Ксения вспомнила – и на самом деле, сначала пришел в группу Боря, и только потом привели Стасю.

– Ксюш, – поднял он на нее глаза. – Ты… вот только ты меня носом ткнула, что Стаське нужно быть счастливой. Что о ней нужно заботиться как-то по-особенному, что ли… Открыла глаза. Я потом, когда ты носиться стала с поисками Лизы, я задумался. Только поздно. Стаська не слишком скучает по матери… да вообще не скучает. Да и по мне тоже. Но у меня еще есть время. И знаешь что… знаешь? Я тоже куплю себе коньки! И мы будем ходить все втроем на каток – Стаська, я и ты!

– И я? – вспыхнула румянцем Ксения и засмеялась. – А я вам зачем?

– Ну-у, чего смеешься? – исподлобья, как обиженный мальчишка, посмотрел на нее Остромичев. – Ты же согласилась сегодня быть моей женой. Хотя… мужчина с ребенком – это не самый подарочный вариант, наверное…

Ксению снова будто кипятком облили.

Конечно, за этот день, а вернее, ночь Саша стал ей невероятно близок, ну вот бывает так – увидел ты человека и вдруг сразу понял – это твой человек! Ты еще его не совсем знаешь, ты даже не совсем понимаешь, как себя с ним вести, но тебе так легко с ним, так уютно, что называется, душа радуется. Так вот, Остромичев… Саша был именно таким – своим человеком, ее мужчиной. У них еще ничего не было, он не говорил самых главных слов, они и поцеловались только всего раз, а вот… Ее мужчина, и все тут! И Стаська! Это же… Ну что он такое говорит?

– Саша! Ты… я даже не знаю, как ответить-то? – строго посмотрела на него Ксения. – Стаська – это же такой человечек! Это же… и потом… если любишь мужчину, то и его дочь…

– Та-ак, мне больше всего понравилось – если любишь мужчину, – хитро уставился на нее Остромичев.

– Это я образно, – быстро прервала его Ксения, потом помолчала и заговорила: – Знаешь, Саша… мне уже и своих детей пора иметь, а я еще даже ни разу замужем не была. Нет, я не синий чулок, и у меня были романы… Хотя какие там романы. С одним парнем дружила… Думала, что люблю больше жизни. А потом сестра моя Юлька, она за него замуж выскочила. Ой, я помню, на их свадьбе ревела! Мне казалось, что никто не замечает моего горя, а мама тогда сказала: или наберись силы и радуйся за сестру, или сходи в больницу. Посмотри, где оно – настоящее горе. Ну в больницу я, конечно, не пошла. Но переживала долго. А теперь вот думаю, чего я в нем тогда нашла? Худой какой-то, сгорбленный весь. Ну настоящий богомол, прости господи. И дома его не видно, никакой разницы, что ты замужем, что холостая!

– А этот… блестящий весь, который к тебе приходил? – напомнил Остромичев.

– Это Виктор! – хмыкнула Ксения. – Он… его я даже готова была полюбить всем сердцем.

– Чего это ты так?

– Того это! Тебя же я еще не знала, – показала ему язык Ксения. – Но… он оказался женатым. И столько мне врал!

– Вот! – поднялся Остромичев. – Значит, я лучше всех! И ты просто… просто обязана взять меня в мужья! Пока я не испортился…

Ксения только нерешительно улыбалась.

Да, это была не шутка – Остромичев и в самом деле был лучше всех ее кавалеров, но… И все же… вот так сразу замуж. Это очень пугало. Ну, не может так быть, что вчера еще тебя бросает один, а на завтра ты уже бежишь в загс с другим. Просто не может такого быть. Обязательно должен быть подвох…

– Саша, налей мне вина, пожалуйста, – попросила она, уводя разговор в другое русло.

Он налил ей и себе.

– За тебя, Ксения! – смотрел он ей прямо в глаза. И смотрел… вот даже слов у Ксении не было, чтобы передать его взгляд – глаза светились нежностью, тихой радостью… нет, не найти слов. Он выпил вино и теперь смотрел на нее поверх фужера. – Спасибо тебе, Ксюша, за такую чудесную ночь. Это был самый лучший Новый год в моей жизни.

Она тихо усмехнулась и доверчиво призналась:

– И в моей тоже… Я так тебе благодарна. Спасибо.

– Я просто не представляю, чтобы я делал один… сидел бы, наверное, смотрел телевизор, пил пиво и… и не знал, что где-то есть прекрасный человек – Ксения.

– Которая тоже сидит одна, смотрит на веселых артистов, а самой ей совсем не весело, – тихо улыбалась она.

Он прижал к губам ее руки, потом поцеловал ее ладони…

Эх! Вот этот стол! И чего он между ними затесался?!

Александр наверняка подумал об этом же, встал, включил невероятно чудесную музыку и подошел к Ксении.

– Можно вас?

Он волновался. Они были вдвоем, Ксения смотрела на него распахнутыми глазами, а он… он боялся, что она ему откажет. Даже вставал он как бы невзначай, так, чтобы не видно было синяка.

Как ей хотелось ему сказать, что… что и она тоже волнуется ужасно! Что и она боялась, что он ее не пригласит, а она… она так хочет слушать эту музыку именно в его объятиях! И плевать ей на все его синяки! И пусть он хоть весь будет перекалеченный, она все равно… Ой, господи! Что она такое говорит?! Вот глупая! Ну надо же! Нет, она не хочет! Она не хочет, чтобы с ним что-то случилось. Хватит ему уже боли! Теперь пусть у него начнется только светлая полоса… Большая белая жирафа. Кто же из детей так назвал полосу везения?

– Я думала, ты так и не догадаешься меня пригласить, – легко поднялась Ксения.

Это был не танец… это было молчаливое признание… Музыка, мерцающий огонек свечи, голова просто шла кругом. От его рук у нее по телу пробегала дрожь… Что там говорят про бабочек в животе? У нее были точно не бабочки, у нее там поселился какой-то крот, который все внутренности переворачивал вверх дном… Шея… Зачем он целует ее в шею, у нее же… о-ой… у нее сейчас точно голова отвалится. Что он делает? Она уже и так ничего не соображает, а сейчас…

– Я никому тебя не отдам, слышишь? – говорил он, шевеля губами ее волосы.

– Не отдавай меня, – соглашалась Ксения. – Зачем меня отдавать? Я не хочу…

– Мы будем… мы будем жить втроем… ты, я и Стаська… мы будем… А почему втроем?

– Ты привезешь сюда своих родителей?

– У меня нет родителей, Ксюша.

Господи, его даже приласкать некому! У него нет родителей.

– У тебя есть родители, – тихонько проговорила она. – У меня такие… такие замечательные, что их хватит на нас двоих… троих! Четверых, у меня ж еще сестра…

– Четверых, без сестры… Ксюш, у нас будет много стасек. Кстати, Стаське уже четыре года! А у нее еще нет ни братика, ни сестрички!

– Какой ужас! Время же просто неумолимо!

– Мы можем опоздать. Надо спешить!

– Да… Да, Саша, с этим делом никак нельзя затягивать…

Он подхватил ее на руки, будто пушинку.

– Уй, – пискнула Ксения. – Я же тяжелая!

– Своя ноша не тянет, – не переставал целовать ее Остромичев.

Это было какое-то помешательство! Самое настоящее новогоднее, буйное помешательство! Вокруг не было ничего и никого, только он и она. Весь мир трепетал и дрожал где-то рядом, жил своими далекими звуками, бликами… и вдруг рухнул!

– Я хочу всегда засыпать и просыпаться с тобой, – уютно устроилась Ксения на его плече уже утром.

– Это… это очень умное желание, – едва шептал он. – Потому что… потому что тебе теперь всегда… придется на нем ночевать… на плече.

– Хм, я даже не вижу, какая у тебя спальня…

– Проснешься и увидишь.

– Я не смогу заснуть, что ты!


Проснулась Ксения оттого, что кто-то упрямо тыкал ее в бок.

Она открыла глаза. Перед ней стояла незнакомая женщина со шваброй, и именно этой шваброй она ее и тыкала.

– О, продрала глазья! – злобно сверкнула глазами незнакомая тетка. – Бесстыжая! Залезла к мужику в постель! Ты хоть знаешь, что он женат, дрянь ты эдакая?!

Ксения ничего не понимала. Она лежала в просторной постели, в большой, светлой спальне. Остромичева рядом не было, зато была эта тетка со шваброй и в высказываниях не стеснялась. Голова просто трещала от бессонной ночи, в глаза будто насыпали песка – так не хотели они открываться, и нудной дрелью рычала под ухом эта баба…

– А простите, где Александр… Глебович? – вежливо поинтересовалась Ксения, держась за виски.

– Алекса-а-андр Гле-е-ебович! Не твое дело! – рявкнула тетка, беззастенчиво выдергивая подушку из-под головы Ксении. – Давай, топай отседа! Пока ты здесь, никакого Александра Глебовича не будет, ясно?

– А вы кто? Что это вы себе позволяете? – дернула на себя одеяло Ксения.

– А что надо, то и позволяю! – выдернула все же одеяло тетка. – Зинаида Афанасьевна я, ясно тебе? И давай! Поторапливайся! Ежели городская, так через двадцать минут автобус отсюда до города пойдет. Торопись давай! Или еще одна бездомная?

Еще одна… это она на Лизочку намекает, что ли? Зинаида Афанасьевна, тетя Зина, домработница… Сам-то Сашка никогда не скажет так, кажется, Инга об этом говорила… Теперь понятно…

– А что… это вас Александр Глебович попросил меня выставить? – заиграла скулами Ксения.

– Александр Глебович, Александр Глебович. Давай, поспешай! Вот ведь что за девки пошли! Бегут от их мужики, как от прокаженных, а они все и липнут, и липнут…

Тетка ворчала, тыкала шваброй во все стороны, старательно делая вид, что моет комнату, а сама пристально следила, так ли быстро собирается Ксения, как она ей велела.

Ксения ее не слушала и не слышала. Никакая тетка ей не могла уже сделать больнее… Больше Ксения не стала задерживаться ни секунды.

Так… Главное, ничего не забыть. Телефон где? Ага, она ж его оставила в комнате, которую специально для нее отвели.

– Я пройду в другую комнату, там мои вещи, – бросила она тете Зине.

– Вместе и пойдем, – спокойно кивнула тетка и поспешила за ней.

Еще никогда в жизни Ксения не испытывала такого стыда и унижения. Ну ладно, эта тетка… Что с нее взять, но Александр-то?! Как он мог оставить ее одну? Неужели на самом деле позорно сбежал?! А может быть, он пошел за Стаськой?

Ксения посмотрела на телефон – девять часов… Зачем он пошел за Стаськой в такую рань? Тем более что Егерьцевы сами хотели прийти к одиннадцати.

– Ну? Ты все собрала? – выдернула ее из раздумий тетка. – Чего, как гусеница – еле шевелишься? Сейчас автобус отойдет!

– Где он хоть останавливается, ваш автобус? – хмуро спросила Ксения.

– Где-где… выйдешь отсюда и… топай себе! Налево по дороге. Там и увидишь, – смилостивилась тетя Зина. А напоследок даже еще и уму-разуму научила. – Вот что, девонька, запомни, по мужикам шляться – самое распоследнее дело! Поэтому вас мужики и бросают! Гордыми надо быть!

– А вы замужем? – угрюмо повернулась к ней Ксения.

– Нет, но…

– Поэтому вас никто и не подобрал, гордую такую! – рыкнула Ксения и быстро сбежала с высокого крыльца.

Она уже пожалела, что послушалась Остромичева и не взяла свою машину. Сейчас бы по газам, эх! И дома… Или застряла бы где-нибудь, в лесу… Нет уж, пусть автобус везет. Быстрее бы он уже пришел, что ли! А то, не дай бог, кто из знакомых увидит, как ее Остромичев выставил… позорище еще то…

Автобус был почти пустой. Ксения уселась к окну, уткнулась лбом в стекло и… и ни о чем не думала. Она просто не могла ни о чем думать. Организм, пожалев хозяйку, плотно блокировал весь мозг, а может быть, еще не проснулся этот организм…

– Девушка, вам плохо? – вдруг спросила пожилая толстая кондукторша.

– Нет, с чего вы взяли?

– А почему же вы плачете?

– Я не плачу, это стекло ото льда оттаяло.

Больше всего Ксении хотелось сейчас добраться до дома, залезть под душ, смыть с себя… Да все смыть! И… и закрыться. И никого не пускать вообще.

Каким родным показался подъезд! Скорее домой! Спрятаться, закрыться, залезть под одеяло…

Дверь не открывалась, явно была закрыта изнутри. Ксения с раздражением нажала на кнопку звонка и держала до тех пор, пока за дверями не раздался недовольный голос:

– Да кого там опять несет в такую рань-то?

На пороге стояла взлохмаченная, заспанная Зойка.

– Ксения? Ты чего – совсем рехнулась? Чего тебе не спится-то, не понимаю!

Ксения вошла в прихожую, скинула шубку, сапоги и только после этого обратилась к Зойке:

– Ты сказала, что твои миллионеры уедут в шесть утра! Сейчас одиннадцать! Почему в моем доме еще посторонние?!

– Ну так… они и уехали! Еще в пять утра! – возмущенно вытаращилась Зойка. – Свекровь тоже домой утопала, а мы с Геной решили… Мы с ним, между прочим, законные муж и жена! И что – мы не можем провести наедине с ним одну новогоднюю ночь?! Даже не ночь, а утро! Не можем? Чего тебя принесло-то ни свет ни заря! И… мы никого посторонних не пускали, можешь посмотреть.

Ксения вошла в гостиную… И обессиленно захныкала:

– Зойка-а, ну, елки-палки, ну почему бордель-то такой мне оставили? Вы же пришли на все чистенькое, убранное, полы помыты, нигде не пылинки, а это что?

Посреди комнаты стоял стол, полностью заваленный грязной посудой и недоеденными салатами, пол был устлан кружочками конфетти, везде валялись какие-то обрывки подарочной бумаги, куски дождя, мишуры, стояли бутылки, а на телевизоре красовалась пепельница с окурками.