Они разговаривали долго.

Услышав, что их громко звали, разыскивая повсюду, они, обняв друг друга за талию, вышли из своего убежища.

— Филипп вернется к вам, — сказала Алиса.

— Реми наскучат случайные связи, и он снова будет с вами, — уверяла ее Флори.

Однако то были всего лишь слова. Обе они понимали это, но слова эти были для них все же благом.

Праздничный прием закончился позднее, чем предполагалось.

Проводив до ворот родственников и друзей и проследив за тем, как слуги навели порядок в саду, Этьен с Матильдой обменялись у себя в комнате впечатлениями о том, как прошел день.

— Если мы не хотим, чтобы в будущем году у нас слишком быстро появился младенец, нужно поженить Жанну и Бернара, не откладывая этого на осень, — твердил Этьен жене.

— Я тоже об этом подумала. Почему бы и не приблизить дату свадьбы, не перенести ее на день святого Жиллеса, первое сентября, падающее в этом году на вторник?

— Ярмарка в Труа кончается только восьмого, к рождеству Богородицы.

— Да, я это знаю, мой друг, но не сможете ли вы, как исключение, поручить Бертрану закончить все операции по покупке и продаже?

— Да, конечно.

— Так и решим. Как и вы, мне хочется, чтобы у нашей дочери поскорее появился законный супруг!

— Хорошо. Вы же знаете, дорогая, что я не в состоянии ни в чем вам отказать. Я сделаю все так, как вы хотите.

— Спасибо, Этьен! Я буду совсем спокойна после этой свадьбы…

Она оборвала себя, сомкнув губы над своей тайной, и положила на руку мужа свою.

— Надо выдержать эту дату, что бы ни случилось, — закончила разговор Матильда.

Назавтра Матильда принялась за дело. Она обсудила с Жанной, восхищенной решением приблизить столь дорогое ее сердцу событие, все относившееся к тканям, кружевам, украшениям. Они решили, что платье новобрачной будет сшито из темно-красного шелка, камзол из ткани, тканной золотом и расшитый цветами. Голову с волосами, собранными в шиньон на затылке, будет венчать ободок из драгоценного металла на вуали из газа с золотой ниткой, изготовленный в родительских мастерских.

— Мне хочется, дочка, чтобы вы были самой красивой, и для этого я сразу же отдам вам некоторые из моих украшений.

— Торопиться некуда, мама!

— Если бы так! У нас не так уж много времени.

Жанна обняла мать и горячо расцеловала ее. В последнее время она переняла у Бернара привычку смеяться во весь голос. С того времени как она в него влюбилась, Жанна стала более непосредственной.

Если не приходилось заботиться об отправке мебели и посуды в Блуа, где будущие супруги должны были поселиться в полностью обставленном доме, доставшемся Бернару от родителей, за несколько лет до этого по обоюдному согласию ушедших каждый в свой монастырь, зато нужно было приготовить для отправки туда специально вышитое белье из приданого новобрачной, ее личные вещи, книги, гардероб. Все это заняло много кофров. После свадьбы предстояло отправить туда же обычно многочисленные подарки, по традиции доставлявшиеся молодым на следующий день после торжества.

Так как в круг знакомых Брюнелей входили буквально все ювелиры, суконщики и галантерейщики столицы, не говоря уже о тех, которые должны были приехать по приглашению Бернара из Турени, на свадьбе должно было собраться очень много народу.

Пришлось нанять лакеев для прислуживания многочисленным приглашенным, плотников для сооружения огромных столов на козлах на открытом воздухе для торжественного обеда, и оставалось лишь надеяться на то, что Господь пошлет в назначенный день хорошую погоду.

Со своей стороны Арно занялся подыскиванием лучших менестрелей и музыкантов Парижа.

Под предлогом необходимости обсудить с каноником Клютэном подробности службы, которая должна была быть совершена с большой помпой в церкви Сен Жермен-де-л'Осьеруа, Матильда выбрала время, несмотря на всю эту суматоху в доме, не только навестить, как обычно по четвергам, сестер Центральной больницы, но и зайти к нему в пристройку собора Парижской Богоматери.

Она рассказала канонику о своих снах, приснившихся ей зимой, склонивших ее к мысли о близкой смерти.

— Вы знаете, что я не боюсь смертного часа, но хотела бы привести себя в порядок перед встречей с Господом! Что вы мне посоветуете?

Каноник выслушал ее не прерывая.

— Сказано, что нам не дано знать ни дня, ни часа, — заметил он спокойно, когда Матильда умолкла. — Не кажется ли вам, племянница, с вашей стороны слишком самонадеянным допускать мысль о возможности нарушения божественных принципов вам в угоду?

— В обоих этих сновидениях все казалось таким ясным, дядя, что я не могу думать…

— Действительно, пророкам, некоторым крупным мистикам порой ниспосылались конкретные откровения по поводу их будущего. Но, скажите по совести, у вас есть такое чувство, что вы принадлежите к их священной когорте?

Он улыбался.

— Вы не принимаете меня всерьез, дядя!

— Не в этих обстоятельствах, Матильда. Да, действительно, мне не кажется, что я должен согласиться с таким самовозвеличиванием, которое, как мне думается, не имеет достаточных оснований.

— Я такая жалкая христианка, барахтаюсь в трясине своих несовершенств и слабостей…

— Я не так требователен по отношению к вам, как вы сами, дочь моя. Мне представляется, что вы сумели выполнить свой долг там, где поставил вас Бог.

— Я так уклонялась, так часто протестовала, проявила столько малодушия и колебаний, боясь подчиниться Его воле! Поэтому я хотела бы подготовиться к хорошей смерти.

— Достойная смерть не больше чем конец, венчающий достойную жизнь. Всю нашу жизнь, день за днем, мы, каждый по-своему, шагаем к моменту истины. Перестаньте терзаться, дочь моя. Просто продолжайте делать свои обычные дела. Однако вам ничто не мешает прийти ко мне с более глубокой исповедью до праздника Успения Богоматери Марии. Вы должны также причаститься, как и каждый год, придя на следующий день к обедне. Во всем же остальном, поверьте мне, вам следует блюсти себя, как вы это делали всегда, в уважении к ближним и в любви к Господу. Не думаю, чтобы от вас требовалось что-либо другое. Самонадеянно желать быть безупречным. Мы такими никогда не будем!

Расставаясь с племянницей, каноник осведомился о Флори.

При встречах с ним после приезда в Париж молодая женщина рассказала ему о смерти Гийома и обо всем, что за нею последовало. Матильде это было известно.

— Она ожидает решения мужа, — сказала она, — и мучается страшно. Я не знаю, что с нею станется, если он откажется помириться с нею.

— Надо молиться о том, чтобы он простил ее. Я от всей души желаю, чтобы их взаимная привязанность преодолела это последнее препятствие. Уже преодолено так много других!

Июль истек, и начался отсчет непохожих один на другой августовских дней с чередованием гроз и резких повышений температуры.

Чтобы к моменту торжества сад был в лучшем виде, в нем вовсю трудились садовник с помощниками: поливали, подрезали, выпалывали сорняки, ухаживали за цветами, проявляя терпение, которому так превосходно научила своих служителей природа.

Подгоняемые кропотливостью своей работы и краткостью отведенного для нее времени, буквально не разгибались вышивальщицы и швеи, шившие с большой тщательностью камзол для новобрачной.

Обычай требовал, чтобы все в доме были одеты в таких случаях во все новое; все женщины семьи занимались своими туалетами, костюмами для детей и одеждой для прислуги.

Одна старушка, для которой это занятие было почти профессией, ходила из одного дома в другой по всему городу, приглашая на свадьбу.

В доме начищали кухонную посуду, до блеска полировали мебель и натирали полы.

Тишина наступала лишь по вечерам, когда все старались расположиться под липами отдохнуть в их тени, поболтать и посплетничать.

Находившаяся в центре этой суматохи Матильда находила убежище у Джунии с Тибо. Они являли собою островок покоя, законченного счастья, которого сами были и творцами, и потребителями. В их присутствии человек наслаждается почти совершенной безмятежностью.

Ребенок, которому едва исполнилось четыре месяца, был прелестным. Лицо с матовой кожей сияло широко раскрытыми крупными темно-синими глазами. Казалось, в них отражалось летнее небо в тот волнующий час, когда в вечернем мраке бархат сумерек смешивается с его шелковой синевой.

Вся семья была у ног этого крепкого, веселого созерцателя открывавшегося ему мира.

Джуния занималась им самозабвенно. Отказавшись от кормилицы для сына, она посвящала ему себя безраздельно. Все ее время уходило на то, чтобы его кормить, мыть, протирать благовониями, баюкать, играть, смеяться и спать рядом с ним. В самые обычные материнские заботы она вносила рвение, восхищавшее Арно.

Матильда разделяла его восхищение. Каждый вечер она находила время побыть со своим внуком. Невестка встречала ее теплой улыбкой, приободрявшей ее после изнурительных дневных трудов. Она разрывалась между работой на улице Кэнкампуа, заботами о больных, о бедных и одиноких, которых она находила все больше и больше, а также делами, неизбежно требовавшими ее внимания, чтобы свадьба прошла хорошо.

Время шло. Август уже перевалил за середину, когда накануне Успения она снова пришла в собор Парижской Богоматери исповедаться своему дяде, как он ей посоветовал. Назавтра, как обычно, она причастилась вместе со всей семьей в церкви Сен Жермен-де-л'Осьеруа. Потом все, кроме Этьена и Бертрана, задержавшихся на ярмарке в Труа, участвовали в религиозной церемонии по поводу Успения и горячо молились матери Спасителя.

На следующий день после праздника Матильда вновь отправилась па работу и поднялась к Джунии несколько позже, чем обычно. Заваленная заказами в мастерской, она изнывала еще и от стоявшей духоты. Погода была очень тяжелой. Близилась очередная гроза. Над островерхими крышами города, задыхавшегося от зноя, громоздились свинцовые, словно подсвеченные серой тучи. Порывистый ветер поднимал песчаные вихри. Жене ювелира казалось, что ее шелковый камзол цвета гиацинта прилипал к телу. Она предвкушала свежую, ароматную ванну, которую рассчитывала принять в этот день пораньше.

— Клянусь святым Иоанном, — использовала любимое выражение Этьена Матильда, — ну и жара! С меня прямо течет!

— Присаживайтесь, мама, отдохните. Я прикажу принести вам чего-нибудь выпить.

В просторном белом кафтане, в котором она чувствовала себя так легко, египтянка с ее грацией и собранностью, подчеркивавшейся каждой мелочью туалета, была воплощением самой свежести.

Однако Матильде показалось, что она заметила какое-то совершенно необычное возбуждение в выражении лицо невестки.

Служанка принесла глиняный кувшин с холодной, только что из колодца, водой, кружку миндального молока и серебряный бокал.

— Пока вы утоляете жажду, я расскажу вам большую новость.

— Мне не терпится ее узнать.

— Здесь только что была Флори. Я никогда не видела ее в таком состоянии! В руках у нее было письмо… письмо от Филиппа!

— Наконец-то!

— Словно не верила своим глазам, не могла понять его содержания, она просила меня прочитать его вслух. Он пишет, что несмотря на время и на все свои усилия ему не удается ее забыть, что он никогда не думал, что любовь может выдержать такие потрясения… что он обязан признаться себе в том, что не перестал ее любить.

— Слава Богу!

— Филипп сообщает ей также, что находится в Париже, куда приехал, чтобы встретиться с ней как можно скорее. Он будет на свадьбе Жанны, дабы семья и все друзья узнали об их примирении.

— На это я даже не надеялась.

— После этого они уедут в Тюиссо, вместе с Агнес, которую Филипп также согласен взять к себе.

Дверь распахнулась, словно от порыва грозового ветра. И в тот самый момент, когда действительно на западе разразился гром, в комнату ворвалась сияющая Флори.

Она в очередной раз расплакалась, но даже не стала вытирать слезы.

Она дышала так, словно прибежала откуда-то издалека… Но разве она и впрямь не прошла за эти девять лет длинную дорогу?

— Филипп согласен меня простить! Можно ли быть более великодушным? Зная обо всем, что произошло, несмотря на то, что я принесла ему столько горя, он готов забыть недобрые годы и думать лишь о том, что нас с ним связывает!

Где-то там, под ветвями деревьев смертоносного леса, возможно, бродит, страдает тень Гийома… Здесь же, в Париже, он был забыт…

— Вот видите, мое дорогое дитя, я же говорила, что не следовало терять веры!..

Матильда прижимала к груди растерянное существо, одновременно дрожавшее, плакавшее и улыбавшееся.