Лондон

30 октября 1936 года

Моя дорогая Рен!

Самостоятельная жизнь оказалась несколько труднее, чем я себе представляла. Энн, правда, чувствует себя как рыба в воде, а вот я постоянно удивляюсь собственной беспомощности. Например, стирка. Она отнимает у меня уйму времени, и всегда результат один и тот же: передо мной лежат кучи мокрого шерстяного тряпья, с которого ручьями течет вода и которое в результате садится. Когда одежда наконец высыхает и я пытаюсь натянуть на себя свитер, он почему-то оказывается размером с носок. Я уж не говорю про мытье посуды, тут дело обстоит еще хуже. Я уже разбила два бокала и отбила край у чайной чашки. Энн говорит, что мне придется купить точно такую же, иначе хозяйка рассердится. По полу у нас летают шарики пыли, как перекати-поле по степи. Когда сегодня явилась миссис Линд, наша уборщица, я чуть не расплакалась от счастья. В жизни еще так не радовалась приходу чужого человека!

Я вечно забываю покупать продукты, а если покупаю, то не знаю, что с ними делать. В приготовлении еды столько тонкостей. Оказывается, яичница-болтунья не должна быть хрустящей! Как только Энн уходит из дома, я, словно голодный дикий зверь, бросаюсь и уничтожаю все съедобное, что она оставила. Энн уже взяла моду прятать от меня хлеб и мед, так что теперь отыскать ее припасы – задача не из легких!

Работа идет своим чередом. Я уже научилась упаковывать и отправлять заказы, и теперь мне позволяют исполнять кое-какую работу в самом магазине. На днях зашел Старый Служака, спросил книгу под названием «Веллингтон: Человек и миф», которая у него, не сомневаюсь, уже есть. Книга эта очень дорогая, так что я отличилась, продав ее на глазах у самого мистера Тарбертона. Совершив покупку, муж Маман пригласил нас с Энн, правда с некоторой неохотой, куда-нибудь сходить пообедать. Наверное, потому, что мы стояли перед ним, преданно смотрели ему в глаза, как пара голодных щенков, и боялись сдвинуться с места. Мы пошли в «Лайонс», где Старый Служака, думаю, никогда в жизни не бывал и где, похоже, подтвердились его самые худшие опасения насчет того, что современная цивилизация разлагается. Разумеется, мы с Энн никаких особых ужасов не заметили, поскольку были слишком заняты: обеденный перерыв в магазине совсем короткий, и мы спешно поглощали дармовой ланч, а затем рассовывали по карманам булочки, которые прихватили на ужин. Старый Служака пришел в ужас от наших манер, но перед уходом сунул мне пятифунтовую банкноту. Все-таки он по-своему милый.

С Ником я вижусь нечасто. В Лондоне сейчас проездом какие-то старинные друзья его родителей из Канады. Я очень расстроилась, что он должен уделять им внимание, и вела себя глупо. Между прочим, у этих старинных друзей есть дочка Памела – довольно симпатичная девица с глазами навыкате. Мы с ней поссорились, и это было ужасно, причем во всем виновата одна только я. Ситуация безвыходная, как ее исправить, даже не представляю. Я в полном отчаянии. Ну вот объясни, почему у меня вечно все не слава богу?

Между прочим, у Глории неприятности. Пинки ушел в запой и вот уже третий день не появляется дома. Только представь, его обнаружили в номере какой-то захудалой гостиницы, под столом, в стельку пьяного, в обнимку с каким-то хористом из театра «Друри-Лейн». Хорошо погулял, ничего не скажешь.

Твоя Б.* * *

Кейт перевернулась в кровати, стараясь укрыться от ярких солнечных лучей, заполнивших всю спальню. Шторы у Рейчел старые, к тому же выцвели, и летом от них никакого толку. Нащупав на столике будильник, Кейт посмотрела на циферблат. Десятый час. Рейчел сегодня ушла рано, отправилась куда-то за город, где ей снова предстоит заниматься оценкой имущества. Кейт осталась в доме одна. Одна во всем Лондоне. Перевернувшись на спину, девушка снова закрыла глаза, желая поскорее забыться сном. Как бы не так! Ослепительный солнечный свет, будь он неладен, прогнал жалкие остатки дремы.

Кейт сразу подумала о Джеке, вспомнила, что он рассказывал о своей покойной жене, затем ей пришел на ум их недавний спор.

Теперь она понимала, почему он злился.

Но у нее-то самой ситуация совсем другая.

Ой ли?

Она перевернулась на бок.

Ну разумеется, у нее все совершенно иначе. Или нет?

Кейт сосредоточилась и попыталась вспомнить все еще раз. С самого начала этого романа она поняла, что лишних вопросов Алексу лучше не задавать, можно все испортить. Какая чушь, думала она теперь, какая нелепость. Но тогда она убедила себя, что будет верней всего принимать Алекса за того, кем он кажется. Вместе они с ним обитали лишь в мире вечернего и ночного существования, не имеющем ничего общего с грубой дневной реальностью. Домой шофер всегда доставлял Кейт одну на машине. В глубине души она, конечно, понимала, что это значит. Но прямых вопросов никогда не задавала, чтобы не вторгаться в окутанные туманом, сумеречные области морали, где, если не говорить об этом вслух, все выглядит зыбким и нереальным.

Но, как известно, теория часто расходится с практикой, и на деле хрупкое равновесие быстро нарушилось: теперь Кейт не просто испытывала желание обладать Алексом, но постоянно нуждалась в нем.

Из глубин души всплыли неведомые Кейт прежде особенности ее существа. Вся годами дремавшая страстность ее натуры вырвалась наружу, причудливо окрасив и усилив ее сексуальность, придала ее поведению смелость и требовательность. Кейт с удивлением открыла в себе вкус к интенсивному, настойчивому, провокационному, неистовому, а порой – жесткому и страстному сексу. В роскошной квартире Алекса, где свет всегда был приглушенным, а шампанское и виски лились рекой, после пары бокалов всякие запреты исчезали сами собой, рассеивались как дым, таяли, словно лед на дне стакана. И, положа руку на сердце, это доставляло Кейт громадное облегчение, всякий раз она испытывала чувство освобождения. Кейт словно становилась другим человеком, для которого нет ничего неясного, не существует никаких табу – да что там человеком, она превращалась в животное, всем своим существом отдаваясь плотским, чувственным переживаниям. Ну кому, спрашивается, нужна вся эта чушь: ухаживания, комплименты, учтивые разговоры с робкими полунамеками, интимным подтекстом, значительными паузами и неуклюжими попытками растолковать то, о чем не принято говорить. К черту все условности, ближе к делу!

Перед Алексом была уже не та холодная как лед блондинка, которую видели в ней все остальные. Девица, рисующая в пентхаусе Эвы Роттлинг жирных розовощеких херувимчиков с золотыми кудряшками. Нет, всякий раз перед ним и только для него одного открывалась ее глубокая, свободная, необузданная натура.

Алекс стал оплачивать ее счета, и это казалось лишь естественным продолжением его превосходства, окрашивающего то время, которое они проводили вместе, частью запутанной игры в господство и подчинение с ее сложными правилами – игры, которая была лишь прелюдией к главному в их отношениях. Кейт делала вид, что ей все равно, изображала безразличие и беспечность, как будто так и надо. А когда Алекс вручил ей кредитную карту, на которой было написано ее имя, она, казалось, едва соблаговолила обратить на это внимание.

– Держи, – сказал он, передавая ей кредитку через стол, когда, как всегда после соития, они ужинали в своем любимом китайском ресторанчике.

Они сидели в обитой довольно потертым красным бархатом кабинке в самом дальнем углу заведения. Стол был заставлен блюдами с остатками обглоданных ребрышек, креветок в кисло-сладком соусе, кусками черной говядины и горами сингапурской лапши, обильно политой маслом. Счет давно уже принесли, и он сиротливо лежал на черном пластмассовом подносике. Близилась полночь. Кроме них, в ресторанчике никого не осталось. Парадный вход был уже закрыт. Кухонные работники, попивая пиво, резались в карты за соседним столиком, громко смеялись и ругались по-китайски.

А им все не хотелось уходить.

Оба они всякий раз торопились на встречу. Расставались без всякой охоты. И лишь беседы их были холодны и бесстрастны.

Увидев кредитку, Кейт вскинула брови.

– Ты что, хочешь меня купить? – спросила она и с треском разломила печенье с сюрпризом.

– А разве в этом есть необходимость?

– Нет, – улыбнулась она. – Для тебя все бесплатно.

Кейт развернула лежавшую внутри печенья бумажку и прочитала: «Остерегайтесь вероломных друзей». Скатала ее и выбросила в пепельницу.

– Не знаю, зачем ты это придумал.

– Хочу знать, что ты ни в чем не нуждаешься.

– Так знай, что пользоваться ею я все равно не стану.

Алекс пожал плечами:

– Как хочешь.

Но Кейт все-таки воспользовалась кредиткой.

Через несколько недель после того памятного вечера она гуляла по городу и случайно проходила мимо магазина Кристиана Диора. И вдруг заметила в витрине свободного покроя платье из прозрачного шифона бледно-графитового цвета. И в тот же вечер оно уже валялось бесформенной тряпкой на полу его спальни.

Их отношения были непрерывным перетягиванием каната, постоянной борьбой с переменным успехом.

Это была любовь… Разве нет? У Кейт совсем не имелось амбиций, в отличие от покойной Джулии. Она была по сравнению с ней совсем девчонка. Глупая, это да, несколько взбалмошная и безалаберная, но отнюдь не жестокая. В конечном счете она ведь не совершала таких безжалостных проступков, которые разбили Джеку жизнь. Разве нет?

Зазвонил телефон. Кейт отбросила одеяло и поспешила в комнату Рейчел, где на прикроватном столике стоял аппарат.

– Алло!

– Мисс Альбион?

Кейт насторожилась: голос был ей незнаком. Она в нерешительности помолчала, а потом ответила:

– Да. А с кем я говорю?

– Меня зовут Сирил Лонгмор.

– Так.

– Я работаю в магазине «Тиффани» на Бонд-стрит. Вы посылали запрос в наш архив.

– Ах, да! Конечно!

Кейт сразу успокоилась. Она действительно писала им, надеясь получить хоть какую-нибудь информацию насчет браслета.

– Спасибо, что позвонили.

– Не за что. Мисс Альбион, не могли бы вы зайти к нам? Пришлось изрядно покопаться в архивах, но мне кажется, для вас есть кое-какая информация.

– Да-да, конечно. Когда?

– Сегодня в половине четвертого вас устроит?

– Договорились. До встречи.

Она повесила трубку, встала и потянулась, высоко задрав руки. Интересно, что они там такое откопали.

И тут вдруг у нее подкосились колени, голова закружилась, а к горлу подкатила тошнота.

Кейт кое-как доковыляла по коридору до санузла, и как раз вовремя: ее вырвало прямо в унитаз.

Скорчившись на коврике, она дрожала, вся покрытая потом, положив голову на край керамической ванны и ожидая, когда пройдет тошнота. Сколько раз в бытность ее в Нью-Йорке день у нее начинался именно с этого. Излишества, которым Кейт предавалась накануне вечером, назавтра оборачивались жуткой головной болью, похмельем. Она была никакая, все валилось из рук, и так продолжалось до середины дня, а иногда и до следующего утра.

Но вчера вечером она не пила ни капли. Да и вообще уже несколько недель не притрагивалась к спиртному. Отравилась? Подхватила какой-то вирус?

Или…

Да нет, быть этого не может.

Нет же, вряд ли, маловероятно.

Она отчаянно принялась считать дни, и страх ее все нарастал. Сколько же недель прошло после последних месячных?

* * *

Окна ресторана выходили на раскинувшийся внизу залив. Джек и Рейчел наслаждались поздним ланчем из даров моря. Может быть, трапеза оказалась и не столь шикарной, как сулила Рейчел, но все-таки очень неплохой: свежайшие крабы (мягкое ароматное мясо под хрупким розовым панцирем), жареная картошка и пиво. Они сидели на самом краю крытой веранды. Далеко внизу желтел пляж. Там копошились отдыхающие, в песке играли малыши, дети постарше охотились на крохотных крабов, затаившихся в расщелинах разбросанных по побережью скал. Казалось, что все это так далеко, словно происходит на экране в кино.

Джек откинулся на спинку стула и вытянул ноги.

Рейчел прикурила еще одну сигарету.

– Мне кажется, в Эндслее водятся привидения, – сказала она, прерывая затянувшееся молчание.

– Что это ты вдруг?

– Странная там энергетика. Мне внезапно стало как-то грустно.

Он фыркнул и отхлебнул пива.

– А тебе не кажется, что причина в нас самих?

– Нет, – покачала она головой. – Я вдова, ты вдовец, мы взаимно нейтрализуем наши биологические поля, – криво усмехнулась она. – Нет, этот дом какой-то странный. Он словно бы живет своей жизнью.

– Вот и Кейт об этом тоже говорила. Дескать, есть там какая-то тайна.

Рейчел бросила на Джека пристальный взгляд:

– А ведь она тебе нравится, верно?

Он безразлично пожал плечами и отвел глаза:

– Не все ли равно?

– Ну скажи, нравится или нет?