Лили инстинктивно потянулась, чтобы удержать лампу от падения, и ее ладонь скользнула по горячему стеклу. Вскрикнув от боли, Лили отдернула руку:

– Я… я обожгла руку.

Эдж приподнял Лили, обняв за талию, поставил на ноги и потянул в сторону своего дома.

– У меня есть препараты от ожогов, – бросил он через плечо, шагая вперед.

Лили старалась не отставать от него.

– С вашей стороны неприлично вести меня к себе домой, в ваши семейные покои, – сказала она. – Что, если меня увидят?

Эдж внезапно остановился, и Лили по инерции налетела на него, но он успел схватить ее и удержать на месте.

– Если кто-то у меня дома до сих пор не понял, что мы с вами сейчас общаемся, то только потому, что они спят днями напролет.

– Я не хочу быть дочерью своей матери.

Он подошел так близко, что Лили могла разглядеть изгиб его губ.

– Вы напрасно тревожитесь об этом.

Лили бросила упираться и направилась за ним, поднявшись по лестнице в его личные покои. У двери Лили схватилась за косяк здоровой рукой и резко остановилась.

Эдж повернулся и на миг тоже застыл на месте. Потом посмотрел на нее:

– Это единственная комната с горящими лампами. Я не смогу разглядеть ожог в темноте.

Он провел ее в комнату, пахнущую всем тем, что напоминало Лили об уюте. Она увидела накрахмаленные занавески, натертую до блеска поверхность стола, дубовую мебель и кресло с потертой кожей, в котором с удобством мог разместиться даже очень крупный человек. На столе располагалась деревянная резная стойка, из тех, на которые леди обычно надевали парики. Но на стойке красовалась старая шляпа, видимо, когда-то принадлежавшая отцу Эджа.

Последней Лили рассмотрела кровать, стоявшую близко к стене и покрытую одеялом в зеленых тонах. Лили вскинула запястье обожженной руки.

– Типично мужская комната.

– Надеюсь.

Она посмотрела на свою ладонь:

– О! Сама виновата. Раньше я никогда не обжигалась. – Лили прошла вглубь комнаты. – Если меня кто-нибудь увидит, потом заклеймят позором, как мою мать.

– Никто вас не увидит, – успокоил Эдж. – Нужно позвать кухарку. Она специалист по лечению ожогов. Справляется с ними лучше врача.

– Нет. Не будите ее. Это всего лишь легкий ожог.

Эдж вздохнул:

– Такие ожоги обычно не причиняют боли.

– Я почти ее не чувствую, – призналась Лили, сказав чистую правду. Прикосновение Эджа успокоило Лили. Он сжимал ее запястье, повернув ладонь вверх, и они вдвоем смотрели на пузырь, образовавшийся прямо под указательным пальцем.

Эдж хмыкнул:

– Не нужно храбриться. Уж я-то знаю, как может болеть ожог!

– Он пройдет через несколько дней, и следа не останется. Ничего страшного.

– Вас беспокоит что-то еще?

Лили не могла рассказать ему, что ее мать могла вернуться. И тогда старые скандалы вспыхнули бы с новой силой.

Лили потянула руку к себе, но Эдж все еще сжимал ее запястье и тоже подался вперед. Его ладонь скользнула, и он схватил кончики ее пальцев.

– Мой отец, – ответила Лили. – Сейчас мне хотелось бы, чтобы им оказался кузнец.

– Лили, почему вы не рады тому, что вашим отцом оказался человек, давший вам свое имя?

– Мне легче простить мать, даже с ее театральщиной. Игра же моего отца повлекла серьезные последствия. Он говорит, что не хотел допускать у меня и мысли, что я – не его. Но я ведь помню, с каким пылом он обвинял ее, не боясь, что мы услышим. Когда они начали жить раздельно, отец приходил на светские мероприятия тихо, без объявления. А его глаза так и кричали об осуждении. – Лили вздохнула. – Разъехавшись по лондонским домам, они стали видеться чаще, чем в то время, когда жили под одной крышей. Отец регулярно приезжал к ней. Я сжималась от страха, когда они встречались…

Лили постаралась взять себя в руки и подобрать верные слова, и Эдж, заметив ее смятение, придвинулся ближе. Он с нежностью обвил ее рукой за плечи, пытаясь успокоить.

Эта ложь была частью ее. Но главное, Лили в нее верила. Она боялась причинить какое-либо беспокойство. Она заботилась об Эбигейл, делала все, что в ее силах, оберегая сестру. Это была ее обязанность. А теперь Лили не могла просто стереть эти двадцать пять лет уверенности в том, что она чужая.

– Лили, с прошлым покончено, – сказал Эдж.

Он потянул Лили к кожаному креслу и сел, нежно привлекая ее к себе, позволяя ей расслабиться и все еще удерживая на весу ее обожженную руку.

Но отмахнуться от прошлого не получалось. Оно снова и снова пронзало сердце Лили, и она не могла помешать обидам каждый раз с новой силой всплывать в памяти.

– Я очень не хотела жить у матери, когда она впервые уехала от отца. Мы с сестрой скучали по родному дому. В какой-то момент мама увлеклась общением с новыми друзьями и согласилась отпускать нас погостить домой. Однажды, когда она рыдала несколько дней и выносить это было уже невозможно, я решила, что просто обязана найти для нас способ вернуться к отцу.

– Вашей гувернантке стоило забрать вас.

Гувернантка не могла сделать это без разрешения, а ждать Лили уже не могла.

– Я послала служанку сказать кучеру, чтобы он готовил экипаж. Мама, случалось, передавала указания слугам через меня, и это не вызвало подозрений. Потом я дала Эбигейл задание отвлечь внимание кучера. Ей нужно было внезапно выскочить перед лошадьми, упасть и вести себя так, словно она пострадала. Пока кучер проверял, что с ней, я хлопнула дверцей кареты, позвала Эбигейл и сказала ему, что гувернантка уже села внутрь. И мы поехали к папе домой. Два дня мы прятались в мансарде, и кухарка наверняка заметила, что мы совершали набег на кладовку с продуктами, забирали воду и всю еду, которую только могли унести. Никто нас не искал, и мы устали скрываться, поэтому вернулись в свои комнаты. Мы до сих пор смеемся, вспоминая эту историю. К тому времени гувернантка тоже вернулась в папин дом, и мы продолжили уроки, словно ничего и не пропускали.

– Взрослые позволили вам выйти сухими из воды.

– Гувернантка была в курсе, как и другие слуги, но я так и не поняла, осознали ли родители, что мы сами устроили свой переезд. Мое любимое детское приключение. И у Эбигейл – тоже. Мы даже украдкой выбирались в сад и играли там весь день. Отец своим невниманием дал нам передышку. Но наше спасение не могло длиться вечно. Мама заскучала и послала за нами. Мы отправились назад, осознавая, какой ужас нас ждет. Она никогда не вымещала гнев на нас. Никогда. Но Эбигейл расстраивалась, видя ее ярость. Эбигейл была в слезах, мама была в слезах, и гувернантка уводила Эбигейл в другую комнату. Я оставалась с матерью. Служанки держались от нас на почтительном расстоянии. – Лили засмеялась. – Горничные убегали подальше, зная, что вслед им может полететь туфля. У моей матери не было ваз или других хрупких предметов. Все эти вещи разбились самым драматичным образом. – Лили коснулась руки Эджа, продолжая: – Однажды мама сказала, чтобы я не боялась, когда она чем-то бросается. Она никогда не попадала в меня или в Эбигейл и умела более-менее контролировать свой гнев. Окна никогда не бились. Хрустальные вещицы бросались в камин, только когда в нем не было огня. Потом она могла брать кочергу обеими руками и колотить по вещам, стоявшим на столе, сбрасывая их на пол. Я рада, что это не попало в «Мемуары» Софии Свифт, хотя все знали, какая мама взрывная. – Теперь Лили понимала, что мать, похоже, оберегала только Эбигейл. – В книге нет ни малейшего упоминания об Эбигейл. Все вокруг считают меня ненастоящей дочерью своего отца. В отношении же моей сестры таких сомнений нет. У нее ямочка на подбородке и глаза как у всех из рода Хайтауэр. – Лили улыбнулась, смягчившись. – Моей матери впору было стать актрисой. Она так наслаждалась этими выходками, а я их ненавижу! – Она посмотрела на Эджа: – Я несколько дней чувствовала себя неловко после того, как бросила в вас бисквитом. Я поклялась, что никогда больше не буду ничем швыряться, и сдержала слово.

– Я был не против.

Эдж помнил летевший в его сторону бисквит и свое удивление. Братья не смели ничем в него бросать. Рядом всегда был учитель, да и Эдж мог воспользоваться преимуществами своей комплекции и с легкостью уложить их на землю.

Однажды он заставил Стивена сказать, что тот любит Агату Крамп и хочет жениться на ней.

Теперь Эдж держал руку Лили, рассеянно потирая ее пальцы и избегая прикасаться к ожогу.

– В тот момент, запустив бисквитом, я вдруг поняла, что становлюсь такой же, как мать. Я не могла этого допустить, – вздохнула Лили. – Она изводила всех, кто оказывался рядом с ней. Подозреваю, изводила она и саму себя.

– Вы изводите себя чуть больше, чем следует, – заметил Эдж. Он придвинулся так близко, что почувствовал ее дыхание на своей щеке. – Вы нравитесь мне такой, какая вы есть.

Эдж восхищался ее серьезной натурой. Лили не порхала вокруг, как бабочка, пытаясь привлечь его внимание. Но после памятного броска в него бисквитом ей это и не требовалось. Эдж замечал ее всякий раз, когда она оказывалась рядом.

– Нельзя считать, что любой брак обязательно принесет несчастье, – сказал Эдж. – Люди, довольные своей участью, обычно не трубят об этом на каждом углу, как те несчастные, что вечно жалуются на беды. Невежливо хвастаться, как прекрасна твоя жизнь, об этом могут красноречиво сказать лишь многие годы, прожитые в браке. – Он помолчал и добавил: – И даже это – риск, поскольку мои родители были женаты довольно долго.

Лили взглянула ему в глаза:

– Понимаю.

– Хвастаться чем-то по-настоящему прекрасным не принято. Например, я не могу рассказать никому, – он провел большим пальцем по ее щеке, – о крошечных крапинках свежей зелени в карих глазах.

Эти крошечные крапинки будили в нем невероятные эмоции. В его комнате Лили выглядела великолепно…

Она уперлась ладонью ему в грудь, но так и не смогла сдвинуть его с места.

– Эдж… Глаза есть у всех.

Он слышал Лили, но сейчас, когда ее ладонь лежала на его груди, заставляя сердце колотиться и разливая тепло по всему телу, не мог сразу найти ответ.

– Не такие, как ваши. Представить не могу, чтобы у кого-то еще во всей вселенной были точно такие же глаза.

Она не снимала руку с груди Эджа, держа его в плену и даже не подозревая об этом.

Он был пленен, очарован. Губы… Мягкая кожа… Бархатистые глаза…

Эдж отстранился, чтобы рассмотреть ее черты. Он хотел бы увидеть их на лице ребенка – своего ребенка.

Еще совсем недавно он думал лишь о том, что она была идеальной кандидатурой на роль герцогини и редким человеком, не трепетавшим от благоговейного страха перед его титулом.

Теперь он относился к ней иначе.

– Эдж… – Лили снова уперлась ему в грудь и выскользнула из его объятий. Эдж хранил молчание.

Она подошла к окну и посмотрела на улицу. – Ваш дом совсем рядом с домом моего отца. Мать будет так близко…

Он просто смотрел на нее. От объявшего его трепета Эдж не мог ни говорить, ни шевелиться. Волны тепла так и разливались по его телу.

– Эдж… Вы понимаете, я не вынесу новых страданий, которые может принести мать.

– Это все в прошлом.

Лили покачала головой:

– Отнюдь. Вы ведь не можете с легкостью отмахнуться от того, что произошло с вашим отцом. И вы… – Она повернулась к нему. – Вы не знаете нашу жизнь с ней изнутри.

– Я могу помочь вам, если она вернется. Я ведь уже находился в центре скандала.

– И не один год.

– Мой отец вел себя осмотрительно всю свою жизнь. Но потом вдруг купил новую городскую карету и фаэтон, чтобы угнаться за мужчинами помоложе. Он приказывал камердинеру готовить всевозможные смеси для роста волос и стал покупать в аптеке фовлеровский раствор. Я узнал об этом, только когда увидел камердинера с пустой бутылкой.

– И все же вы могли вразумить отца.

Эдж хмыкнул и покачал головой:

– Нет. Только не после… Он совершенно изменился.

– Знаете, а ведь моя мать возвращается. Так сказал отец. Клянусь, я так не хотела, чтобы она снова оказалась в моей жизни! Нельзя все время глотать яд и думать, что не отравишься.

– Я могу оградить вас от этого.

Лили покачала головой, и Эдж понял, что должен как-то смягчить ее потерянный взгляд.

Он подошел к Лили и приобнял ее за талию:

– Если потребуется, я выстрою слуг вокруг дома, вплотную друг к другу. Оставлю открытым лишь доступ к жизненно важным коммуникациям.

Ее губы чуть вздернулись в улыбке.

– Слова истинного генерала.

И все же ее лицо оставалось грустным. Она не верила ему. Эдж ясно это видел.

Он коснулся лбом ее лба, а потом прижался лицом к ее макушке. Он наслаждался тем, как ее локоны щекочут его кожу, и это было лучше любых объятий в его жизни.

– Мне жаль, что вы обожглись, но я рад, что вы здесь, – сказал он.

Эдж сжал руки, и на сей раз они с Лили по-настоящему слились в объятии. Увлекая ее за собой, Эдж опустился на кресло за спиной. Он потянул Лили к себе и откинул голову так, чтобы с наслаждением вдыхать исходивший от ее волос цветочный аромат. Он мог вдыхать этот аромат всю оставшуюся жизнь, и это никогда бы ему не наскучило.