишь?

Друг исподлобья на меня посмотрел.

— Вы оба не в себе. Это что за гребаный спектакль вообще? Вы что мне тут за трагедию разыгрываете? Судмедэксперт предполагает, что зарезали ее перед тем, как она под колеса упала.

— Как зарезали?

— А вот так. Пырнули бабку вашу ножом в спину, а она на дорогу и вывалилась. Так что дай все формальности уладить, в участок поедем, показания дадите, и все свободны.

Теперь уже ни черта не понимал я. Но постепенно все прояснилось — Зоряна бабке серьги свои отдала зачем-то. Вроде та гадала ей по руке, и она сжалилась, а денег при себе не было. Собутыльник покойницы видел все, в кустах рядом прятался. Он женщину ножом и ударил, как раз когда Зоря на дорогу выехала. Бред какой. Чего только в этой проклятой жизни не бывает.

Я смотрел, как она рассказывает о серьгах, о разговоре с женщиной, и в ушах ее голос стоял, как она кричит, что солгал я, что сама виновата. Повтором. Снова и снова. И внутри впервые за эти несколько дней тепло разливается. Не жар ядовитый, а именно тепло. Не дала вину на себя взять, дура сумасшедшая. Неужели чувства ко мне есть какие-то, кроме похоти, кроме желания получить то, что хочется?

Когда в кабинете Геры вдвоем остались, я ее к себе за обе руки дернул и в глаза ее, подернутые нескончаемой тоской, заглянул. Как отражение своей собственной увидел. Соскучился по ней, так соскучился, что смотреть больно. Хочется и за горло сдавить и… и к себе прижать, чтоб все кости захрустели.

— Зачем? — тихо спросил и щеку припухшую погладил, внизу на скуле еще отпечаток моего пальца остался.

— Люблю…

Едва слышно. Но я по губам прочел, и меня снова закрутило. Резко с пол-оборота. Сердце так сжалось, что я шумно выдохнул, а она ладонями скулы мои обхватила и гладит по щетине, цепляет нежными подушками пальцев.

— Не хочу жертвы от тебя. Не смогу с этим… прости меня. Олег, прости меня, пожалуйста. Я без тебя больше ни дня дышать не могу.

За дверью шаги послышались, и она отшатнулась назад. Услышала, видать, голос мужа, а я нет. Меня повело на ней, как обычно. Как и каждый раз, когда она рядом оказывалась. Дверь открылась, и Денис с Герычем зашли в кабинет. Он тут же по-хозяйски сгреб Зоряну в объятия, и тепло во мне превратилось в ядовитую серную кислоту. Меня разъело за доли секунд с такой силой, что от едкой черной боли пришлось челюсти сжать так, что щеку прокусил до крови.

— Девочка моя, как же так… с ума сойти. Перенервничала маленькая.

Целует ее лицо и снова к себе прижимает.

— Давайте быстрее все формальности улаживайте. Она бледная как смерть и дрожит вся. Долго что-то у вас тут все.

На меня глаза поднял, и меня передернуло всего:

— Спасибо, брат. Я теперь тебе по гроб жизни. Вот что значит друг настоящий. Мне уже рассказали, как ты вину на себя…

Я тут же лихорадочно принялся думать, кто в бригаде был и кто мог тут же стукнуть Денису? Точно кто-то из наших его набрал. Зоряна не звонила никому, я видел. Мозги одно думают, а глаза, кровью налитые, следят за его ладонью на ее талии, за тем, как сильно сжал, в себя почти вдавил. Столько страсти в этом жесте. И я челюсти еще сильнее… вкус крови собственной не отрезвляет. Я ни о чем думать не могу, кроме как о том, что он ее сейчас домой привезет и…

— Ты чего мне не позвонила, любимая? Я бы приехал сразу же…

— Я звонила, — шепотом. — Ты трубку не брал. Вне зоны доступа.

— Странно, я уже пару часов как в городе. Ну и не важно. Поехали домой. Я подарки тебе привез… ты же помнишь, какой завтра день?

И вот от этого стало тошно еще больше. Не только от того, как к себе ее прижал, и не от того, что права на нее имел, а от их общего… от того, что являлось ими. Секреты, словечки какие-то, интонации.

— Неважный день. Я не хочу ничего.

У нее голос все еще рассеянный, все еще хрипловатый. Она из его объятий высвободится пытается, но он жмет еще сильнее, и мне в какой-то момент захотелось отодрать его от нее и искромсать ему лицо ножницами. Лежащими у Герыча на столе.

— Гром, тебя домой подбросить? Ты прости, что я тут с ней… испугался, когда позвонили.

— Я сам. Мою машину пригнали.

Солгал и взглядом с Герой встретился, тот поджал губы и покачал головой.

— А, ну и ладно тогда. Я еще наберу тебя. Так эту услугу не оставлю. И завтра к нам приезжай… у Зореньки моей День Рождения. Она не хотела отмечать, но я теперь твердо намерен устроить вечеринку. Надо встряхнуться и отвлечься.

— Денис.

— Я сказал надо.

Он уводил ее, а я вслед смотрел и кулаки все сильнее сжимал. А потом голос Геры рядом услышал.