Но тесть вежливости не оценил, пожал плечами и резко поднялся с кресла.

– Да, ты прав. Пошлю кого-нибудь другого. Тем более тебе Фондом заниматься надо…

– Э-э-э-э… – я вскочил и сделал к нему шаг, чтобы придержать, но не решился подойти ближе и замер.

Сапфировые глаза запустили в меня луч обжигающего холода. Затем Смагин страшно рассмеялся, в амплитуде подрагивая могучей грудной клеткой, но не издавая никаких звуков. Вдобавок ко всему он ухмылялся мне, как инквизитор еретику, из которого скоро сделают шашлык.

– Сядь и слушай, – наконец произнес он, скрестив руки на груди.

Я поспешил исполнить приказ.

– Поедешь. Через пять-шесть лет будешь проректором по науке, и тебе непременно нужна для этого заграничная стажировка. Ничего не случится с Фондом, все равно им жена Виноградова занимается. Если квалификацию потерять боишься, эти страхи положи на полочку – тебе терять нечего. Ладно, шучу, все хорошо. За один семестр не отупеешь, тем более что ты едешь не апельсины разгружать, а преподавать эти… системы свои…

– Кстати, а кто возьмет мои курсы? – ревностно спросил я.

Да, я любил свою работу! Мне не было наплевать, какой бездарности поручат читать анализ социальных систем! А если студенты останутся без этих ценных знаний? Как я посмотрю им в глаза на выпускном?

– Какая тебе разница? – удивился Смагин. – Да хотя бы Филимончук может взять. Давай быстрее шевелись и подавайся на визу. И за теплой одеждой съезди в ТЦ.

Куда уж этому Филимончуку (помните его?). Это тебе не вишневое варенье трескать! Если теорию госуправления мог бы преподать даже такой олень как Смагин, то в тонкостях, перипетиях, взаимозависимостях и прочих плюшках анализа социальных систем, кроме меня, никто не разбирался.


Мы с тестем договорились заранее не афишировать мой отъезд в широких кругах. Я сообщил только Джихад, чтоб она занялась согласованием учебных планов, и решил уведомить Настю.

В ближайшее субботнее утро, когда Таня совершала регулярный забег по салонам красоты, я выпил крепкого чаю, закусил вчерашней пережаренной картошкой и вышел из дому. Не стал брать машину, не стал делать предварительный звонок – просто оделся потеплее и побрел по унылой и пустой Владимирской в сторону Настиной берлоги. Какие-то интуитивные нити-связи между нами сохранялись, и я чувствовал, что застану ее дома.

Свернув с Льва Толстого на Тарасовскую, я позвонил ей, чтоб перестраховаться и не наскочить ненароком на Летчика.

– Да, Коля.

– Ты не поверишь, что я хочу у тебя спросить…

– Телефон Джихад? Да, где-то был, – спокойно ответила она, – а срочно? СМС прислать?

Мое сердце дрогнуло и упало: напрасно только вышел! Летчик дома, а при тем я не хочу с ней говорить…

– Да, пришли СМС, спасибо, – тихо сказал я. – Извини, что побеспокоил.

– Да ничего страшного, – все тем же тоном продолжала она. – А Влада дома нет, не беспокойся. Что ты хотел?

Нет, она неисправимая вредина! С другой стороны, поступила совершенно правильно – чтоб человеку стало хорошо, сначала надо сделать ему плохо, а потом «вернуть как было». И она не прогадала – мне стало очень хорошо и легко, несмотря на то, что предстояло сообщить не самую легкую новость.

– Давай в «Азбуке». Надо кое-что рассказать. Я уже подхожу к твоему дому.

– А давай лучше к твоему тезке.

– «Николай»?

– Он самый.

– Время? – строго спросил я.

– Двадцать-тридцать минут. Не напьешься за это время?

– Разговорчики в строю! – рявкнул я в ответ. – Повторить.

– «Николай», тридцать минут, приду одна и без кузнеца, – очень серьезным голосом рапортовала Настя. – Но если вы, Николай Михалыч, намерились меня замуж позвать…

– Давай уже, чудо. Собирайся! – крикнул я, проглотив заодно порцию холодного ветра.

– Конец связи! – брякнула она и отключилась.


Пироговая «Николай» – в двух-трех кварталах от Настиного дома.

В золотые дни нашей с Настей «передружбы-недоотношений» далеких студенческих лет мы приходили туда поиграть с трехцветным котенком, жившим в корзине на подоконнике. За прошедшие годы котенок превратился во взрослую солидную кошку, но почухать себя эта красавица позволяла все с той же охотой.

– Замерзла, mein herz? – спросил я, увидев румяные от мороза щеки любимой и взяв ее за еще более холодную, чем обычно, руку.

– Это от жары, – стрельнули в меня замечательные глаза. – Заказал уже водку?

Я постарался непринужденно рассмеяться, но вышло как-то зажато и неестественно:

– Да, сейчас графинчик поднесут…

Мы почти час говорили о ерунде – я рассказал пару очешуительных историй, она посетовала на Джихад и еще на кого-то – перед тем, как я перешел к основной теме беседы.

…– Надолго?

– До лета…

…– Вот как…

– Это Смагина идея…

…– Это хорошо.

«Это хорошо». Она улыбалась и немного грустила. Но нет, почти не грустила – это все мне привиделось. Этого не было, да. «Казни не было».

– Быть может, там ты будешь на своем месте, – добавила она.

– Насть, ну что ты, я же не на всегда еду, на полгода?

– А если можно было остаться – ты бы остался? – вдруг спросила она и заглянула мне в душу. – Остался бы?

– Почему ты спрашиваешь? – удивился я.

– Знаешь, там, наверное, так хорошо, в тех краях, – говорила она. – Там рядом и Норвегия, и до Исландии можно доплюнуть… Фьорды, жирные чайки, лоси бегают…

– Ты хочешь туда? – громко и уверенно спросил я.

– Я ничего не хочу.

– Не может быть такого.

– Я хочу сидеть под дождем и пить пиво из бутылки, – ответила Настя. – А тут можно курить, не помнишь?

Вместо ответа я достал подаренный ею портсигар и задымил. Кошка паслась где-то далеко от нас, а здоровье остальных немногочисленных посетителей мне было побоку.

Настя присоединилась. Она смотрела в одну точку, не мигая – в лимончик на краю моего бокала из-под грога.

– Со мной?

– Что? – очнулась она.

– Со мной? Под дождем, из бутылки? Со мной? – я даже чуток переигрывал, придав своему голосу нарочито надорванные интонации, но она этого не замечала.

– А знаешь… у меня нет ответа на этот вопрос.

– У тебя кризис идентичности, – продиагностировал я. – Это не я, это ты не на своем месте.

– И че? – уронила она.

– Я надеюсь, что…

– Нет ничего хуже надежды. Особенно в твоем случае.

– Настя…

– Чего ты хочешь? – почти прошептала она. – Коля?

– Пальцев не хватит, чтоб посчитать, чего я хочу! – жестко, насколько позволяли опустошенные мной четыре стакана грога сказал я. – Считай.

Я начал загибать пальцы, Настя ошалело глядела в мои полубезумные глаза и не дышала:

– Я хочу всего. Не хочу тебя ни с кем делить. Пить с тобой пиво под дождем, вести с тобой одни предметы, просыпаться с твоей ногой, закинутой мне на плечо, успокаивать тебя, если ты кричишь по ночам. Хочу, чтоб у меня была дочь, похожая на тебя. Хочу разложить тебя на столе в Зале Ученого совета и трахнуть так, чтобы ты сознание потеряла…

Ее рука с сигаретой вздрогнула.

– Я хочу, чтобы моя история закончилось хорошо, – внятно произнес я. – Без криминала, без суицида, без психиатрической лечебницы, без хронического алкоголизма. Я готов отдать все, чтобы быть на месте твоего Влада. Гарантирую это. Я не буду продолжать. И знала бы ты, как я боюсь услышать твой ответ.

– А, страшно, да? – подрагивающим голосом спросила она, выбившись из онемения и сверля меня сильным взглядом.

Но в этот раз ей не удалось смутить меня. Я знал, что сказать:

– Да, Настя, мне страшно. Когда-то, на балконе Стежняк, ты сказала, что есть вопросы, на которые лучше не искать ответы. Знаешь, может, я и мазохист, но надо все же уметь рассчитывать дозу. Возможно, пришла пора понять, что я тебе не нужен. По крайней мере, сейчас. А мой небогатый жизненный опыт все же научил не предлагать людям того, что им не нужно. Я говорю не про макроизмерение наших жизней, а про текущий их этап. От твоего ответа никому из нас двоих не станет лучше. Я не желаю бороться с тем дьяволом, что засел у меня в голове и в сердце после встречи с тобой – а дополнительная сложность в том, что мне приходится с ним бороться. И это тот еще… кризис…

Настя молчала и не моргая смотрела мне в глаза. Видимо, меня слишком уж занесло, но даже если она и хотела, чтоб я замолчал, молчать уже было неправильно.

– Я меньше всего хотел бы причинить тебе боль. И если вдруг так случается, то мне в итоге все равно больнее, чем тебе. Я боюсь навредить тебе. Ты ведь… Я не знаю, кто ты. Но если ты сейчас меня слышишь и понимаешь – это хорошо. Быть может, мост между нами не потерян. Хотя надежды на это у меня с каждым годом все меньше.

Я протянул руку, по возможности мягко взял Настю за холодную ладонь – она не отозвалась даже подрагиванием, даже шевелением. Тогда, поддавшись непреодолимому желанию, я заплел ее пальцы между своих и сжал уже гораздо крепче.

Настя глядела на меня. Не плакала, нет. Просто. Ее глаза и мои.

– Не грусти, солнышко, – мой голос предательски дрогнул.

– Я покурю и пойду. Хорошо? Ты меня простишь?… Я пойду.

– Хорошо, – согласился я. – Ты на меня…

– Нет. Я не умею на тебя обижаться. А ты?

Умела она или нет, но даже если и обижалась, никогда этого не показывала… Наконец-то я все сделал правильно. Кажется…

– Все в порядке, Насть.

– Спасибо, Коля.

Она ушла уже через минуту.

Я шатался по заведениям Киева и пил весь день и весь вечер. Но в тот день мне не хотелось ни умереть, ни пропасть. Мне хотелось жить. Я знал, что буду жить, что надежда – нет, не самое страшное, что есть на свете… Самое страшное – это ее лишиться.

Часов в восемь я завалился в квартиру, мыча что-то идиотское в ответ на Танино щебетание, упал на диван в гостиной, уткнулся лицом в подушку и, даже будучи изрядным грешником, заснул сном праведника, не разуваясь и не раздеваясь.


Визу, разумеется, дали без проблем, и я отчалил, так и не увидев Настю. И мне, и ей нужно было переварить и осознать все, о чем мы говорили в «Николае».

В аэропорт меня, по традиции, провожал Леша, но на этот раз ехали из Института, и с нами совершенно случайно зацепился Долинский – прокатиться за компанию. Он сидел на заднем сиденье, тыкал пальцами в планшет и время от времени вставлял многомудрые комментарии в беседу.

– Ну что, хроник, хоть пить наконец-то бросишь, – радовался Леша. – Там алкоголь дорогой. Хотя… в твоем-то случае это не проблема. Все оплачивает принимающая сторона?

– И еще сверху добавляют. И это, к счастью, не шутка, – удовлетворенно признался я.

– Да, Логинов, а вот меня никогда на такие стажировки не отсылали, – проскрипел Долинский. – Почему жизнь такая несправедливая, мм?

Леша развел руками, на мгновение выпустив руль:

– Это потому что ты воду не рубил, дрова не варил, за печкой не ходил и кашу не носил. А еще ты не зять ректора.

…– всего только его лучший друг, правая рука и гениальный финансист! – скромно заметил консильери. – И этого достаточно. Все, спето-выпито. Уволюсь, и пусть Виноградовы его бизнесом ворочают. Хотя живым меня вряд ли выпустят из этого серпентария.

– Почему Илья с нами не поехал, кстати? Я с ним не успел попрощаться нормально…

– Почетный глава Комсомола сильно занят – спасает мир и снимает кошечек с деревьев, – уныло ответил Долинский. – У него куча дел по «Грифон-сервису», пусть разгребает кучу.

– Да он даже на похороны не придет, когда ты допьешься и подохнешь! – сказал Леша. – Гроб с твоим безмозглым телом понесем мы с Долинским. А Илья напишет СМС из Интернета: «Печалька. Ну, туда ему, козлу вонючему, и дорога. Приезжайте в офис, пиццы с пивом поедим». А на похоронах мы будем кидать венок через спину – как букет на свадьбе, мол, кто следующий?

– Скажи, пожалуйста, а когда кувшин твоего похоронного юмора покажет дно, и поток твоих столь остроумных шуток о моей скорой кончине иссякнет? – осведомился я, с трудом сдерживая смех.

– Думаю, ты сам знаешь ответ на этот вопрос. Он звучит так: ни-ког-да.

– Я так и думал.

– Смешно ведь, – признался Долинский. – Леша, ты молодец, так с ним и надо!

– Да я еще вас обоих переживу, вурдалаки! – пригрозил я.

– Охотно проверю, – сказал Леша. – Во всяком случае, доживи до весны, когда «Iron Maiden» в Швецию приедет. Сорвусь с любых дел и прискачу к тебе. Так что будь готов принимать дорогого гостя.

Эта новость меня обрадовала и успокоила: видеть родные лица на чужбине всегда приятно.


Когда я буду совсем стар, мой розыск уже отменят и можно будет засветиться в широком свете, я напишу большую и умную книгу о своей стажировке. В ней не будет таких плохих слов, как «жопа», «Смагин» или «давай останемся друзьями», и я не буду пропагандировать вредные привычки. Она будет про лосей, кофе и булочки с корицей. Но это будет «когда-когда», при соблюдении всех «если-если». А эта сказка – про другую мою жизнь, ту, что завязана на ИПАМ, бухле, бабле и нечеловеческой тоске.