Евгения Марлитт - Дама с рубинами

Вдруг она услышала чьи-то твердые шаги на улице, и через несколько минут к воротам пакгауза подошел человек. На звездном небе ясно обрисовывались очертания его фигуры, и маленькая Маргарита узнала господина Ленца, жившего в пакгаузе, которого она любила за то, что он часто шутил с нею, когда она играла во дворе, и ласково проводил рукой по ее волосам, когда она приветливо ему кланялась.

– Впустите меня тоже! – хриплым голоском проговорила она, когда он отпер ворота и хотел пройти.

Он обернулся.

– Кто тут?

– Я, Грета!

– Как, хозяйская дочь? Боже, малютка, как ты сюда попала?

Не отвечая, она старалась ухватиться за руку, которую он протянул, чтобы помочь ей встать, но не могла подняться, тогда он взял ее на руки и внес в глубокое отверстие ворот.

Там была полная темнота. Ленц ощупью шел со своей ношей, пока, наконец, не наткнулся на дверь, она бесшумно отворилась – и на них с крутой лестницы полился поток света.

– Это ты, Эрнст? – раздался сверху полный беспокойства голос.

– Да, я, собственной персоной, благодарение Богу, совершенно жив и здоров, Ганнхен! Здравствуй, моя дорогая!

Говоря это, Ленц показался из-за перил, и стоявшая наверху с лампой, в руках госпожа Ленц отпрянула назад.

– Посмотри-ка, что я тебе принес, Ганнхен, подобрал это у ворот, – проговорил он, останавливаясь на верхней ступеньке, смеясь, и вместе с тем обескуражено.

Госпожа Ленц поспешно поставила лампу на стол в передней.

– Дай мне дитя, Эрнст! – сказала она, озабоченно и торопливо протянув руки к малышке. – Ты так устал, бедняжка, а Гретхен надо сейчас же отнести домой, ее давно ищут. Боже, какая суматоха в большом доме! Все бегают как безумные, а вопли старой Бэрбэ были слышны даже здесь.

– Поди, ко мне, мой ангел! – ласково уговаривала она девочку. – Я отнесу тебя домой.

– Нет, нет! – испуганно отказывалась та, еще крепче прижимаясь к старику. Если все бегали дома как безумные, значит, бабушка была внизу, и как все ни путалось в бедной головке малютки, но прием, который ей окажет старая дама, представлялся ей совершенно ясно. – Я не хочу домой! – повторила она, тяжело дыша. – Пусть тетя Софи придет сюда.

– Хорошо, хорошо, душечка! Мы позовем тетю Софи, – успокаивал ее Ленц.

– Как хочешь, моя крошка, – подтвердила его жена, с беспокойством прислушиваясь к хриплому, задыхающемуся голосу девочки и испытующе вглядываясь в ее изменившееся личико. Потом, молча, взяв лампу, отворила дверь в комнаты.

– Бланка там, на галерее, – сказала жена в ответ на вопросительный взгляд, которым муж обвел комнату. – Она причесывала волосы на ночь, когда с парадного двора пришел кучер, спрашивая, не видели ли мы Гретхен. Но, боже мой, дитя, что это с твоими ногами? – воскликнула вдруг госпожа Ленц, прервав свой рассказ, когда взгляд ее упал на покрытые тиной башмачки и пятна грязи, резко выступавшие при свете лампы на светлом платье девочки. Поспешно ощупала она подол разорванной юбочки, насквозь пропитанной болотной водой.

– Девочка попала в воду, – испуганным шепотом сказала она своему мужу, – ее надо скорее переодеть во все сухое.

Посадив малютку на диван, она принесла теплую воду и полотенце, между тем как пришедшая молодая девушка, став на колени, рылась в комоде.

И пока госпожа Ленц обмывала теплой водой грязные ножки, все выстраданное в последние часы вылилось из взволнованного детского сердца.

Она с лихорадочной торопливостью рассказала об ужасах, пережитых в колючем кустарнике, о том, как боялась, что отец сойдет с лошади и найдет ее там, и зачем она побежала к дедушке, и что какая-то фигура ходит по темному коридору и пугает людей, и что комната не была заперта, конечно, не была. Она ясно слышала, как нажали ручку двери, потом кто-то весь в белом проскользнул через отверстие двери, и под покрывалом были длинные волосы; а за то, что девушка так громко закричала, папа хочет теперь увезти Грету из дома и отдать в пансион.

В комнату вошла, задыхаясь после быстрого бега, тетя Софи и наклонилась над ребенком.

– Очевидно, у нее бред! Девочка тяжело больна. Все оттого, что с детской душой обращаются, как с плохим инструментом, и колотят по ней как заблагорассудится, – произнесла она в порыве невыразимой горечи.

Она завернула девочку в плед, который принесла с собой, взяла ее на руки и протянула господину и госпоже Ленц руку. «Премного благодарна!» – было все, что она сказала, уходя.

Внизу, во дворе, из темноты навстречу им выступила высокая фигура. Маргарита испугалась и задрожала, когда две руки схватили ее и неистово прижали к груди – это был папа.

– Мое милое дитя, моя Гретель, не пугайся, это я, твой папа! – услышала она его низкий, дрожащий голос. Продолжая прижимать девочку к своей тяжело дышащей груди, отец прошел по двору и внес ее в ярко освещенную комнату. Все домашние бросились к нему и ребенку, но он сделал им знак молчать и прошел мимо них в спальню детей.

– Да, теперь-то все хорошо! Цыгане ее не украли, и она, слава и благодарение Богу, жива! – говорила потом Бэрбэ в кухне другим слугам, поднося ко рту кусок жаркого, чтобы подкрепить себя после такой тревоги. – Но я не верю, что этим все кончилось. Достаточно было взглянуть, как болтались ручки и ножки бедной птички, когда барин нес ее домой, чтобы понять. Но только и слышишь: суеверная Бэрбэ все плачется и каркает, как ворон! Насмехаться-то может всякий, это дело немудреное, а чтобы доказать, на это их не хватает. Посмотрим, кто будет прав, в конце концов, умные ли люди, которые ни во что не верят, или старая, глупая Бэрбэ. Такая женщина, как та, с рубинами, не будет понапрасну являться в коридоре. Уже не в первый раз уносит она бедных невинных детей. Вы меня вспомните, скажу одно – нашей бедной Гретхен будет очень плохо.

С этими словами она отложила вилку с взятым куском и закрыла лицо голубым полотняным фартуком.

В продолжение нескольких недель кухонная пророчица имела удовольствие напоминать все с более печальным выражением то, что она сказала. Но здоровая натура ребенка победила болезнь, в которой вдруг произошел счастливый перелом.

Опять засияло солнце в доме. Не отходивший от постели ребенка в. часы опасности господин Лампрехт вновь выпрямил свой стан, во взгляде и движениях его опять появился огонь, все даже говорили, что никогда в жизни у него не было такого победоносного, вызывающего вида, как теперь. К тому же он исполнил свое намерение поселиться на некоторое время в комнатах покойницы Доротеи, и даже коридор был теперь отделен от галереи всегда запертой дверью.

Дедушка, который, вернувшись из Гермелебена в ту ужасную ночь, поскакал сейчас же, не сходя с лошади, в город, теперь балагурил и шутил опять со своей обычной грубоватой веселостью. Но когда его любимице позволено было встать с постели на целых полдня, он не выдержал и уехал, со смехом прокричав с лошади на прощание, что его выгоняет из дому проклятый крикун, избалованная бестия в верхнем этаже.

Два дня спустя, уехал и господин Лампрехт, надолго, как говорили люди в конторе. Маленькая Маргарита удивленно взглянула в его лицо, когда он наклонился, прощаясь с нею, и обещал прислать замечательные подарки.

– Я никогда еще не видела папу таким, он выглядел страшно довольным, но странным со своими сверкающими глазами, – говорила она.

– Еще бы, – сказала тетя Софи. – Он радуется, что его маленькая беглянка выздоровела и, окончив дела, он поедет в Италию, а может быть, и дальше. Ему хочется еще раз посмотреть свет, да это и хорошо.

Когда выздоровевшую девочку выпустили– на воздух, липы перед ткацкой уже потемнели, как перед началом осени, на кустах роз, будто упавшие с неба кровавые капли, виднелись последние красные цветы и на блестящей поверхности бассейна плавали первые осенние листья.

Многое переменилось, но самое удивительное было то, что папа жил там, наверху, во время болезни Гретхен, и теперь, после его отъезда, проветривали эти комнаты. Окна были широко открыты, через них была видна чудесная живопись на потолке большой комнаты в три окна и зеленый шелковый балдахин над кроватью в спальне.

Маленькая Маргарита задумчиво смотрела вверх: из той комнаты с великолепной живописью на потолке вышла тогда окутанная вуалью фигура, из второй двери по коридору показалась ее ножка в изящном башмачке. Маргарита после болезни помнила все необычайно ясно, но больше об этом не говорила, с нее было достаточно, что никто не слушал и не отвечал на ее вопросы, когда она об этом заговаривала – она, конечно, не знала, что доктора признали видение в коридоре началом нервной болезни.

На открытой галерее пакгауза сегодня тоже была мертвая тишина, только ветерок пробегал иногда по зеленой листве жасмина, своевольно играя остроконечными листьями. В уютной комнатке, где пахло резедой, вероятно, сидела женщина с милым лицом, полная материнской нежности, и горевала, потому что прелестная Бланка сегодня рано утром тоже уехала, наверно, на место гувернантки в далекую Англию, как сказала утром Бэрбэ тете Софи.

Это известие разогнало утреннюю дремоту Маргариты, и она плакала потихоньку от тети Софи и Бэрбэ, уткнувшись носом в подушку. Теперь девочка сидела одна под липами, Рейнгольд ушел за своим ящиком с кубиками. Вдруг она увидела Бэрбэ, которая несла что-то под фартуком и бросала испытующие взгляды на окна верхнего этажа главного дома.

– Фрейлейн Софи знает об этом, и позволила дать тебе это, Гретхен, но госпожа советница не должна видеть, – сказала она. – Когда ты была больна, красивая девушка поджидала меня по целым часам на галерее, чтобы узнать о твоем здоровье. Но во двор она ни разу не выходила все время, пока жила здесь, – уж очень гордые люди твой папа и бабушка, не выносят никакой фамильярности. Ну а сегодня ранехонько, когда я брала из бассейна воду для кофе, она сошла ко мне уже в шляпе с вуалью, с дорожной сумкой через плечо, бледная как смерть и с заплаканными глазами – она ведь уезжает далеко. И сказала, чтобы я тебя расцеловала за нее и передала тебе вот это.

Вынув из-под фартука маленький белый сверток, она положила его на садовый стол; девочка развернула бумагу и радостно вскрикнула, увидев красивую вышитую сумочку.

– Тише, тише, Гретхен, не кричи так, – уговаривала Бэрбэ. – Сегодня поутру уже была история, и нехорошо это было со стороны советницы, сказать по правде. Ну что ж из того, что молодой Герберт пришел как раз в ту пору со стаканом к колодцу, как он приходит каждое утро в– последнее время. – Он выглядел совсем больным и прямо подошел к девушке – я думаю, хотел что-то сказать, может быть, пожелать счастливого пути или вообще сказать какой-нибудь привет; но в ту минуту явилась госпожа советница, на ней был ночной чепчик, а капот надет так, словно она вскочила в него прямо с постели. Она взглянула на девушку, точно хотела ее проглотить, а та поклонилась ей и пошла к своим родителям, которые ждали ее под воротами.

– Знаешь, Гретхен, наша герцогиня не могла бы держать себя с большей гордостью и благородством, чем эта дочь живописца, а по красоте-то их и сравнить нельзя. Вот эта-то гордость и рассердила так твою бабушку, что не успела я опомниться – она открыла у меня в руках сверток и заглянула в него. «Это для Гретхен, госпожа советница!» – говорю я. «Да, – сказала она громким, злым голосом. – Как же смеет фрейлейн Ленц дарить что-либо на память моей внучке?» И это должны были слушать бедная девушка и ее родители! Молодому господину это было так же неприятно, как и мне, он с ужасом взглянул на мать и опрометью кинулся в дом. Вот какая была история, Гретхен! Госпожа советница хотела отнять у меня сверточек, но я от нее убежала, а фрейлейн Софи говорит, что она не понимает, почему тебе нельзя носить эту сумочку.

Город Б. не был герцогской резиденцией, но благодаря здоровому климату и прекрасному расположению стал любимым летним местопребыванием правителя, несмотря на то, что в замке, не слишком внушительном и по внешнему виду, с трудом размещался придворный штат.

Ежегодно пятнадцатого мая, независимо от того, установилась ли погода, из резиденции тянулась вереница экипажей и вслед за тем начинали гостеприимно дымиться трубы замка. На улицах мелькали ливреи герцогских слуг, перед знатными домами останавливались экипажи придворных, делающих визиты. Дом Лампрехтов был одним из немногих коммерческих домов, пользовавшихся этим преимуществом благодаря тому, что к госпоже советнице Маршаль все так же благосклонно относились при дворе, как и десять лет назад. Да, целых десять лет прошло с того несчастного «дня беления», когда маленькая Маргарита, страшась пансиона, убежала в Дамбах.

Лучи герцогской милости освещали, разумеется, и всех, кто состоял в близком родстве со старой дамой; так, например, владелец фирмы «Лампрехт и сын» был единственным коммерции советником в городе Б., поскольку его светлость редко кого удостаивал этого звания. И Болдуин Лампрехт не был нечувствителен к такому отличию: люди, имевшие с ним торговые сношения, говорили, что с ним даже трудно вести дела из-за его отталкивающего мрачного высокомерия. Прежняя внешняя любезность его совсем исчезла, уже несколько лёт никто не видел его улыбки.