Нам оставалось до гостиницы мили три, когда Джейми нарушил молчание.

— Я не рассказывал тебе, как умер мой отец, — без подготовки сказал он.

— Дугал говорил, что у него случился удар — в смысле, апоплексический, — ответила я, растерявшись. Мне показалось, что Джейми, тоже оставленный наедине с собственными размышлениями, в результате нашей беседы пришел к мыслям об отце, но я не понимала, что именно привело к теме его смерти.

— Это правда. Но… он… — Джейми замолчал и задумался, потом пожал плечами, втянул в себя побольше воздуха и решился. — Ты должна об этом знать. Это связано со… многим.

Здесь дорога сделалась достаточно широкой, чтобы ехать рядом, только нужно было внимательно следить за торчащими камнями.

— Это произошло в форте, — сказал он, огибая колдобину. — Там, где мы были вчера. Когда Рэндалл со своими людьми увез меня из Лаллиброха. Когда меня выпороли. Через два дня Рэндалл потребовал меня к себе в кабинет.

Пришли двое солдат и отвели меня из камеры в комнату, где я нашел тебя — поэтому я и знал, куда идти. Во дворе мы встретили отца. Он выяснил, куда меня отвезли, и пришел, чтобы узнать, нельзя ли вытащить меня оттуда, или хотя бы убедиться, что со мной все в порядке.

Джейми несильно пришпорил пони и пощелкал языком. Не было еще и намека на дневной свет, но темнота ночи уже изменилась. До рассвета оставалось не больше часа.

— Пока я его не увидел, я даже не понимал, насколько мне там одиноко — и страшно. Солдаты не позволили нам остаться наедине, но по крайней мере разрешили поздороваться. — Джейми тяжело сглотнул и продолжил. — Я сказал ему, как мне жаль — ну, из-за Дженни и вообще из-за всей этой истории. А он велел мне замолчать и крепко прижал к себе. Он спросил, сильно ли меня покалечили — он знал про порку, а я ответил, что все в порядке. Солдаты велели мне идти дальше, отец сжал мне руки и сказал, чтобы я не забывал молиться. Он сказал, что будет на моей стороне, что бы ни случилось, что я не должен вешать нос, но должен стараться не тревожиться. Он поцеловал меня в щеку, и солдаты увели меня. Тогда я видел его в последний раз.

Голос Джейми звучал ровно, но немного хрипловато. У меня комок стоял в горле, и я бы прикоснулась к нему, если б могла, но именно там дорога сузилась, и мне пришлось ехать позади. К тому времени, как я снова поравнялась с Джейми, он уже взял себя в руки.

— Ну и вот, — сказал он, снова набрав полную грудь воздуха, — я вошел к капитану Рэндаллу. Он отослал солдат, так что мы остались одни, и предложил мне табурет. Он сказал, что отец предложил ему обеспечение, чтобы меня выпустили под залог, но что мне предъявлено слишком серьезное обвинение, и меня нельзя выпустить под залог без письменного разрешения герцога Аргилла, на чьей территории мы находились. Тут я догадался, что отец отправился к Аргиллу. А пока, заявил Рэндалл, речь идет о второй порке, к которой меня приговорили. — Джейми опять замолчал, словно не зная, как продолжать рассказ. — Он… вел себя как-то странно. Очень сердечно, но под этим скрывалось что-то, чего я не мог понять. Он наблюдал за мной, словно ожидал от меня какого-то поступка, хотя я просто сидел смирно. Он едва ли не извинился передо мной; сказал, как ему жаль, что наши отношения так запутаны, что он бы предпочел, чтобы мы встретились при других обстоятельствах и все такое. — Джейми помотал головой. — Я никак не мог понять, к чему он ведет — всего два дня назад он хотел, чтобы меня забили чуть не до смерти. А уж когда он добрался до сути, то говорил весьма откровенно.

— Так чего же он хотел? — спросила я. Джейми посмотрел на меня и отвел взгляд. В темноте я не могла разглядеть его лица, но поняла, что он смущен.

— Меня, — ответил он напрямик.

Я так вздрогнула, что мой пони замотал головой и осуждающе заржал. Джейми опять пожал плечами.

— Он говорил очень откровенно. Если бы я согласился… позволить ему делать со мной все, что угодно, он был готов отменить вторую порку. А если нет… он сказал, тогда я пожалею, что родился на свет.

Меня затошнило.

— К этому времени я уже пожалел, — сказал Джейми с проблеском юмора. — Живот болел так, будто я наелся битого стекла, и если б я не сидел, то мои колени стучали бы друг о друга.

— И что… — я вдруг охрипла, пришлось откашляться и начать сначала. — И что ты сделал!

Он вздохнул.

— Я обещал, что не буду врать тебе, Сасснек. Я задумался. Следы от порки еще были совсем свежими, я рубашку-то едва надел, и голова кружилась, стоило мне встать. Одна мысль о том, чтобы снова через это пройти… чтобы тебя привязали… и стоять беспомощным в ожидании следующей плети… — Его передернуло. — Конечно, толком я этого не представлял, — произнес Джейми с кривой усмешкой, — но думал, что содомия — это не так больно, как плеть. Мужчины иногда умирают под плетью, Сасснек, и на лице Рэндалла было написано, что мне предстоит стать одним из них. Вот такой у меня был выбор. — Джейми еще раз вздохнул. — Но… в общем, поцелуй отца еще чувствовался на моей щеке, и то, что он сказал, и… в общем, я не мог на это согласиться, и все тут. Сначала я все думал о том, чем моя смерть окажется для отца. — Тут он фыркнул, словно вспомнил что-то забавное. — А потом подумал: этот человек уже изнасиловал мою сестру, да будь он проклят, если поимеет еще и меня.

Мне было не смешно. Я видела Джека Рэндалла в новом, еще более отталкивающем свете. Джейми потер шею и уронил руку на луку седла.

— И я собрал остатки мужества и сказал ему: нет. Я сказал это громко, и добавил самые разные грязные оскорбления, какие только смог вспомнить, и кричал это во всю глотку. — Он поморщился. — Я просто боялся, что могу передумать, поэтому пытался отрезать себе все пути назад. Хотя не знаю, — добавил он задумчиво, — есть ли тактичный способ отказаться от подобного предложения.

— Нет, — сухо согласилась я. — И полагаю, что он не пришел бы в восторг, что бы ты ни говорил.

— Он и не пришел. Он ударил меня по губам, чтобы я заткнулся. Я упал — слабый еще был — а он стоял надо мной и просто смотрел на меня. У меня хватило ума даже не пытаться встать, и я лежал, пока он не крикнул солдат и не приказал отвести меня в камеру. — Джейми покачал головой. — У него даже выражение лица не изменилось, а когда меня уводили, он сказал: «увидимся в пятницу», как будто мы собирались обсуждать деловой вопрос или что-то в этом роде.

Солдаты отвели Джейми не в ту камеру, где он сидел с тремя другими заключенными, а в небольшую камеру-одиночку, чтобы он дожидался утра пятницы, ни на что не отвлекаясь, кроме ежедневного посещения тюремного врача — тот перевязывал ему спину.

— Он был не особенно хорошим доктором, — рассказывал Джейми, — но очень добрым человеком. На второй день он принес мне не только гусиный жир и уголь, но еще и небольшую Библию. Она принадлежала заключенному, который умер. Сказал, что насколько он понял, я папист, и он не знает, найду я утешение в слове Божьем или нет, но по крайней мере смогу сравнить свои страдания со страданиями Иова. — Джейми засмеялся. — Как ни странно, я нашел в ней утешение. Нашего Господа тоже бичевали, и я мог радоваться, что меня потом никуда не потащат и не распнут. С другой стороны, — рассудительно добавил он, — нашему Господу не пришлось выслушивать от Понтия Пилата непристойных предложений.

Джейми сохранил эту Библию. Он порылся в седельной суме и протянул ее мне. Потрепанный томик в кожаном переплете, дюймов пяти в высоту, напечатанный на такой тонкой бумаге, что слова просвечивали насквозь. На форзаце было написано:

АЛЕКСАНДР УИЛЬЯМ РОДЕРИК МАКГРЕГОР, 1733-.-

Чернила выцвели и расплылись, а переплет покоробился, словно книга не раз промокала.

Я с любопытством повертела томик в руках. Хоть и маленький, но, видно, что-то в нем есть, раз Джейми хранит его во всех своих странствиях и приключениях последних четырех лет.

— Я никогда не видела, чтобы ты читал ее, — протянула я Библию назад.

— Да нет, я ее не для этого храню, — сказал Джейми, аккуратно разгладив край потертого переплета и пряча книгу на место. Он похлопал по суме. — У меня есть долг Элику Макгрегору, и я надеюсь однажды его уплатить.

— Да, так вот, — вернулся он к прерванному рассказу. — Наступила пятница, и я даже не знал, радуюсь этому или сожалею. Ожидание и ужас были, пожалуй, хуже, чем неминуемая боль, как мне тогда казалось. Но когда дошло до дела… — И он сделал этот свой странный жест плечами, расправляя рубашку на спине. — Ты сама видела шрамы, так что знаешь, каково оно было.

— Только из рассказа Дугала. Он говорил, что был там.

Джейми кивнул.

— Ага, был. И отец тоже, только тогда я этого не знал. Меня волновали только мои проблемы.

— О, — медленно произнесла я, — и твой отец…

— Ммм. Тогда оно и случилось. Некоторые потом говорили, что где-то на середине порки решили, что я уже мертв. Полагаю, отец тоже так подумал. — Джейми замялся, а когда продолжил, голос его опять звучал хрипло. — Дугал рассказывал: когда я обмяк, отец издал какой-то негромкий звук и приложил руку к голове. И упал, как камень. И больше не поднялся.

В вереске суетились птицы; птицы заливались и среди все еще темных листьев деревьев. Джейми ехал с опущенной головой, я не видела его лица.

— Я не знал, что он умер, — тихо произнес Джейми. — Мне сказали только через месяц, когда решили, что я уже достаточно окреп, чтобы перенести это. Поэтому я не похоронил его, как должен сделать сын. И даже никогда не видел его могилы — потому что боюсь возвращаться домой.

— Джейми, — прошептала я. — О, Джейми, дорогой.

После довольно долгого молчания я сказала:

— Но ты не можешь — ты не должен! — чувствовать себя ответственным за это. Джейми, ты ничего не мог сделать или изменить.

— Нет? — спросил он. — Возможно, и нет. Хотя я до сих пор думаю, случилось бы это или нет, выбери я другое. Но это знание не очень-то помогает изменить чувства. А я чувствую себя так, словно довел его до смерти собственными руками.

— Джейми… — начала я и беспомощно замолчала. Он некоторое время ехал молча, потом выпрямился и расправил плечи.

— Я никому об этом не рассказывал, — отрывисто бросил он. — Но подумал, что ты должна знать — я имею в виду, про Рэндалла. Ты имеешь право знать, что лежит между ним и мной.

Что лежит между ним и мной. Жизнь хорошего человека, честь девушки и непристойное вожделение, которое находит отдушину в крови и страхах. И, подумала я (и мой желудок опять сжался), теперь на весах лежит еще кое-что. Я…

Только сейчас я начала понимать, что чувствовал Джейми, скорчившись на окне кабинета Рэндалла с незаряженным пистолетом в руках. И начала прощать его за то, что он сделал со мной.

Словно прочитав мои мысли, Джейми спросил, не глядя на меня:

— Ты знаешь… в смысле, может, теперь ты понимаешь, почему я решил, что тебя необходимо выпороть?

Я помолчала, прежде чем ответить. Да, я поняла, но это еще далеко не все.

— Я понимаю, — медленно сказала я. — И за это я тебя прощаю. Чего я простить не могу, — и мой голос невольно зазвенел, — так это за то, что ты этим наслаждался!

Он склонился вперед, вцепился в луку седла и захохотал, и хохотал долго, сбрасывая напряжение, а потом тряхнул головой и повернулся ко мне. Небо уже заметно посветлело, и я видела его лицо, осунувшееся, напряженное, но веселое. В тусклом свете царапины на щеке казались черными.

— Наслаждался! Сасснек, — задыхаясь, произнес Джейми, — ты даже не представляешь себе, как я этим наслаждался! Ты была такой… Господи, ты выглядела просто прелестно. Я так разозлился, а ты так свирепо сражалась. Я не хотел делать тебе больно и одновременно так хотел… Иисус, — сказал он, вытирая нос. — Да. Да, я действительно этим наслаждался. Кстати, раз уж мы об этом заговорили, — добавил Джейми. — Ты мне должна за вынужденную сдержанность.

Я опять начинала злиться, щеки жарко запылали в прохладном рассветном воздухе.

— Сдержанность, говоришь? Мне показалось, что ты упражнял свою здоровую левую руку! Да ты едва не искалечил меня, высокомерный шотландский ублюдок!!!

— Если бы я хотел тебя искалечить, Сасснек, — сухо бросил он, — ты бы это уже заметила. Я говорю о том, что произошло потом. Мне пришлось спать на полу, если помнишь.

Я прищурилась и смерила его взглядом, дыша через нос.

— А, так это называется сдержанность?

— Ну, я подумал, что повалять тебя в таком состоянии не совсем правильно, хотя мне ужасно хотелось. Ужасно хотелось, — подчеркнул он, снова заливаясь смехом. — Жестокое подавление природных инстинктов.

— Повалять меня? — Это выражение меня позабавило.

— При тех обстоятельствах я вряд ли смог бы назвать это «любовью», а ты?

— Можешь называть это, как хочешь, — произнесла я ровным тоном, — но ты очень правильно поступил, иначе мог бы лишиться некоторых важных анатомических деталей.