Герыч нашел еще кое-что, что повергло меня в ступор. Выписку из роддома, где Оскольская Зоряна Владимировна родила мальчика весом три девятьсот с отрицательным резус-фактором. У меня сердце в горле заколошматилось с такой силой, что я на несколько минут лицо руками закрыл, пытаясь унять дрожь во всем теле, потом, широко раскрыв рот, хлебнул воздуха и еще раз перечитал, лихорадочно вспоминая… когда он тот раз был. Тот первый, когда я о ней забыл.

Забыл, б***ь.

И ни черта я не был уверен, когда именно это было… Я должен был знать правду. Набрал Геру и спросил, в каком центре лежит сестра Зоряны. Он долго ворчал и пытался меня отговорить светиться там, где мордовороты Олигарха могли меня узнать.

— Скажи мне ты отмороженный наглухо или?..

— Наглухо. Мне надо с ней поговорить. А если она завтра умрет? Где я правду возьму?

— Иногда жизнь дороже твоей долбаной правды, Гром.

— Говори. Я ж все равно найду. И еще… у тебя бабки есть? Сказать, что отдам, не могу.

— Есть. Я знал, что тебе понадобится. Были у меня свои кровные на лодку собирал, ну ты знаешь. Я там спрятал, в квартире твоей на кухне в банке из-под кофе. Отдашь, когда сможешь, а не отдашь, и хер с ними.

— Гер… — голос дрогнул. — Б***ь, я и не думал, что ты…

— Ну это дело такое. Оно не думается, оно в беде познается, и еще… Я тут у одного чувака выдрал записи с камер на том складе, где у тебя якобы технику увели из-под носа. Пробил по номерам. У ЗлатоНефти несколько фур числится. Так вот, одна из них и умыкнула ту технику. Сечешь?

— Ясно.

Это уже особого значения не имело. То, что Деня меня, как лоха, развел, чтоб я к нему работать пошел. Ему нравилось, чтоб было, как он хочет. А теперь будет, как хочу я.

Я переоделся в те вещи, что мне Герыч привез. Сунул нож в голенище ботинка и еще один за пояс. К зеркалу не подошел, я там вместо своего лица ее лицо видел, а корчиться от приступа боли мне сейчас не хотелось. Успею… когда со всем этим покончу, поеду на ее могилу и буду корчиться и гнить там изо дня в день.


К травматологическому центру я приехал на машине, но оставил ее неподалеку. Светить номера не хотел. Мало ли кто там из людей Дениса ошивается. Через проходную прошел спокойно, никого из подчиненных Олигарха не увидел. Потом я пойму, что их там и не могло быть. Лера стала ему неинтересна с того момента, как он ее избил до полусмерти и следы замел. Только цветы исправно посылал и справлялся о здоровье иногда через своего секретаря. Это мне молоденькая медсестра рассказала. Она вообще мило щебетала насчет "этой пациентки", к которой никто не приходил.

— А вы кем ей приходитесь?

— Троюродный брат. Вот узнал о трагедии и приехал проведать.

Медсестра поправила воротник халатика, а я снял очки, и улыбка тут же исчезла с ее лица. Черная повязка на глазу особо к флирту не располагает. Сказала мне, где палата Валерии Оскольской и предупредила, что состояние у нее тяжелое, и разговаривать ей много нельзя. В себя совсем недавно пришла, но прогнозы очень плохие. Я набросил на плечи белый халат. Цветы медсестре отдал.

Когда вошел в палату, придавило адской тоской… я бы многое сейчас отдал, чтоб вот так к Зоряне войти. Хоть слово сказать. Попрощаться. За руку подержать.

Они с сестрой похожи чем-то. Я ее сразу узнал. Часто сталкивались на лестнице когда-то. Всегда яркая и кокетливая была. Я стул пододвинул, а она на меня взгляд перевела, пальцами по простыне водить начала.

— Вы меня узнаете? — спросил шепотом, не надеясь на положительный ответ, а она вдруг кивнула, и в глазах едва приоткрытых слезы блеснули.

— Она… Вы… Она… — шелестит, а не говорит.

Занервничала сильнее, пальцами по простыне двигает, на лице еще следы ссадин и на носу кровь запеклась. Конечно, с лестницы упала, только перед этим ее или о стену лицом ударили или ногой.

— Я многого не спрошу и упрекать не стану… мне только одно знать надо. Ребенок… он мой?

Отвела взгляд, а я за руку ее взял.

— У меня больше ничего после нее не осталось, понимаете? Ничего… это я виноват, что он ее… я виноват. Я заботиться о нем хочу. Прошу вас, Лера. Сделайте для нее что-то. Она бы, наверное, хотела. Он мой?

Кивнула, и приборы у ее постели пищать начали. Все сильнее и сильнее. Я назад отпрянул.

Спасибо… спасибоооо.

— Жива, — снова шелест…Она живааа.

Бросился к постели снова, навис над девушкой, а в дверь уже влетела та самая медсестра.

— Выйдите немедленно. Вы что творите? Вы не видите, ей плохо?

— Что, Лерааа? Что?

Впилась скрюченными пальцами мне в воротник и выдохнула что есть силы.

— Жива она… прячет ее. Прячет. Живааа… жива… она. Найди ее… найдиии.

Обмякла у меня в руках, и приборы монотонно запищали, протяжно, и я прочь бросился, чувствуя, как сердце раздирает на куски и легкие дымятся без возможности вдохнуть. Распахнул в коридоре окно на распашку:

"Жива… Она… Жива".

Глава 20. Олег

Забавно, когда кто-то, кто всегда смотрел на вас свысока, вдруг меняется с вами местами и теперь смотрит на вас снизу вверх с кляпом во рту и круглыми от ужаса глазами. И, оказывается, во мне появился некто иной, кто искренне наслаждался этим моментом триумфа над властью, некогда насмехающейся над моим поражением. Связанная по рукам и ногам фемида, трясущаяся от ужаса, от нависающего над ней двойника или оригинала. Черт теперь разберет, кто из нас имеет больше прав его вершить. Он или я.

— У меня невероятно мало времени, Петр Андреевич, можно сказать, оно у меня совсем закончилось. А так как я мертвец, то мне вообще терять нечего. Поэтому мы с вами сейчас очень быстренько все разрулим. Вы мне расскажете, кто на самом деле убил жену Маркелова, и каким образом ему удалось избежать наказания, и вообще, как вдруг появились другие совершенно подозреваемые, которые и рядом с Маркеловым не стояли и не дышали?

Я сел напротив подполковника, связанного бельевой веревкой, с собственной майкой во рту и приспущенными на круглом пузе-барабане спортивными штанами. Когда он трясся, крестик на его седовласой груди раскачивался в такт. Верующий наш. Я дернул за кляп, и тут же услышал вопль своего бывшего начальника:

— Ты что творишь, Гром? Я тебе этого с рук не спущу. Я тебя сгною…

Он не успел закончить, и его дорогие вставные зубы шлепнулись на пол вместе с пружинящей кровавой ниточкой слюны.

— Ты уже меня сгноил, когда с органов за бабки или за место попер. Насрав на все, что я для тебя делал. А теперь слушай меня очень и очень внимательно. Про время я тебе уже все сказал. Но я вижу, ты плохо соображаешь. Ты знаешь, я сам тебя убивать не буду. Зачем мне руки марать, я все свои знания отнесу Маркелову, и пусть он решает: отрезать твои старые яйца или скальп с тебя снять, чтоб ты заговорил. Но я добрый, Петр Андреевич. Не то, что ты, сука. Я тебе шанс пожить даю. Это честная сделка, поверь. Очень честная. Иногда выбора может не быть.

Я достал с кармана сотовый и включил запись.

— Все по-порядку. Кто виноват, как отмазался, сколько и кому заплатил. Я перед Маркеловым тебя обелю, скажу, заставили тебя сверху, если мне понравится твой рассказ. Обещаю. Слово Громова.

Он заговорил. Шепеляво и сплевывая кровь на пол. Рассказывал долго, все себя пытался отмазать. Мерзость. И таких вот продажных тварей большинство. Гнилая система, которую я вдруг начал видеть во всей красе, и, да, я один ни черта в ней не мог бы исправить. Денис дружил с Маркеловым в свое время. Точнее, был вхож в его дом. Задолжал большую сумму одному из королей игорного бизнеса, а к отцу идти за деньгами не захотел, а Маркелов как раз привез партию алмазов, только начал бизнес свой налаживать. В доме в сейфе камешков хранилось на целое состояние. Когда люди в масках пришли убивать семью Маркелова, Олигарх с ними был и свою долю тоже получил. А потом некто, чье имя было слишком известным сейчас, отмазал Деню, после же были найдены другие подозреваемые, свидетели и, несмотря на вой Маркелова, что это не те люди, что он помнит голоса, послушали других свидетелей, а на самого хозяина дома сказали, что он пребывал в состоянии шока и был ранен. Он не мог помнить в таком состоянии даже собственного имени, не то что голосов и глаз грабителей.

И никого не волновало, что он потерял беременную жену. А когда Маркелов стал тем, кем стал, все молчали уже из ужаса стать жертвами его мести.

— Тебя найдут, Громов.

— Не найдут, если ты пасть не откроешь. Я там флешку подготовил с твоими косяками, если дернешься, она будет отправлена куда надо. Так что найдут не только меня, дядя Петя.

Я сунул сотовый в карман. Вышел на лестничную площадку под мычание Ермолаева. Который так и остался привязанным к стулу и с кляпом. Я блефовал насчет флешки. Ни хрена у меня на него не было. И я допускал, что он и Дене позвонить может. Перед уходом раскрошил его мобильники, модем и перерезал шнур стационарного телефона и сигнализации. Голова была совершенно пустой и тяжелой. Все это время Гера искал, куда тварь мог увезти Зоряну. Где мог закрыть ее так, чтоб никто не нашел. Вначале он орал мне, чтоб я не слушал бред умирающей Оскольской, которая скончалась наутро после моего визита, не приходя в сознание. Но я знал, что это не бред. По глазам ее видел, в них чувство вины плескалось, и мольба совесть ее облегчить и найти сестру.

И еще было до дикости страшно, что Деня пронюхает обо мне и что-то ей сделает… чем больше я думал об этом, тем больше верил, что жива она. Наверное, мне так этого хотелось, что я готов был сдохнуть за эту иллюзию. За эту картинку счастья в своей голове. Да, счастье, оказалось подобно шлюхе, меняло свой облик в зависимости от желаний клиента. И сейчас все самые яркие, самые красивые и обыденные картинки, которые когда-либо в моих мыслях ассоциировались с этим словом, померкли, исчезли, растворились блеклым, почти бесцветным фоном, оттеняющим одну-единственную. На ней она. Моя Зоряна. Живая. Просто живая. И нет больше никаких дополняющих фраз. Возможно, потом. Когда-нибудь после… если я сумею найти ее, мое счастье-шлюха снова изменится, и станет играть другими красками, будет требовать новых мазков кисти для полного удовлетворения. Но сейчас, в эту минуту, в эти бесконечные дни, наполненные дьявольской опустошенностью, оно было именно таким. Просто Зоряна. Дышит. Думает. Разговаривает. Двигается. И я упорно пытался заменить в своей голове этой картинкой другую, ту, на которой она молчит. На которой неподвижна. Которая въелась в мозг подобно раковой опухоли и не хотела покидать его добровольно.

К Маркелову меня впустили не сразу. Да и я рисковал — меня узнали. Трудно не узнать идиота, которого пытались закатать в асфальт. А он снова объявился за добавкой. Здоровый лысый верзила так у меня и спросил. На что я ему сказал, что спал и видел, как крестик на его лысой башке вырезаю. Ему, судя по всему, это не понравилось, но в это время по рации сказали, чтоб меня впустили. Я подмигнул верзиле, щелкнув языком, и вошел в дом. Какое-то время ждал в приемной, а затем меня проводили в тот самый кабинет, где мы встречались и в первый раз. Только теперь Маркелов не сидел на своем троне, он стоял в растрепанной рубашке с бутылкой виски в руках у окна и хлебал из горла коллекционный "Лейбл".

— Тебе не рассказывали, что дважды в этот дом входят только друзья, всех остальных отсюда потом выносят? Кого-то через задние двери в черный минивен. И ты мне не друг. Понимаешь, о чем я?

Обернулся ко мне, глядя на меня осоловевшими глазами и вызывая сомнение в том, что готов воспринять адекватно принесенную мною информацию. Но вряд ли меня отсюда выпустят до следующего раза, которого у меня не было и так.

— Я принес важную для вас информацию.

— Принес, значит, давай.

— У меня есть некоторые условия…

Он расхохотался, как чокнутый псих, и я вместе с ним, доставая флешку с кармана.

— Я просто ее раздавлю, если не заручусь вашим словом.

Смех тут же прекратился.

— Тебя раздавят точно так же, если на твой гребаной флешке не окажется действительно интересной информации. Ты пришел в неудачный день. У меня сегодня траур. Тебе просто не повезло. Чего хочешь, говори? Не испытывай мое терпение.

— Я хочу, чтоб после того, как вы прослушаете эту флешку и просмотрите эти документы, вы пообещали мне, что контрольный выстрел в голову ублюдка, которого вы захотите казнить, будет произведен только после того, как я получу от него нужную мне информацию. Пытать его буду я.

Маркелов хмыкнул и, отхлебнув виски, протянул мне бутылку, я отрицательно качнул головой.

— Ты говоришь загадками. Но ты знаешь, мне стало интересно. Хрен с тобой, хочешь контрольный выстрел, будет тебе контрольный после того, как ты твоему ублюдку выпотрошишь кишки.