— Вот так я и жила. Что же случилось потом? В один прекрасный день я нарушила собственные правила, и все пошло кувырком. Вся жизнь наперекосяк. Вы только посмотрите на меня! В голове полная сумятица, ни тебе здравомыслия, ни рассудительности, сплошные чувства и эмоции. Раньше я была свободной и гордилась этим — ни домашних животных, ни родителей, ни начальства над душой, ни детей. Я жила сама по себе, ни за что не отвечала, ни перед кем не отчитывалась, а два или даже три раза в неделю получала бодрящую порцию аплодисментов. А потом я дала слабину, и теперь вместо оваций я дважды или трижды в неделю занимаюсь сексом с одним и тем же мужчиной. Работа стала для меня мучением. Завтра я по идее должна быть в Штутгарте, у меня там лекция на тему «Диккенс и сверхъестественное», но я все перепутала и забыла. Просто не могла сосредоточиться, потому что стирала мужскую рубашку.
Сюда я записалась, стремясь доказать себе, что могу вырваться из этого положения, превозмочь зависимость.
Последний приступ тахикардии случился у меня шесть месяцев назад в моем родном городке, когда я читала лекцию в своей бывшей школе. Я у них там единственная сумела выбиться в люди — вот и судите сами, что за убогая школа. Я приехала в родной город на десятилетие смерти моей матери. Возможно, приступ случился от волнения. По темпераменту мать была такой же, как я. Вечно не могла угомониться, и только отцу удалось как-то пришпилить ее к месту, словно бабочку. До него она трижды была замужем, имела кучу любовников и домашним хозяйством не интересовалась. Я появилась на свет вопреки всем ее попыткам не допустить этого. Ей был тогда сорок один год. Меня она не особенно любила. Видела во мне соперницу и ненавидела саму мысль, что, пока я расту и набираю красоту, она теряет ее. Из дома я уехала, едва почувствовав, что могу освободить родителей от своего присутствия. Когда она умерла от рака, я ничуть не горевала, не пролила ни слезинки и на время похорон специально уехала из страны. Но с годами стала вспоминать мать все чаще и чаще. Ее редкие приливы доброты, и как она учила меня читать, и улыбку, появлявшуюся на ее лице всякий раз, когда я умудрялась рассмешить ее. Перед тем как направиться в школу, я посетила ее могилу на кладбище в приходе Святого Панкрасия и даже немного всплакнула. Вот там-то я и расслабилась. Не следовало мне туда ходить. Я только закончила наставлять девочек — моя обычная тема «Если сомневаешься, делай», — когда сердце мое заколотилось в учащенном ритме, и я, взяв такси, рванула в одну из своих любимых больниц, находившуюся на полпути между моей бывшей школой и нынешним домом в Северном Лондоне. Конечно, можно было бы дождаться кареты «скорой помощи», но такси всегда быстрее, а я не лежачая больная.
— Ну здрасьте, здрасьте! — приветствовали меня в стационаре. — Всего третий раз за год. Это рекорд!
Они обещали быстро поставить меня на ноги. Я отказалась от каталки, сама прошла в процедурную, разделась без посторонней помощи и с облегчением которого старалась не показывать, взгромоздилась на одну из высоченных жестких коек. Я не стала распространяться о том, что за последний год побывала в больницах Осло и Стокгольма, Канберры и Окленда, Портленда и Сиэтла. Намекнуть, что они не единственные, было бы невежливо.
На этот раз, возможно, из-за тоски по матери, мне вдруг отчаянно захотелось иметь семью, отца, сестру, возлюбленного или даже мужа — кого-то, кто приехал бы за мной в больницу, усадил в такси и отвез домой. Я вдруг поняла, что у меня нет такого человека, нет никого. Однажды я завела себе ассистентку, и она приехала ко мне в больницу в один из таких случаев. Однако, увидев меня бездыханной, упала в обморок, и мне же пришлось жалеть и утешать ее.
В тот день в больнице и без меня было масса хлопот — поступило много новых пациентов, — поэтому, вернув мое сердцебиение в норму и сняв последнюю кардиограмму, меня быстренько вытурили. Мне не дали, как обычно, поваляться в приемном покое, пожевать бутерброды и послушать байки о жизни по ту сторону цветастых больничных занавесочек. Нет, меня выписали и велели ехать домой отдыхать. И я, выйдя за больничные двери, даже всплакнула.
Было темно и дождливо, Черные такси проносились мимо, все, как одно, занятые в пять часов утра. Когда из подъехавшей наконец развалюхи меня спросили, не подвезти ли куда, я с готовностью плюхнулась на заднее сиденье, поскольку переднее было завалено бумагами и какими-то канистрами. Обычно я езжу только на черных такси. Частники дешевле, но считаются сплошь насильниками и маньяками. Однако в тот день мне было все равно. Вместо того чтобы праздновать очередную победу над смертью, я хотела поскорее оказаться дома и выплакаться.
По водителю явно плакала психушка, типичный маньяк — чернявый, растрепанный, по-английски ни бум-бум. Гражданство таким не дают. Он сидел, вцепившись в баранку, волосы длинные, как у хиппи, но явно не из-за убеждений, а по причине нехватки денег на стрижку и даже мытье. Шея у него была такая же черная и немытая. Я назвала ему свой адрес на Масуэлл-Хилл. Он сказал, что знает такую улицу, и, видимо, не врал, по крайней мере повернул в нужном направлении.
Гнал он так, что у меня волосы встали дыбом. Я уж подумала, не пришла ли за мной смерть. Сколько раз я ускользала из лап этой мрачной подруги — так, может, ей надоело и она всерьез решила меня прибрать? Вот и водила мой гнал так, словно заметил старуху с косой у нас на хвосте. То и дело нырял в переулки, стукался об углы, нигде не тормозил, а только наращивал скорость. Скорее всего он никогда не посещал курсов вождения, я уж не говорю о страховке или водительских правах. А зачем такому отщепенцу беспокоиться о столь серьезных вещах? Он тащился от визга шин, особенно на спусках, и от того, что перебудил полгорода. Ему очень хотелось поболтать. А мне почему-то нет. Он спросил, не плохая ли я девчонка, раз оказалась в столь поздний час на улице одна. Уязвленная таким вопросом, я ответила «нет», и он, кивнув, поверил мне на слово.
— В вашем городе женщине нельзя быть одной, — сказал он. — В Приштине и то лучше.
— Зато в моем городе женщина не обязана ходить в парандже, — огрызнулась я.
На это он возразил, что в Косово женщины вполне свободно разгуливают без паранджи, только мужикам тамошним от этого хуже, поскольку они вынуждены всё время смотреть на некрасивых женщин. Такое чудовищное заявление покоробило бы кого угодно, и я прямо сообщила ему об этом. Он сказал, что меня приятно видеть и без паранджи. Я восприняла это как заигрывание и быстро сменила тему, поинтересовавшись, как давно он приехал в эту страну. Оказалось, парень живет здесь уже семь лет. И, как выяснилось, не женат. Мусульманин он или христианин, я спрашивать не стала — в тонкостях этой проблемы все равно не разбираюсь. Да и вопрос мог показаться ему оскорбительным — как и мне, когда он спросил, не шлюха ли я.
Я пояснила, что оказалась на улице в столь поздний час, потому что была в больнице. Видимо, опять захотела, чтобы меня пожалели. Даже самой стало противно. Тогда он сбавил скорость и поехал медленно и осторожно. Я попросила его рассказать о себе.
— Живу, как собака, один, — сообщил он. — Ни тебе семьи, ничего.
— Как собака? — удивилась я и объяснила, что в нашей стране собаки живут с людьми и от одиночества не страдают. Может, это у них, в Косово, бедные животные сидят на цепи или бегают беспризорные по улицам под градом мальчишечьих камней?
— В моей стране жить хорошо, — сказал он. — Но только не собакам.
Тогда я предложила ему сравнить себя с кем-нибудь другим. С орлом например. «Живу один, как орел». В своем высокогорном орлином гнезде — гордый, победоносный повелитель всей округи. Он только усмехнулся в ответ. Мне стало любопытно, как он выглядит. Вообще-то водителей такси особенно и не разглядишь. С заднего сиденья я видела только его затылок я нечесаные волосы. Тридцать с маленьким хвостиком, как я предположила; ужасный бесформенный свитер из серого нейлона, Голос унылый, глухой, чудовищный акцент. Потом взгляд мой упал на руль и небрежно державшую его руку с длинными пальцами. На Кэмденском перекрестке он свернул и посмотрел на меня. Теперь я разглядела его — мужественное лицо горца, нос с горбинкой и ясные-ясные глаза. Он рванул на красный свет. Я пристегнулась, но возникать не стала — не хотела обидеть его недоверием, будто бы он не способен довезти меня домой в целости и сохранности.
— Но у каждого орла есть самка, — возразил он. — Семья, гнездо, яйца. А у меня никого нет, поверь мне, Мирима. Так что я не лучше собаки.
«Откуда ему известно мое имя?» — удивилась я и тут же вспомнила про бейджик, оставшийся на груди после конференции.
— Ну хорошо, если не орел, тогда, может, кто-то еще? — И я начала перебирать животных. Львы живут прайдами,[5] это он наверняка знает. Может, тигр? — Живешь один, как тигр, — поправилась я.
В нем и впрямь было что-то тигриное, какая-то зловещая красота. У меня пересохло во рту, а он, похоже, забыл про медленную езду и снова гнал вовсю к Масуэлл-Хилл. Там расположен мой дом, весьма элегантный, как ему вскоре предстояло выяснить. Мне вдруг стало неловко — я такая богатая, а он живет один, как собака. А разве люди не должны делиться?
Он сказал, что тигры, как и львы, живут прайдами, тигр только охотится в одиночку. Я же впервые об этом слышала и не видела ни одного фильма. Тогда он объяснил, что тигры просто осторожнее львов и никого к себе не подпускают. Он спросил, живу ли я одна. Я испугалась и сказала, что замужем, прибавив для убедительности:
— Уже, наверное, ждет меня.
— А у меня никого нет.
Слова сумасшедшего, только что выписавшегося из психушки. Я сказала, что устала, а в восемь вставать, и он удивился — неужели я еще работаю? Эта уловка была мне знакома. Пожалей работающую женщину, и она, обязательно заметив такое внимание, охотнее откроется перед тобой. И пусть он был частным водилой, а я пассажиркой, пусть я была гражданкой страны, а он иммигрантом, но с житейской точки зрения я всего лишь женщина, к тому же старше его, а выбирал он, мужчина. На следующем светофоре он остановился, по-моему, только для того, чтобы обернуться ко мне и улыбнуться. Теперь я сообразила, что приняла за грязь у него за ушами обычную тень. Он снял с шеи водительскую бляху и положил на сиденье рядом с собой. Только я не приняла это всерьез — такую можно купить в каждом пабе, и кто будет проверять? Он выключил счетчик, и мы поехали дальше просто так.
— Ни одно животное в природе не живет в одиночку, — уверенно заявил он. — Кроме собаки.
— А как же кроты? — спросила я. — Они живут под землей в одиночных норках и ненавидят друг друга. Их потомство начинает рыть себе собственные норы, как только позволяют силенки. Самцы только раз в году неохотно копают в земле ходы в поисках самки. Они встречаются, спариваются, отчаянно дерутся и торопятся в свои норы зализать раны. Ради этого кроты и перекапывают людям лужайки. — Все это я говорила своему водиле, но думала совсем о другом. Я знала, что будет дальше. Он сказал, что не верит мне и живу я, как собака и как он, одна. Он меня просто вычислил.
Мы свернули на мою улицу.
— Симпатичные дома, — заметил он.
Я представила себе, что последует за этим. Я приглашу его, мы займемся сексом, потом, наверное, поженимся, он перестанет быть нелегалом и получит гражданство. Затем воспользуется моим капиталом и начнет торговать оружием или еще чем-нибудь вроде этого и наконец сбежит с девчонкой, своей ровесницей и соотечественницей.
— Не угостишь меня чашечкой кофе? — спросил он. — Муж-то, поди, еще спит.
В общем, я пригласила его войти, он обошел дом в поисках мужа и такового не обнаружил. Я предложила ему принять ванну и побриться, но он отказался. Собаки в сарае, орлы в гнезде, тигры в пещере, кроты под землей — самцы и самки, водители и пассажирки — все влекомы одной и той же нуждой.
Утром я дала ему ключ от дома, и было это шесть месяцев назад. Я твердила себе, что в Следующий раз, когда случится приступ, он отвезет меня в больницу, — я скажу, и он поедет. А потом мы распрощаемся, и я вернусь к нормальной жизни. Но с тех пор как он поселился в моем доме, у меня больше не случалось приступов. Я разъезжала по миру, бывала там и сям, сильно поволновалась в Юте, получила адреналиновый шок в Новой Шотландии, в Ньюкасле выступала перед злобными сектантами, объявившими меня ведьмой. А сердце мое билось ровно. Когда я приезжаю домой, постель моя не пуста, а на дорожке рядом с моим джипом стоит раздолбанное старое такси. Он наконец зарегистрировался как беженец, берет уроки вождения, и мама с сестрой собираются приехать к нему из Приштины. Скоро они тоже поселятся в моем доме. А мне что делать? Пожалуйста, скажите, что мне делать?
Мы озадачились. Прогнать ей его иди оставить? Сердце подсказывало ей только одно оставить, и сохранить здоровье. Мы согласились, что здоровье — это важно, особенно когда речь идет о сердце. Но может, наплевать на сердце и вспомнить про здравый смысл? Про то, что он действительно использует ее. Поселит в ее доме свою семью, женится на ней, получит гражданство, истратит заработанные ею деньги и, выпив все соки, бросит. Сейчас он, может, и полезен для ее сердца, но в конечном счете разобьет его. Нет, ей нужно срочно помахать ему ручкой.
"Декамерон в стиле спа" отзывы
Отзывы читателей о книге "Декамерон в стиле спа". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Декамерон в стиле спа" друзьям в соцсетях.